Демагогия как... “практическое оружие”

Праздник демократии, который снова, иногда навязчиво, разворачивается на наших глазах, привлекает внимание к способам воздействия на массовое сознание, борьбе за голоса избирателей в прошлом нашей страны. Отдав должное седой давности и присущим тому периоду оригинальным способам агитации за кандидатов и голосования (в буквальном понимании этого слова), наш взгляд неумолимо столкнется с событиями новой эпохи — Украинской революции 1917—1921 гг., в первую очередь, ее начального этапа — после свержения самодержавия. Тогда преимущественно в течение лета 1917 г. на территории Украины впервые в ее новейшей истории прошла широкомасштабная избирательная кампания в органы местного самоуправления — городские думы. Причем при отсутствии штатных политтехнологов (как доморощенных, так и заграничных), почти без воздействия того, что мы теперь называем административным ресурсом, по наиболее демократическим на то время в мире законом (между прочим — по пропорциональной системе), но в стране, где подавляющее большинство населения не имело представления о свободе слова и инструментах демократического способа государственного управления. Но есть особенность общества девяностолетней давности, которой можно позавидовать, — оно выглядит искренним в своих убеждениях, на удивление откровенным, а вместе с тем несдержанно острым в реакции на событии. Эта детская непосредственность позволяет внимательнее посмотреть на особенности сегодняшнего дня, снять с них вуаль утонченной профессиональной политической риторики.

Известный факт — социалистическая по форме фраза 1917 г. доминировала на просторах бывшей Российской империи, в том числе на Надднепрянской Украине. При таких обстоятельствах подавляющее большинство объединений на выборах оказались обречены на соревнование в правильности или даже едином понимании таких популярных терминов, как социализм, демократия, революция, воспринимая отход от собственного понимания установившихся догм как проявление измены их идеалам.

Социалистические партии пытались связать чуть ли не все популярные идеи исключительно с собой, отбрасывая любые возможные альтернативы. В то же время, они подчеркивали классовую природу своих объединений, называя себя единственными защитниками интересов народных масс, а вместе с ними и выразителями стремлений всего народа. В отношении к своим оппонентам социалисты тяготели к безапелляционным утверждениям, делали акценты на некоторых, с их точки зрения, компрометирующих моментах. Достаточно толерантно это сделали харьковские меньшевики, заявив следующее: “Кадетов нельзя еще относить к контрреволюционному лагерю при всем их негативном отношении к революции”. Вместо этого кадетам забрасывалась нереалистичность основного постулата — защита интересов всего населения, потому что “угождая всем классам, невозможно угодить ни одному из них”. Но все-таки преимущественно социалисты прибегали к откровенным натяжкам или преувеличениям. Так, для екатеринославских меньшевиков кадеты, а вместе с тем и все близкие к ним — “это партии либеральной, контрреволюционной буржуазии”. “Это партии больших буржуа и купцов, перепуганных интеллигентов, партия обывателей, брюзжащих на революцию из кондитерских и кафе. Это партия “Константинополя и проливов”, доведение войны до победного конца, партия прекращения революции. Это партия борьбы с социал-демократией”. Но будущие действия большевиков они смоделировали довольно точно: “Они пишут о мире, а говорят втихомолку о войне. Они говорят о власти Советов, а сами подрывают к ним доверие. Они говорят о хлебе, а ведут революцию к крови”. По-видимому, ни одно преувеличение в этом случае не было слишком большим.

В разгаре борьбы с украинскими партиями меньшевики призывали их не разжигать революцию. Последний тезис вообще очень характерен для полемики российских политических факторов с украинскими. Пытаясь удержать свое влияние на национальные группировки, в первую очередь украинские, русские социалисты делали акцент на своем интернационализме и необходимости отстаивать единство всех социалистов против контрреволюции. В случае, если национальные партии таки осмеливались на самостоятельное выступление, их социалистичность автоматически подвергалась сомнению, появлялись раздраженные вопросы: “А почему же вы, господа, не с нами? Уже не два социализма на свете?”. Действия оппонентов, пусть даже из социалистических партий, характеризовались не иначе как “набеги украинских шовинистов”. Большевики, в других случаях безразличные к неполитичный проблемам, пугали последствиями для городского хозяйства, утверждая, что “национальная политика погубит городское хозяйство, превратив Думу в арену соревнований сил шовинистов- малороссов из разных наций”. Украинские объединения без различий в направлении трактовались как “палка в колеса революции”, “небольшая группа социал-демократии с сильным уклоном в сторону национализма”, “социалисты, независимые от социализма, которые прикрываются желто-голубым знаменем, стремятся втихаря задушить народную идею социальной правды”, “империалистическое движение”.

