Частная и коллективная формы собственности в историческом измерении

1. Ключевая фраза из  “Манифеста коммунистической партии”

Оранжевая революция послужила толчком для смены поколений в структурах власти. 60-летние политики вытесняются 40-летними. Отразилось ли это на отношении правящих кругов к прошлому? Карта дает отрицательный ответ: свыше двух десятков городов названы именами коммунистических деятелей. Два города носят имя основателя советской политической полиции — Днепродзержинск и Дзержинск.

Мы жили при коммунизме, который с маскировочной целью назвали социализмом. Все поколения, за исключением 20-летних, являются воспитанниками советской школы. Процесс выжимания бывших стереотипов из сознания является болезненным. Многие люди вообще стараются не заглядывать в прошлое. Тем более что коммунистическая идея в отрыве от ужасных обстоятельств, связанных с ее реализацией, мало отличается от ценностей, воплощенных в христианской религии. Нужно принять к сведению и то, что массовые репрессии не практиковались при жизни существующих поколений. Даже поколение 70-летних не имеет претензий к власти, которая заботилась о нас с детства.

Мы часто говорим о тоталитаризме, не представляя себе, во что превращался абстрактный политологический термин в реальной жизни. Советская власть была всепроникающей, потому что скрепляла народную толщу “передаточными (приводными) поясами” — десятками миллионов государственных служащих, членов КПСС и профсоюзов, комсомольцев, сверхмощной организацией чекистов с миллионами принудительно набранных и везде расставленных сексотов. Каждый человек был схвачен вертикальными связями с центрами власти и лишен горизонтальных связей — с другими людьми, часто даже внутри собственной семьи. Такая структура общества в эпоху строительства коммунизма позволяла власти совершать ужасные преступления. Но в следующие десятилетия она вынуждена была проявлять неподдельную заботу о материальном благосостоянии, культурном досуге, здоровье и даже душевном покое человека. Стоит вспомнить о принудительном лечении от алкоголизма или беседы в парткомах по поводу супружеской измены...

Как распознать, в чем ошибались мы, бывшие коммунисты? “Манифест Коммунистической партии” К. Маркса и Ф. Энгельса в советские времена разошелся на фразы, которые стали крылатыми. Одна из них звучит так: “Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. — Т. 4. — С. 438). Утверждение казалось нам таким, которое не нуждается в доказательствах. Почему же тогда реализованный в трех десятках стран коммунизм принес с собой политический террор и экономический упадок?

Нужно поставить вопрос ребром: возникает ли после ликвидации частной собственности коллективная собственность на средства производства? Тогда мы сможем понять, почему пропагандистский вид коммунистического строя отличался от его реальной сути.

2. Две формы собственности

Буду настаивать на том, что собственность может быть только двух видов — коллективная и индивидуальная. Индивидуальной собственностью способно распоряжаться не только одно лицо. Поэтому ее называют частной.

Правоведы будут отрицать такой вывод историка и назовут немало других форм собственности, которые предусмотрены кодексами. Они правы, но все известные человечеству формы собственности могут быть сведены до двух — коллективной и частной. Это упрощение помогает исследователю в историческом анализе.

Юристы определяют право физического или юридического лица на имущество как совокупность правомочностей (владение, пользование и распоряжение). Отношения собственности кодифицируются в соответствии с тем, как формируются в обществе. Эволюция форм собственности во времени и пространстве находится в поле зрения правоведческой науки.

Взаимосвязь категории собственности с эволюцией самого общества — это уже полет исследований историков. Не имея профессиональных знаний по истории, даже самые выдающиеся представители других областей науки могут ошибаться в выводах. Так случилось с родоначальниками “научного” коммунизма. Последствия ошибки обернулись колоссальными жертвами. Очевидно, больше всего пострадал от коммунизма вследствие определенного стечения обстоятельств украинский народ...

