В конце апреля я побывала на торжественном открытии Центра психологического восстановления “Промир” в Славянске, а заодно повидала свою хорошую подругу, волонтера Елену Розвадовскую. Не очень люблю торжественные мероприятия. Может, поэтому, да еще из-за начавшихся затяжных майских праздников я тогда об этом так и не написала. И даже почти стала забывать. Вот только “Промир” просто так меня отпускать не собирался, и так или иначе все это время постоянно напоминал о себе в цепи случайно-неслучайных событий...
Не навреди
13 мая, в результате обстрела в Авдеевке, сиротами остались две девочки, 4,5 и 7 лет. Их мамы погибли прямо у них на глазах. Старшая девочка за пару дней до этого вернулась с мамой из Киева, где проходила лечение — с раннего детства она нуждается в постоянном присмотре кардиологов. Приехал и ее старший брат, который хотел объявить о своем намерении жениться в конце лета…
На ужин во дворе собрались гости — пятеро взрослых и двое детей. И прямо туда прилетел снаряд. Четверо взрослых погибли. Молодого парня с тяжелым ранением в голову доставили в реанимацию. Девочки остались живы только потому, что в это время смотрели в доме мультики…
Жуткая история облетела тогда все СМИ. Многие местные чиновники описали ее на своих страницах в соцсетях. Но через какое-то время я узнала, что несмотря на паломничество чиновников, СМИ и полиции, первая психологическая помощь девочкам была оказана лишь спустя две недели… Психологами из центра “Промир”. Хотя о массовой работе психологов на востоке Украины отчитываются и международные, и общественные организации, тех, у кого есть опыт работы с такими сложными случаями, оказалось немного…
Прошло еще какое-то время, и знакомая журналистка прислала мне чужую статью: “Посмотри, вдруг тебе пригодится. Честно скажу: сама не читала”. Статья оказалась об истории в Авдеевке. Журналист пыталась то ли придумать, то ли со слов старшей девочки детально восстановить последний вечер с мамой, а также все, что случилось потом.
Уже на первой странице мне стало нехорошо. А к концу текста появилось чувство, что в душе у меня — выжженная земля... Зачем ТАК? С какой целью журналист идет к детям, ставшим свидетелями жуткой трагедии, которая случилась с их мамами; по локоть сует руки в кровоточащую рану, задает неуместные вопросы, ведет девочек на место гибели самых близких людей? Задумывается ли он хоть на минуту, какие чувства при этом испытывают дети, какие травмы получают?
Я закрыла текст и удалила файл с компьютера. Я вспомнила, как группу журналистов, изучавшую опыт деинститутализации в Болгарии, в каждом учреждении для детей сотрудники первым делом предупреждали: снимать нельзя, для этого требуется специальное разрешение. Там ребенок — не неодушевленный объект, а человек, наделенный правами. У нас же — снимай кого и как хочешь. Так, фото девочек из Авдеевки появились на странице Фейсбук главного полицейского Донбасса В.Аброськина в первые же часы после трагедии…
Более 10 лет назад по поручению ЮНИСЕФ британской благотворительной организацией MediaWise, занимающейся вопросами медиаэтики, было разработано пособие “Медиа и права ребенка”. Очень хотелось бы, чтобы прежде чем идти к детям, расспрашивать их, снимать и что-то писать, журналисты его хотя бы пролистали. “Не превращайте детей в “иконы страдания”; “Журналистская деятельность, затрагивающая жизнь и благополучие детей, всегда должна осуществляться с учетом уязвимого положения детей”; “Избегайте использования стереотипов и сенсационной подачи материалов, касающихся детей, с целью привлечь к ним внимание”; “Прежде всего старайтесь не навредить”; “Всегда думайте о последствиях вашего рассказа”; “Никогда не вмешивайтесь в личное горе. Уважайте чувства людей, потерявших кого-то из близких”; “Если в чем-то сомневаетесь, лучше промолчать” — это лишь немногие положения из брошюры, которые должны бы стать аксиомами для пишущего о детях журналиста.
Но еще лучше, прежде чем идти к пострадавшим детям, было бы посоветоваться с психологами, которые с этими детьми работают. Так, психологи из “Промира”, работающие с девочками из Авдеевки, считают, что не надо привлекать к детям излишнее внимание, делая из них героев на потребу публике. Таким образом их капсулируют, не дают им время погоревать, нормально прожить их горе — со злостью и слезами.