Все социалисты любили использовать сочетание слов, наподобие, “революционная демократия”, “решительные мероприятия”, “твердая власть”, “угроза революции”, “враги народа” или “друзья народа”. При этом вряд ли кто-то мог бы удовлетворительно объяснить их смысл. В арсенале социалистов находим и формулы типа “углубление революции”. Довольно часто под этим сообщением, в лучшем случае, пряталась дезорганизация власти, а в худшем речь шла о всякого рода общественных беспорядках, в том числе и с трагическим финалом. Т.е. под громкой фразой прятался совсем другой смысл.

Симптоматически, чуть ли не в каждом обращении социалистов применяется слово “борьба”. Его широкое использование в полемике, которая разворачивалась во время выборов, подтверждает высокую степень конфронтационных настроений в обществе. Поэтому неудивительно, что в Киеве социалисты собирались не столько победить, сколько “вырвать из рук” своих предшественников городское хозяйство. А в представлении николаевских эсдеков Дума — не что иное, как опорный пункт революции, которым нужно овладеть. В Херсоне местные социалисты заявили о стремлении, “чтобы местное самоуправление стало органами, которые закрепляют завоевания революции и являются дальнейшим двигателем революции”. Такая боевая лексика создавала психологическую подпочву для силовых действий.

Характерным признаком риторики всех социалистических партий был радикализм в мероприятиях, которые должны были, по их мнению, улучшить состояние дел в городском хозяйстве и приблизить социальную справедливость. Предлагалась немедленная переоценка всей недвижимости, иногда реквизиция, широкая муниципализация предприятий и учреждений, которая рассматривалась как необходимый элемент воплощения в жизнь так называемого муниципального социализма. Постоянно делался акцент на борьбе со спекуляцией. Во всех программах социалисты брали на себя обязательства заботиться о наиболее бедных слоях населения.

В целом, умеренные социалисты обещали воплотить свои муниципальные платформы в жизнь быстрее, более радикально и в большем объеме, чем кто-либо. Единственным их соперником в этом оказались большевики. Они презентовали себя не просто как классовую партию, а как “настоящие представители революционных рабочих и всей крестьянской бедноты”. Следовательно, сразу возникал вопрос: кто является ненастоящими. “Наша партия — это не смесь мелкобуржуазных элементов, не куча хлама, где сложно отличить социализм, оппортунизм и шовинизм (национальная ненависть, нетерпимость). Такую именно кучу представляет собой № 1(социалистический блок)”, — утверждали в связи с этим большевики в Киеве. Большевики акцентировали внимание на тех вопросах, которые умеренные социалисты по ряду причин желали не нарушать или понимали их решение иначе. Все партии, кроме большевистской, объявлялись контрреволюционными и буржуазными как кадетская, которая “... открыто борется с демократией. Она, — по утверждению большевиков, — подкапывается под авторитетные органы — Совет рабочих и Солдатских депутатов. Она хочет воскресить давно умершую помещичью Государственную думу”. Или они объявлялись прислужническими и мелкобуржуазными как остальные социалисты, которые “... за революцию, но постольку, поскольку она не страшна для капиталистов и помещиков... Короче, все они за те же практические шаги, что и кадеты, но с оговорками и дополнениями о “свободе”, “революции” и тому подобное”. Между прочим, подпись под этим утверждением не оставляет сомнений в искренности приведенных упреков — И. Сталин.
Предвыборная риторика русских (ПНС — кадеты) и украинских (УПСФ — эсеры) либералов находилась в другой плоскости — классовой борьбе противопоставлялись общие интересы общины. В муниципальной программе кадетов утверждалось: “ПНС ставит в основу городского самоуправления интересы не отдельных классов, а всего населения в целом”. В Сумах кадеты уверяли, что их список будет “защищать интересы всех жителей, признавая всех граждан равными в правах и интересы их равноправными”. Кроме того, лейтмотивом предвыборных требований кадетов стало утверждение, что они будут защищать государственность, внесут в жизнь порядок, устранят анархию и разруху, будут создавать, а не будут разрушать, будут идти эволюционным путем. В противовес себе кадеты охарактеризовали эсдеков как узкоклановую партию промышленного пролетариата, указывая при этом, что город состоит не из одних рабочих. Главным же недостатком эсеров, по их мнению, были призывы к углублению и расширению революции. Что касается большевиков, то кадеты высказывались менее дипломатично. Не желая дискутировать с ними на конкретные темы, кадеты в Харькове заявили: “... Если бы немецкий кайзер Вильгельм имел право голоса, он подал бы свою избирательную карточку под № 3 — партию Ленина и компании”. Выступая против украинских партий, кадеты утверждали: “Мы враги максимализма во всех его видах и проявлениях, мы острые противники подчинения каких бы то ни было классовых или национальных домогательств интересам общего, что называется Родиной”.
Похожие подходы находим и в муниципальных платформах эсеров, а среди еврейской части населения — у сионистов. Так, в обращении украинского списка в Екатеринославе указывалось: “Объединяемся сами, мы призываем к единению и общей с нами муниципальной работы все живые силы не только украинцев, но и других, кто, живущие на нашей земле, признал в тяжелые времена и признает лозунг жить свободными со свободными, равными с равными, кто враг всякого насилия и ущемлений”. Откровенно расходилась риторика кадетов и эсеров только в понимании национального вопроса. В отличие от социалистов либералы выдвигали более умеренные лозунги, например, “улучшить городские финансы”, принять возможные меры для внедрения прогрессивно-подоходного налога, обещали достичь правильного распределения продуктов, муниципализировать только те предприятия, которые носят общественный характер и тому подобное. Либералы всячески акцентировали внимание на реалистичности своих программ, в противовес социалистам. Последних они даже предупреждали о нежелательности слишком громкой победы, потому что обещанное социалисты выполнить не смогут. Следовательно, придется отвечать. Не забывали кадеты и украинские эсеры указать на почти полное отсутствие среди социалистов людей, знакомых с муниципальной работой, и о наличии таких кандидатов в своих рядах. Одновременно они забрасывали социалистам утопичность, нехватку чувства реалистичности, рекламный характер их требований, а также доктринерство. “Многие положения этих программ вовсе не представляют продукт социалистической мысли, а позаимствованы из практики передовых демократических муниципалитетов Европы и Америки”, — утверждали кадеты.