Советское законодательство не признавало категории частной собственности. Реально существующие правомочности физического лица относительно имущества маскировались фальшивой категорией личной собственности. Вместо этого в постсоветском законодательстве на глазах исчезает другая вымышленная категория — коллективной собственности. Появилось понятие коммунальной (в России — муниципальной) собственности. Законом Украины “О собственности” (1991) коммунальная собственность определялась как разновидность государственной. Действующая Конституция Украины уже рассматривает ее как самостоятельную форму публичной собственности. Определенные в Основном Законе основы функционирования коммунальной собственности целиком отделяют ее от государственной.

3. Государственная форма собственности в историческом измерении

Подобные метаморфозы вынуждают историка задуматься над вопросом: в каком соотношении находятся государственная и частная формы собственности? Речь не идет о приватизационных процессах, которые происходят в посткоммунистических странах. Историк смотрит на трансформацию форм собственности с высоты птичьего полета и вынужден мыслить категориями цивилизационного масштаба. На первом плане у него — две всеобщие формы владения, пользование и распоряжение средствами производства и природными ресурсами — коллективная и частная.

В доцивилизационную эпоху право собственности еще не расщепилось на отдельные правомочия, которые могли принадлежать различным людям. Имуществом люди владели коллективно, так же, как и природными ресурсами. Экономика общин ограничивалась собирательством и охотой.

Существовало ли понятие собственности в те времена? Если и существовало, то должно быть предметом анализа биологов, а не юристов. Человек тогда только отделялся от животного мира, в котором все существа отстаивают право на определенную территорию, что равнозначно праву на жизнь.

Отношения между людьми начали усложняться, когда появились воспроизводящие отрасли производства: рядом с собирательством — земледелие, рядом с охотой — животноводство. Первичная орда уступила место родоплеменным коллективам, которые знаменовали собой появление общества. Арнольд Тойнби определял динамику исторического процесса короткой формулой: “вызов—ответ”. Когда человеческим сообществам был брошен вызов, они должны были мобилизоваться, чтобы дать достойный ответ. Те из них, кто не смог ответить, растворялись в исторической мгле.

Человечество развивается по нескольким параллельным измерениям: социально-экономическим, техническим, общественно-политическим. Они взаимосвязаны, но у каждого — собственная динамика: позитивная (прогресс) или негативная (регресс). Появление частной собственности в социально-экономическом измерении исторического процесса можно сравнить с изобретением колеса или использованием огня в другом — техническом измерении.

Будучи монополией на владение, пользование и распоряжение имуществом и природными ресурсами, частная собственность формировала социальные отличия между людьми. В сообществах с более развитой структурой начинались процессы создания государства, вследствие чего они получали преимущество перед другими в борьбе за территорию. Когда при помощи более совершенных средств производства человек приобрел способность производить материальные блага в большем количестве, чем потребовалось для ее физического существования, она сама стала ресурсом, пригодным для владения, пользования и распоряжения. Борьба за территорию часто превращалась с тех пор в борьбу за присвоение рабского труда.

В государственно-созидательном процессе главным объектом присвоения был не человек-пленник, которого превращали в раба, а населенная крестьянами-общинниками земля. Древние государства, включая Грецию и Рим, не стоит называть рабовладельческими. Античные государства опирались на свободного земледельца, которого заставляли исполнять повинности, чтобы обеспечить собственное существование. Именно земледелец составлял основу войска, без которого государство было немыслимым.

Социально-экономическое измерение развития характеризовалось длительным, вплоть до второй половины ХІХ ст., господством аграрного общества. На этой стадии государство могло приобретать различные формы, но в основе его всегда (за исключением кочевых обществ) лежала собственность на землю. Как правило, государственная собственность на землю персонализировалась в лице монарха, то есть была разновидностью частной собственности. Монарх реализовывал право собственности на землю путем передачи части прав людям, выполнявшим государственные функции — военные, административные, судебные и т.д. Часть прав передавалась и крестьянам: им разрешалось при условии исполнения повинностей совместно пользоваться землей, которая в догосударственные времена была их коллективной собственностью. Необходимость принуждения крестьян к исполнению повинностей со временем развилась в крепостническую зависимость. Так в Западной и Центральной Европе возникли многоступенчатые феодальные отношения землевладельцев и землепользователей. Благодаря правилу “вассал моего вассала — не мой вассал” власть сюзерена была ограниченной. Только после того как монархи смогли опереться на буржуазные слои, возникшие благодаря развитию рыночных отношений, сформировался строй, который назвали абсолютизмом. Французский король Людовик ХIV мог сказать о себе: “Государство — это я”. А вот в России вместо феодальных отношений возникла холопская зависимость представителей дворянского сословия от царя-самодержца, а крепостническая зависимость крестьян со временем переродилась чуть ли не в рабство.

