Зачем России инновации

Скептики чаще всего указывали на недостаток экономической свободы, работающей демократии и верховенства права. Энтузиасты описывали истории успеха по построению силиконовых долин в еще менее готовых к этому странах. Что практически полностью исчезло из повестки обсуждения — это вопрос, нужна ли, собственно говоря, России инновационная экономика и способна ли инновационная специализация обеспечить стране конкурентную стратегию в контексте развития мирового хозяйства?

Вопрос, казалось бы, действительно праздный. Наиболее индустриально развитые страны мира — безусловные лидеры в технологических инновациях. Чем Россия хуже? Или мы не хотим в лидеры? Не хотим жить так же хорошо, как они? Аргумент, безусловно, впечатляющий, но, по сути, подменяющий причинно-следственные связи. Да, богатые страны много тратят на исследования и разработки (R&D) и в итоге лидируют по числу патентов и отчислений за их использование за границей, но эти ли траты сами по себе делают экономики этих стран крупнее и богаче? В первом классе межконтинентальных авиарейсов летают состоятельные и успешные люди, но делает ли их таковыми факт регулярной покупки дорогих авиабилетов?

Анатомия инновации

Не претендуя на полноценный теоретический анализ, попробуем все же вспомнить, в чем, пусть упрощенно, состоит экономика инноваций. Субъект инновации — допустим, фирма, работающая в сфере фармацевтики или высоких технологий, — инвестирует часть капитала в НИОКР, получая взамен “объект интеллектуальной собственности” (ОИС) — разработку, которая либо увеличивает ценность предложения для потребителей и тем самым ведет к росту выручки фирмы, либо позволяет фирме сократить собственные издержки. Таким образом, создается стоимость (value), которая может оставаться у фирмы в виде прибыли, а может (в ситуации жесткой конкуренции и недостаточности барьеров распространения разработки), когда покупатели в итоге получают лучшее качество за ту же или даже меньшую цену, переходить к конкурентам и потребителям.

Экономическая привлекательность инноваций для субъекта инновационной деятельности зависит, таким образом, от эффективности барьеров на пути распространения разработок (патенты, ноу-хау, капиталоемкость копирования конкурентами) и частоты смены поколений технологических стандартов: чем больше объем прибыли инноватора в результате полученных конкурентных преимуществ и чем дольше фирма способна ее получать, тем привлекательнее доход на капитал, инвестированный в инновации.

Интересы экономического роста, напротив, требуют высоких темпов распространения технологий по всей отрасли, а не только в рамках бизнеса фирмы-инноватора. Именно так, когда разработку используют все, растет общая производительность труда и, как следствие, ВВП. А для этого необходимо барьеры распространения снижать через, например, сокращение срока действия патентов, а также через расширение “потенциала освоения” новых технологий (absorptive capacity) на уровне секторов и территорий. Последнее зависит в том числе от развитости технологической инфраструктуры (сложно, например, говорить о внедрении передовых технологий интернет-телефонии в условиях ограниченного проникновения широкополосного интернета) и степени развития человеческого капитала: образовательных и культурных факторов. Более того, если в стране, которая импортирует технологии, барьеры распространения разработок ниже, а потенциал освоения выше, то, пересекая границу, инновация в большей степени служит росту страны-импортера, даже если отчисления в виде роялти и лицензий платятся авторам согласно правилам ВТО/TRIPS.

Так, по данным Всемирного банка, в странах с инновационной специализацией (странах — экспортерах технологий, где на НИОКР в совокупности тратится не менее 2,5% ВВП и на которые в совокупности приходится львиная доля держателей действующих в мире патентов) — США, Японии, Израиле, Финляндии, Швеции — рост производительности труда (измеряемый упрощенно как ВВП на единицу работающего населения по паритету покупательной способности) за последние 15 лет составил от 1,3% (Япония) до 2,01% (Швеция) в среднегодовом кумулятивном исчислении. В то же время в странах — импортерах технологий с догоняющей моделью роста — таких, например, как Китай или Вьетнам, этот показатель рос в среднем на 8,17 и 4,94% в год соответственно. Даже с поправкой на фактор урбанизации, обеспечивающий значительный рост производительности труда в развивающихся странах, и на так называемый эффект базы такой разрыв не может не наводить на размышления.