От большого количества людей, которые приходят разово, что-то привозят, фотографируют и задают вопросы о маме, о чувствах, возвращающих в травматическую ситуацию, девочек лучше оградить.
Можно водить детей на могилы мам. Нельзя — на место их смерти. Это — словно каждый раз снимать пленочку с чуть подсохшей ранки, говоря при этом детям: “Вы — герои. Не плачьте, будьте сильными”.
Нужно поддерживать семьи детей, помогать решать проблемы взрослым, чтобы у них были силы и возможность быть рядом с детьми, принимать их. Детская психика восстанавливается быстрее, когда рядом — стабильный взрослый. Ребенок должен понимать, что есть понятные ему правила и ограничения. И если они будут постоянными, благодаря этому психика ребенка будет стабилизироваться. Картина мира детей должна быть устойчивой настолько, насколько это возможно. Им нужна стабильность, родные, за которых они держатся. В том числе — стабильный психолог, один и регулярный.
С последним девочкам из Авдеевки повезло. В отличие от многих других детей. К сожалению, у “Промира” не так много ресурсов, чтобы помочь всем, нуждающимся в психологической помощи на прифронтовой территории.
“Промир”
История “Промира” началась почти три года назад — с инициативы волонтеров-психологов по поддержке жителей Славянска.
“Однажды с Татьяной Асланян и Татьяной Шульгой мы сели в один автобус, за рулем которого был волонтер церкви “Добрая весть” Саша Решетник, — рассказывает Елена Розвадовская. — С тех пор и дружим. Автобус был не рейсовым, он ехал за линию фронта — в боевые Дебальцево и Мироновку. Мы видели там разрушенные дома, школы с детьми и учителей, которые хотели казаться сильными, но плакали от бессилия. Мы увидели боль и слезы, отчаяние и злость. Тогда мы не могли себе даже представить, что через два года появится “Промир”.
А до того психологи работали с людьми, где придется — в помещении от исполкома, в библиотеке, на площади. Клиентов искать не приходилось. Их, к сожалению, было слишком много.
Сегодня центр “Промир”, открытый на базе местной Станции юных техников, во многом благодаря грантовой поддержке Акции “Папа для Украины” (ныне реализует более
60 проектов в Донецкой, Луганской и прифронтовой зоне), оказывает психологическую помощь всем, кто в этом нуждается. Для этого в центре есть сенсорная комната, африканские барабаны джембе для ритмотерапии и другие техники восстановления.
По профессии психологи должны восстанавливать души, но они восстанавливают и мир вокруг, помогая найти свой ресурс, восстановить силы и веру в себя; поверить, что жизнь, поставленная войной на паузу, все же продолжается.
“На сегодняшний момент мы поработали примерно с 8 тысячами взрослых и детей, — рассказывает руководитель центра “Промир” Татьяна Асланян. — Опыт, получаемый нами в серой зоне, увы, уникален. Раньше у нас его не было.
Самые легкие у детей — это простые страхи: темноты, привидений, остаться одному. Самые сложные — диссоциация, когда ребенок был в травмирующем событии, вытеснил его, и пока не может к нему прикасаться, не может его никак выразить — ни словами, ни рисунками, ни в песке. Иногда до такого ребенка невозможно даже дотронуться. Здесь нужные длительные терапевтические отношения.
Из положительного — то, что дети в серой зоне заняли очень поддерживающую в отношении друг друга позицию. Они не троллят, помогают. Беда сделала их более чувствительными к переживаниям другого”.
“Мы много чего повидали в серой зоне. В том числе и то, в каком состоянии находятся дети… — рассказывает психолог центра “Промир” Наталья Трояновская. — В Золотом, например, я разговаривала с директором школы. И это был такой крик души, когда она сказала, что лишь несколько из 30 первоклашек этого года разговаривают нормально. Логоневроз (заикание) возникает на фоне стресса. Когда в Украине начались военные действия, этим первоклашкам было три года. Отложенный эффект...
Директор спросила: нет ли у нас логопеда-дефектолога. Это как раз мое первое образование. Я предложила поговорить со школьным психологом, объяснить ему, какие, хотя бы минимальные упражнения нужно делать с детьми, чтобы восстановить дыхание.