На стадии перерастания аграрного общества в индустриальное (социально-экономическое измерение) и традиционного — в гражданское (общественно-политическое измерение) государственная собственность перестала олицетворяться монархом. Даже в дореволюционной России, до конца сохранявшей самодержавную форму правления, она отделилась от собственности царской семьи. По указу Павла I государственные крестьяне, работавшие на выделенной в собственность императорской семьи земле, провозглашались отдельным сословием удельных крестьян. Но во всех случаях государственная собственность на средства производства оставалась по своей сути разновидностью частной, потому что функционировала в рыночной среде.

4. Ошибка основоположников марксизма

В период от Великой французской революции до революций 1848—1849 гг. резко ускорился ход истории в Европе. У мыслителей того времени сложилось представление о том, что в ближайшем будущем перед человечеством откроются новые перспективы. Стоит только упразднить частную собственность!

Мы привыкли представлять себе К. Маркса и Ф. Энгельса совокупной интеллектуальной единицей, которая накануне европейских революций сформулировала концепцию материалистического понимания истории (исторический материализм) и положила начало теории научного коммунизма. Действительность оказывается несколько иной.

В экономико-философских рукописях 1844 года 26-летний К. Маркс принял в штыки идею отмены частной собственности. Утверждение общности имущества он считал отрицанием личности человека. Далее по тексту наталкиваемся на фразу, которая тогда не выплывала из практического опыта человечества, а была гениальным прозрением: “Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. — Т. 42. — С. 114). Иными словами, Маркс утверждал, что уничтожается только владелец, а частная собственность неуничтожима.

У Ф. Энгельса таких прозрений не было, о чем свидетельствует его восторженное описание колонии Роберта Оуэна в Гемпшире. Разногласия в оценках последствий ликвидации частной собственности Маркс и Энгельс преодолели, когда общими усилиями создавали самый известный документ революционного марксизма — “Манифест Коммунистической партии” (1848 г.). Ликвидация частной собственности на средства производства — такой была основная идея этого документа. В насыщенной революционной грозой атмосфере идея экспроприации экспроприаторов казалась простой и понятной. Пролетарии под руководством своей партии должны были разрушить традиционное общество.

Как работало бы общество, основанное на отрицании частной собственности и связанных с ней товарно-денежных отношений и рынка, Маркс и Энгельс не сообщали. Они считали только, что после захвата власти пролетариат наладит плановое производство и распределение материальных и культурных благ между людьми на уравнительных принципах. Допускалась лишь некоторая динамика в организации потребления, связанная с уровнем производства материальных благ. В связи с этим различались низшая фаза коммунизма (коммунизм производства) и высшая фаза (коммунизм потребления). На первой фазе материальные блага должны были распределяться по труду, на второй — по потребностям. Низшая фаза коммунизма стала отождествляться марксистами с социализмом — популярным в массах понятием. Немарксисты под социализмом в основном понимали политику государственной помощи незащищенным слоям, осуществляемую через дополнительное налогообложение зажиточных слоев.

“Манифест Коммунистической партии” фактически отождествлял ликвидацию частной собственности с образованием коллективной собственности на средства производства. Что могло быть понятнее: победоносная коммунистическая партия берет в свои руки власть, экспроприирует владельцев средств производства, объявляет их собственность собственностью всего общества и создает органы управления ею, а также органы распределения материальных благ среди тех, кто работает.