Неприбыльные революции

Идея инновационной специализации экономики предполагает, что финансовая привлекательность инноваций должна быть достаточной для оправдания рыночных и страновых рисков. Иными словами, прибыли в инновационной экономике должны не только покрывать затраты на R&D, но и обеспечивать доход на капитал по меньшей мере не ниже доходности биржевого индекса страны и уж во всяком случае выше доходности ее суверенного долга и инфляции.

Уильям Нордхаус, профессор экономики из Йельского университета, в 2004 г. вызвал бурную дискуссию, когда опубликовал расчеты прибылей и доходности инвестиций в инновационную деятельность в Соединенных Штатах, безусловном лидере глобальной инновационной экономики. Оказалось, что доходность на вложенный в инновации капитал для американских компаний составила в среднем за период с 1948 по 2001 г. лишь 0,19% годовых, т. е. меньше темпов инфляции и, например, средней доходности по казначейским облигациям США.

По оценкам Нордхауса, даже в США, где права интеллектуальной собственности защищены наиболее эффективно, фирмам-инноваторам удалось удержать в качестве своей прибыли всего лишь 2,2% от общей созданной прибавочной стоимости. Более того, чем революционнее изобретение с инженерной точки зрения, тем меньше достается инноватору и больше — потребителям, а затем и конкурентам.

Еще одним фактором является ускорение амортизации — устаревания и распространения замещающих технологий: менее функциональные, но более доступные персональные компьютеры уничтожили более продвинутые, но дорогие центральные ЭВМ, распространение sms убило пейджеры, камеры на мобильных телефонах вытесняют с рынка фотоаппараты-мыльницы. Во времена зарождения Кремниевой долины в Калифорнии в первой половине XX в. цикл смены технологических поколений составлял около 15-20 лет. Сейчас, даже когда фирмам удается максимальное присвоение прибавочной стоимости, технология зачастую теряет актуальность уже через 3-4 года, успев в лучшем случае лишь окупить расходы на разработку.

97,8% прибавочной стоимости, созданной в результате наукоемких разработок в США, переходило к потребителям и конкурентам, в том числе и за границей, способствуя росту, например, Китая и других развивающихся рынков. И это некоторые наблюдатели называют в качестве одной из фундаментальных причин долгосрочного дефицита торгового баланса США.

Силиконовый Голливуд

Все это по меньшей мере противоречит известным картинкам из Кремниевой долины — прототипа различных городов будущего. А как же Марк Цукерберг с Facebook, Билл Гейтс с Microsoft, Сергей Брин с Google? На самом деле факт недавнего обращения Голливуда к истории создания самой популярной “Социальной сети” (фильм Дэвида Финчера о Марке Цукерберге) не случаен. Голливуд и Кремниевая долина в принципе явления одного ряда. В центре и того и другого — миф успеха, пути к победе через мясорубку беспрецедентной конкуренции. Шансы на успех у энтузиастов, создающих новые IT-стартапы у себя в гараже, такие же, как у девочки-актрисы, приехавшей из Огайо покорять Голливуд. И там и там страсть и масштаб открытий дороже денег, и это является двигателем системы.

И там и там действует закон Парето: на 80-90% провалов приходится 10-20% побед, и победитель получает все. Среднестатистический голливудский фильм приносит 0% дохода, если не приносит убытки. Но 10% блокбастеров позволяют получать сверхприбыли, покрывающие убытки от 90% провалов. В такой среде главными факторами успеха становятся размер фирмы и так называемая “архитектура” — термин, который предложил в своей нашумевшей книге “Блеск и нищета информационных технологий: почему IТ не являются конкурентным преимуществом” (IT doesn't matter) Николас Карр.

Вадим МАЛКИН, управляющий партнер Transitional Markets Consultancy LLP