Ведь в Золотом постоянно стреляли. Самый длительный период затишья длился месяц. Когда ребенок слышит стрельбу, он замирает, его дыхание прерывается, нет мощного выдоха. В результате возникают проблемы с речью — ребенок не договаривает слова. Лечение при логоневрозе прежде всего направлено на восстановление баланса нервной системы и эмоциональной стабильности. Нужен и психолог, и логопед. Первый стабилизирует, второй, с помощью артикуляционной гимнастики, запускает речевое дыхание.
Директор со слезами ответила мне: “У меня нет ни логопеда, ни психолога. Я бессильна помочь, и не знаю, что будет дальше”.
Мы работали с этими детьми. Они чудесные, идут на контакт. Вообще психика детей более адаптивна и очень зависима от того, как к событиям относятся мама и самые близкие люди. Если создать ребенку безопасное пространство, его психика самовосстановится. Для взрослого это тоже возможно. Но у детей психика более гибкая, подвижная, без всяких накопленных психологических защит. К сожалению, пока дети живут там, где все время стреляют, мы можем лишь купировать острые состояния, не входя в более глубокие проблемы.
А проблем — немало. Например, однажды в школе в Торецке у нас была ситуация, когда на первом знакомстве в группе мальчик сказал: “Я закончу школу. Пойду в ДНР и буду работать снайпером”. Мы не можем реагировать на подобное. Мы решили, что вся группа знает о таком его решении. Но, когда дошла очередь, с противоположной стороны класса встала девочка и сказала: “Когда закончу школу, я буду работать снайпером в ВСУ. И я тебя убью”. Это прозвучало как-то легко, спокойно, без сильных эмоций. Мы смотрели на это и понимали, что это — не острое состояние. Дети живут в этом постоянно. И многое здесь, кстати, зависит от педагогов, от взглядов директора школы.
(На оккупированных территориях дела обстоят хуже. Так, в конце апреля по детсадам прошло распоряжение оформить в каждой группе уголок оружия. Раньше это было сделано в школах. Такая вот стратегия защиты “независимости”... — А.К.)
Педагогам самим очень нужна психологическая помощь. У них страшное выгорание. Педагоги в таком состоянии, что когда я вижу, как они взаимодействуют с детьми, как конфликтуют между собой, то понимаю: они травмируют детей дополнительно. Расщепление во взглядах учителей транслируется на детей. Но с педагогами никто не работает.
Хотя в Бахмуте меня поразила одна из школ. Директор — Евгений Иванович, такой усатый нянь, знающий каждого из более 700 учеников своей школы по имени. Я видела, как он с ними общается. У меня было чувство, что я попала в какую-то школу будущего. Мне бы хотелось еще понаблюдать, как он работает. Потому что, к сожалению, я видела много других, очень расстраивавших меня вещей, после которых чувствовала себя просто больной. Я испытывала тревогу за детей, которые в процессе нашего общения начинали вспоминать какие-то пережитые ими моменты, и я точно понимала, что здесь нужна длительная психологическая помощь. Но мы не можем лезть, потому что приехали на короткое время — чтобы стабилизировать и постараться вывести из острого состояния”.
***
На открытии “Промира” в конце апреля местная пресса к присутствовавшим государственным чиновникам интереса не проявляла. “Почему?” — спросила я потом журналистку с городского телеканала. “А что государство сделало? — был мне ответ. — Все держится на людях. Таких, как вот эти волонтеры-психологи. У “Промира” здесь аналогов нет”.
К сожалению, по большей части это действительно так. Огромные потоки безвозвратной помощи государству Украина от международных сообществ очень часто тратятся нецелесообразно, не на то, что действительно необходимо. Дети, к сожалению, были и есть далеко не первостепенным приоритетом в стране. Несмотря на то, что в Украине уже три года идет война, государство не спешит решать ни старые, ни новые вызовы в сфере защиты прав ребенка.
До войны в Донбассе (Донецкая и Луганская области) детского населения было 1 млн. Часть детей родители вывезли. Увы, достоверной статистики о том, сколько детей осталось в Украине, сколько на неподконтрольной территории, сколько вывезено родителями за пределы страны (в дальнее и ближнее зарубежье) — нет. Как нет и актуальной информации о том, в какой помощи — медицинской, образовательной, социальной, психологической) нуждаются дети, проживающие на прифронтовых территориях, вдоль 450-километровой линии разграничения.
Алла КОТЛЯР
