Уроки финской школы. Как выжить добру без кулаков

На фоне повсеместного внедрения Новой украинской школы начинают возникать вопросы о том, правильно ли выбраны ориентиры и расставлены приоритеты. Детям жить в неведомом завтра, гораздо более сложном, чем сегодня, и совсем-совсем другом. Никто толком не знает, что будет нужно, а в чем потребность отпадет. Но перед школой ставят задачу подготовить детей к нему — к неведомому будущему.

Согласно международной программе по оцениванию качества обучения PISA между собой соперничают, преимущественно, восточные школы — Япония, Корея, Сингапур, Гонконг, а также Китай, если речь идет о математике и естественных науках. Из западных систем образования конкуренцию составляет только финская школа. Относительно неплохая ситуация в Швейцарии, Ирландии, а также Германии и Канаде. Но до финнов и гигантов Азии они не дотягивают.

“Азиатское чудо” — весьма высокие оценки по математике и естественным наукам — много обсуждалось учителями, особенно в Европе, где уровень владения ими год от года падает, несмотря на все усилия по продвижению STEM. Но все сводится к тому, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток. Высиживать над уроками по математике по пять-шесть часов, начиная с младшей школы — это просто противоестественно для ученика британской, американской или украинской школы. А в Азии так делают. Во всяком случае те, кто всерьез намерен добиться успеха.

К нашему общему счастью, есть еще и “финское чудо”. Несколько лет назад в Финляндии была проведена фундаментальная школьная реформа (она и сейчас еще не считается завершенной). И результат не заставил себя ждать: согласно рейтингу PISA, финские школьники входят в тройку лидеров в номинации “чтение” (ничего общего с “техникой чтения”, которую до сих пор проверяют в украинских школах) и не сильно отстают в математике и науках. Студенты — выпускники финских школ быстрее других справляются с университетскими программами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что опыт финнов все изучают и прикидывают, как бы и у себя что-то такое внедрить.

Финская система стала образцом для подражания, а также обсуждения (и, конечно, осуждения) и в наших палестинах. Конечно, никто не надеялся и не обещал сделать у нас как у финнов. Но аргумент “а у финнов так” употребляется постоянно и считается неотразимым.

Например, у финнов все дети ходят в государственные школы. И все школы равны — они не конкурируют между собой, родителям не приходится подбирать школу получше, можно отдать ребенка в ближайшую. У финнов — “компетентности” (не у них одних, впрочем), “ориентация на ученика”, “индивидуальные образовательные траектории”, относительная свобода творчества для учителя. А еще отказ от конкуренции не только между школами, но и между учениками — это принципиальная позиция финской школы.

Отсутствие конкуренции лишает накала процесс оценивания. Никому не приходит в голову сделать из выпускного теста (аналог ВНО) место страсти и два последних года обучения в школе посвятить исключительно подготовке к нему. Никаких рейтингов “лучших школ” и уж, конечно, “лучших учеников”. Детей вообще нельзя сравнивать друг с другом — это вам скажет и финский министр, и украинский сельский поп, вы и сами это знаете. Но никак не можете понять, как это знание применить на практике.

Финская система показывает, что это возможно. Здесь нет конкуренции и ни одна мотивирующая программа не начинается словами “а вот Маша решила все примеры правильно”. При этом финские дети — самые читающие в мире, а по математике и наукам финская школа идет ноздря в ноздрю с азиатскими флагманами.

Как им это удается? Вопрос, на который в нашей системе мировосприятия ответа не найти. Понять азиатское чудо нам проще, чем финское. Высокое социальное давление, высокие ставки, высокая конкуренция — все это мотивирует и родителей, и детей. “Выбиться в люди”, значит победить других в соревновании за место под солнцем.

Вопрос, на самом деле, упирается в мотивацию — священный грааль процесса обучения. Как мотивировать ученика учиться лучше? На Востоке ответ очевидный: претендентов много, надо оказаться лучшим. Финны отвечают совсем иначе: если ребенку интересно — он будет учиться, если ему не интересно — надо разобраться, почему и сделать так, чтобы стало интересно. Все население Финляндии составляет 5,5 млн, причем за чертой бедности — всего 4% населения, а плотность населения в странах Азии — максимальная на планете, за чертой бедности находится примерно четверть населения. Формула, по которой строится школа, зависит преимущественно от этих социально-демографических показателей.