Отмена существующих форм частной собственности в корне меняла образ жизни общества. В лучшую ли сторону? На этот вопрос могли бы ответить три поколения советских людей. Точнее, только первое, которое было переполовинено в ходе коммунистического строительства. Два следующих уже не знали, с чем можно сравнить жизнь в стране построенного коммунизма. Пропагандисты убеждали их, что страны Запада не отличаются от дооктябрьской России, потому что капитализм может только загнивать. Когда “железный занавес” пал и миллионы гастарбайтеров оказались на Западе по собственной воле (в отличие от остарбайтеров военного периода), то они с изумлением убедились, что социализм возник вовсе не в их стране. Социализм с капиталистическим лицом не назвали на Западе социализмом только потому, что популярный термин присвоили большевики и национал-социалисты.

5. Коммунисты и социал-демократы

Российские марксисты образовали в 1903 году социал-демократическую партию, которая сразу раскололась на большевиков и меньшевиков. Обе партии называли себя социал-демократическими и входили во II Интернационал, пока он не развалился с началом Первой мировой войны. После Февральской революции вождь большевиков В. Ленин захватил власть, переименовал свою партию из социал-демократической в коммунистическую, основал Коммунистический интернационал и начал строить государство-коммуну. А вот европейские социалисты возобновили после войны Социалистический интернационал, который противостоял Коминтерну.

Таким образом, все марксисты сначала были коммунистами, а потом стали социал-демократами. В свою очередь, часть российских социал-демократов подверглась обратной эволюции. Она провозгласила преданность коммунистической идее, превратилась в государственную партию и начала использовать ресурсы огромной страны для образования коммунистических партий во всем мире. Несмотря на полярную противоположность программ, социалисты и коммунисты считали себя последователями Карла Маркса. Кто из них был прав? Или они клялись в верности двум разным Марксам?

6. Эволюция взглядов  К. Маркса и Ф. Энгельса

Когда К. Маркс и Ф. Энгельс писали “Манифест Коммунистической партии”, они едва-едва вышли из юношеского возраста. После “Манифеста” Маркс прожил еще 35, а Энгельс — 47 лет. Оба не нашли времени, чтобы разъяснить главную загадку “Манифеста”: специфику, механизм, формы перерастания частной собственности, на которой основывалась вся предыдущая история человечества, в собственность коллективную, общественную, коммунистическую.

Они не нашли на это времени, хотя вдвоем написали два предисловия к переизданиям “Манифеста”, а потом Энгельс написал еще пять предисловий. Никогда прямо не отказываясь от выдвинутых в “Манифесте” прогнозов, они сосредоточились на исследовании современного им общества, которое называли капиталистическим. Можно сказать даже больше: главный труд К. Маркса “Капитал” содержал в себе фундаментальный постулат, который перечеркивал революционное нетерпение “Манифеста”: “общество не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами” (К. Маркс и Ф. Энгельс. — Соч., Т. 23. — С. 10).

Революция 1848—1849 гг. покончила с острым социальным напряжением в странах Европы и создала условия для развития гражданского общества. Коммунисты превратились в социал-демократов, потому что избрали демократические, а не революционные формы политической деятельности. Они убедились, что лучше двигаться в направлении согласования интересов труда и капитала, чем уничтожать капитал, который был равноправным с рабочей силой агентом производственного процесса.

В своей практической деятельности социал-демократы не отрицали рынка. Они могли пропагандировать усиление государственного контроля за предпринимательством, перераспределение бюджетных средств в пользу людей с низкими доходами или даже национализацию средств производства (как правило, с выкупом). Но эти и другие социалистические меры были для них только методами оздоровления рыночной экономики и снижения социальной напряженности. Экономическую деятельность, связанную с использованием и приумножением капитала, они считали полем для приложения интеллекта, как и деятельность в сфере науки, культуры, религии. Более того,частное предпринимательство рассматривалось как важнейшая сфера занятий, потому что оно давало возможность осуществлять социалистические мероприятия.

Демократический выбор европейских марксистов нашел обобщенное определение в афористическом высказывании младшего друга и ближайшего сотрудника Ф. Энгельса Эдуарда Бернштейна: “То, что привыкли называть конечной целью социализма, для меня ничто, а движение — это все”. Энгельс поддерживал Бернштейна, хотя публично отказываться от догм революционного марксизма не желал. В этом с ним был солидарен Карл Каутский, под влиянием которого немецкая социал-демократия приняла в 1891 году Эрфуртскую программу. Конечной целью социал-демократического движения она объявляла обобществление средств производства и замену анархии рынка централизованным распределением продукции, т.е. установление коммунизма.