Главным и общим мотивом всех украинских списков, как либеральных, так и социалистических, стало требование национально-территориальной автономии Украины. Именно выдвижением на передний план кампании приведенного лозунга украинские блоки отличались от любых других. Украинские эсдеки в Катеринославе отмечали: “... Мы хотим осуществить народные желания равноправия в Российском государстве, мы хотим, чтобы Украина была свободной и равной с русским народом, мы требуем национально-территориальной автономии Украины...” Муниципальная программа украинского трудового блока в Харькове начиналась с того, что члены этого объединения стратегической целью ставили перед собой создание национально-территориальной автономии Украины в этнографических пределах. В Киеве эсеры отмечали, что результаты выборов будут связаны с успехом внедрения в жизнь автономии Украины.

Одновременно украинские социалисты доказывали — они настоящие защитники классовых интересов. Скажем, в Виннице их лидеры отмечали: “...Нужно было отделить себя от буржуазных элементов, которые все внимание обращали только на национальных движение, а социальным вопросом предоставляли мало значение, или трактовали их в духе кадетов”. Украинские эсдеки в Екатеринославе выступили против “затушевывания разницы в политических взглядах и классовой принадлежности” членами украинского городского совета. На этой почве вспыхнуло даже несколько конфликтов с украинскими либералами. Последние говорили о необходимости, в первую очередь, национального единения по принципу “свой к своему”. В противовес им и, одновременно, своим русским единомышленникам украинские эсдеки в Киеве заявляли: “Каждая нация должна голосовать за своих социалистов”. В Одессе местная украинская пресса утверждала: “Только социалисты являются настоящими друзьями народа. Это сам народ, который так единодушно стал к борьбе за землю и волю”, и призывала голосовать именно за украинских социалистов, “которые лучше понимают наши национальные интересы, чем кто-либо другой”. Участие в выборах рассматривалось как национальный долг.

Типичной для всех украинских списков была апелляция к историческому прошлому, напоминание о Переяславе и многочисленных нарушениях договоренностей и оскорбления со стороны российского государства. Одновременно украинские силы делали акцент на необходимости украинизации городской жизни — т.е., требовали распространения украинского языка в делопроизводстве государственных учреждений, основания школ с родным языком преподавания. Следовательно, воплощение в жизнь национальных украинских лозунгов для избирателей крепко соединялось с успехом украинских партий на выборах.

Достаточно показательными в смысле исследования риторики выборов являются названия списков, которые баллотировались. Лишь незначительная их часть откровенно манифестировала свое политическое лицо в лице той или иной партии или их блока. Это списки русских эсеров, меньшевиков, большевиков, кадетов, украинских социал-демократов, эсеров и эсефов, Бунду, Поалей-Цион, ОЕСРП, сионистов, польских социалистов и тому подобное. Такая тактика действительно имела успех в больших городах, но в малых и средних она оказывалась, как правило, неэффективной. В результате, подавляющее большинство зарегистрированных списков апеллировало к избирателю, подчеркивая свою преданность ценностям, которые воспринимались положительно подавляющим большинством населения, или обращались к определенному социальному, национальному, религиозному или территориальному сообществу.