Следовательно, все-таки речь шла о ликвидации частной собственности. Средства производства должны были стать коллективной собственностью. Эрфуртская программа, так же как и созданный за 43 года до нее “Манифест Коммунистической партии”, не объясняла механизма трансформации собственности. Однако принципиальная разница между обоими документами заключалась в том, что Эрфуртская программа предусматривала достижение конечной цели реформами, а не революциями.

Э. Бернштейн и другие лидеры европейской социал-демократии отказались от догм “Манифеста” из-за того, что поняли конструктивную роль капитала в производстве и возможность установления социального мира в обществе. Основоположники марксизма не спорили с учениками по этому поводу, но не смогли переступить через взгляды, которые разделяли раньше. Но у них нашлись и такие ученики, особенно в среде российских социал-демократов, которые проигнорировали тезис о невозможности перескочить через естественные фазы развития или отменить их революционными декретами. Они подняли на щит умозрительные догмы революционного марксизма и сделали попытку воплотить их в жизнь. Озвученная В. Лениным идея государства-коммуны была утопией, но реализованной утопией. Большевики смогли реализовать ее при помощи террора.

Что произошло с частной собственностью на средства производства, когда большевики объявили ее общенародной собственностью? В соответствии с тезисом Маркса о невозможности отмены естественных фаз развития декретами частная собственность на средства производства сохранилась. Декреты изменили только собственника, которым стала верхушка большевистского руководства. Сочетание политической диктатуры с экономической сделало государство всесильным, а общество — абсолютно бессильным перед лицом власти.

7. Что дальше?

История цивилизации со всеми ее темными и светлыми сторонами связана с частной собственностью. Успехи или провалы в общественной жизни объясняются не наличием частной собственности как социально-экономической категории, а уровнем ее централизации. Когда контроль за ресурсами сосредоточивается в руках немногих людей, которые стоят на вершине власти, то общество барахтается в сетях рабской зависимости. И наоборот: демократия основывается на экономической независимости членов общества.

Те, кто владел всеми ресурсами, имели собственные представления о том, как ими воспользоваться. История полна примерами произвола власть имущих. Остановимся на двух.

У Древнего Египта не было сильных врагов, а поэтому он не нуждался в больших расходах на армию. Ежегодные разливы Нила обеспечивали высокие и стабильные урожаи. Фараоны недолго думали, как воспользоваться ресурсами, и начали строить пирамиды. Иногда говорят, что пирамиды — это материализация представлений о загробной жизни. Но ведь эти представления сформировались до эпохи пирамид и остались после нее.

Сосредоточив в своих руках ресурсы бывшей Российской империи, Совнарком начал создавать многомиллионную армию, чтобы под лозунгами мировой революции поставить Европейский континент под свой контроль. Это не удалось в силу объективных обстоятельств, но советский коммунизм сохранял мессианско-агрессивный характер до конца.

Значит ли все сказанное выше, что коллективная собственность на средства производства могла существовать только в условиях первобытно-общинного строя? Является ли возможным возвращение человечества к ней в ходе длительной эволюции?

Можно сказать только одно: коммунизм обречен надолго остаться не научным, а утопическим учением. Человечество не созрело к коллективной собственности. По-видимому, успехи в сфере техники и технологии, которые поражают нас, все-таки не являются для этого достаточными. По-видимому, коллективная собственность несовместима с характером воспроизводства самого человечества, ведь оно остается таким, как в животном мире. По-видимому, существуют и другие причины, благодаря которым только частная собственность и связанные с ней товарно-денежные отношения и рынок обеспечивают общественный прогресс.

Надо усвоить простую истину: искусственное приближение “светлого будущего” силовыми средствами приведет, как это уже случилось в ХХ в., к колоссальным жертвам, причем без всякого позитивного результата. Современные коммунисты должны это понять.

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ, профессор