В первом случае встречаем такие названия, как “прогрессивный”, “демократический блок”, “трудовой блок”, “беспартийных демократов”, “прогрессивно-радикальный”, “порядок”, “трудовой демократический”, “беспартийные прогрессисты”, “прогрессивно-демократический”, “прогрессивный”, “хозяйственно-демократическая партия”, “деловая группа”, “внепартийные избиратели”. Во втором имеем дело со списками “беженцев”, “общества казаков”, “православных”, “военной группы”, “музыкантов”, “домовладельцев”, “торговцев”, “искалеченных воинов”, “от гарнизона”, “учительского союза”, “служащих”, “ремесленников”, “торгово-промышленников”, “совета еврейских организаций”, “квартиросъемщиков”, “приходов”, “мусульман”, “Керченского магометанского общества”, “общества православных христиан”, “солдаток, беженцев”, “почтово-телеграфных служащих”, “женщин запаса”, “бакалейщиков”, “крестьян с хуторов”, “железнодорожников”, “извозчиков и ремесленников”, “сотрудников городской управы”, “общество мещан”, “торговцев Прохоровской улицы”, “тех, кто занимается сутяжничеством” и тому подобное. Представлены здесь и национальные объединения — украинские, еврейские, польские, в единичных случаях — литовские, чешские. Для усиления эффекта воздействия на избирателя два указанные подхода часто сочетались. Так возникали списки наподобие “украинский демократический”, “украинский революционно-демократический”,“беспартийные члены большой синагоги”, “еврейская трудовая группа”, “внепартийный блок русских избирателей”, “русская прогрессивная партия”, “русская республиканско-демократическая группа”, “русский народно-государственный союз”, “поступательно-трудовой интеллигенции”, “еврейский народный блок”, “трудящихся женщин”, “общество равноправия женщин” и другие.

Часто участникам предвыборной полемики не хватало приведенных аргументов, чтобы укрепить в сознании избирателей ошибочность позиций политических оппонентов и правильность своих. В таком случае нарушались все нормы ведения дискуссии, которые вообще можно было нарушить. Из наблюдения украинского деятеля либерального направления из Полтавы В. Андриевского: “О том, чего нужно было требовать от будущих распорядителей городского и земского хозяйства: об опыте в той работе и хозяйственной способности — обо всем этом тогда меньше всего говорилось и думалось. Был один интерес, один вопрос ставился на разрешение: кто сможет привлечь на свою сторону больше всего голосующего материала”. Волна демагогии, свойственная выборам как таковым, очевидно, стала ключевым аргументом во время агитационной кампании в 1917 г. лидер украинских эсеров М. Ковалевский, обвинив в демагогии русских эсеров и эсдеков, в то же время рассуждал таким образом: “Бороться против этой демагогии русских агитаторов и политиков на Украине можно только тем самым оружием. Демагогия является явлением негативным в политике и может привести к полной деморализации народных масс, если ее употреблять в целости политического труда. Однако как практическое оружие, в определенные моменты она нужна”.

Широко применялось наклеивание всяческого рода ярлыков. Самым ужасным клише того времени стал по существу вполне нейтральный термин “буржуазия” во всех его вариациях: “В разгаре необузданной агитации и полемики, — указывалось в статье за подписью “старый кадет”, — крайне левые партии применяют свой излюбленный и распространенный прием — обвинение всех, кто к ним не принадлежит и инакомыслящих, в буржуазности. Направо и налево, через каждые десять слов, ораторы социалистических партий применяют слово буржуй... К сожалению, это слово приобрело, благодаря его неправильному применению, искаженный и вульгарный смысл, когда многих лиц из среды рабочих и крестьян называют им всякого, кто одет в пиджак и имеет накрахмаленный воротничок”.

Оценивая в целом риторику первых демократических выборов в Украине, можем утверждать, что для нее характерна крайняя политизация, яркая социальная направленность, схоластические споры вокруг терминов, конфронтационность, обвинительный подход к оппонентам, наклеивание ярлыков, перекручивание фактов, а то и откровенная ложь, применение силовых угроз и, собственно, и самой силы. Иногда она поражает своей грубостью и несоответствием представлений о ведении дискуссии. Но дискуссии, как правило, и не возникало. Преобладала полемика с желанием не понять, а уничтожить своего политического оппонента. Можем утверждать, что политические силы, которые впоследствии стали жертвами революции, приложили немало усилий к культивированию в обществе атмосферы поиска врага, разжигания ненависти к инакомыслящим. Однако известно, что на выборах успеха достигают те, кто говорит то, что хотят слушать. Очевидно, риторика победителей выборов, а это преимущественно русские эсеры и меньшевики, вполне отвечала состоянию массового сознания на то время. Потом она позволила утвердиться режиму, далекому от идеалов народовластия, что и не удивительно. По существу, риторика первых демократических выборов в Украине — скорее наследие предыдущего авторитарного режима, чем достижение демократии. Один из необходимых, но неудачных этапов ее становления наша страна пережила во время муниципальной избирательной кампании 1917 года.

Владимир БОЙКО