У нас же ситуация усугубляется историческим анамнезом, в котором по сей день бытует не только “самый вкусный советский пломбир”, но и “самая лучшая советская школа”, и “как жаль, что ее развалили”. Макаренко и Сухомлинский — по-прежнему в авторитетах (спасибо, хоть Надежду Константиновну уже не цитируют). То, что продукты советской школы в массе своей не могли написать трех слов без грамматических ошибок, кажется, никого не смущает. Зато те, кого эта система “отобрала”, строили бомбы и отправляли людей в космос.

Тем не менее вопрос о том, как эти изнеженные человеческим отношением детишки выживут в “жестоком мире”, тревожит умы. Этот вопрос очень любят муссировать как раз преданные адепты советских школ — российские пропагандисты и публицисты радикально-консервативного толка. Адепты “сильной руки”, “права сильного” и прочей авторитарно-тоталитарной дряни.

Но когда речь идет о детях — о нашем будущем — никакие опасения не могут быть отброшены. Если наша Новая школа будет строиться по западным лекалам — не слишком ли детям будет хорошо? Жизнь — она, знаете, жестокая. В ней есть конкуренция. В ней есть несправедливость и предвзятость, подлость и насилие. Она ставит оценки, причем однозначные — тут не бывает троек или пятерок с минусом. Только “отлично” или “неуд”. Или, даже хуже того, “посредственно”. Так может, пускай с детства привыкают?

В таких рассуждениях мы выпускаем сразу множество обстоятельств. Первое из них то, что нынешние дети не будут жить в мире — они и будут этим миром. А второе — то, что в детской автономии, практикуемой западными школами, вызовы и конкуренция не отсутствуют, как почему-то принято считать у нас. Они просто иначе формулируются.

Для тех, кто окончил (пост)советскую школу, конкуренция и соревновательность между детьми сводилась к двум моделям. Одна была навязана сверху — оценками, ранжированием детей по их интеллектуальным или другим полезным для взрослых качествам. Вторая была связана со спецификой сугубо детского коллектива, в котором социализация происходит по имманентным законам, но в силу организации быта школы (индустриальной вообще и советской в частности) эта социализация имела весьма уродливый вид. И только потому, что взрослые и тут играли ведущую роль.

В нормальных — “диких” — условиях детские коллективы (группы, компании, пары, ватаги) формируются вовсе без участия взрослых. Без их непременно руководящего вмешательства. В таких группах дети находят свой стиль общения, свое место в иерархии или вне ее, находят тех, кто им интересен, вступают в конкуренцию или даже в прямое противостояние, вырабатывают свой стиль общения и свои методы ведения войны, а в особо интересных (для антропологов и лингвистов) ситуациях даже создают собственный язык.

Задачей школы — во всяком случае, советской — было как раз вмешательство в эту игру: не пустить детскую стихийную самоорганизацию на самотек. Задать ей нужное идеологическое направление. “Сформировать детский коллектив”, как говорилось в методичках по воспитательной работе. Выросло не одно поколение учителей, уверенных в том, что без их целенаправленной работы ни детский коллектив, ни каждая отдельная детская личность ни за что не сформируется, а если сформируется, то совершенно неправильно.

Жестока не жизнь — жестоки люди. Дети в том числе. Их игры вовсе небезобидны, и взрослым, даже в самых либеральных системах образования, приходится вмешиваться, когда детишки слишком заигрываются. К этому в нормальных условиях и должна сводиться роль взрослого, сопровождающего детский коллектив. Этим коллективам не нужна навязанная извне конкуренция — ее довольно внутри. И она, конечно, не сводится к оценкам и вообще не зависит от них. Финская система и любая другая система, отказавшаяся от такого рода конкуренции и ранжирования детей, идет на пользу и учебным успехам, и формированию личности ребенка.

Для понимания школьных реформ и школьных задач нам для начала следовало бы избавиться от максимы о “школе жизни”, впитанной в советской школе. Все наоборот: это не финская школа обманывает детишек на тот счет, какова “настоящая жизнь”, это советская школа обманывала нас, представляя жизнь в самых примитивных дарвиновских образах и понятиях естественного отбора.

Может, дело в разном представлении о жизни, но финны, например, проводя свою реформу, как раз такую цель перед собой и ставили: как можно лучше подготовить детей не к поступлению в вуз или профессиональной карьере, а именно к жизни. И рискну предположить, что “школа жизни” — это теперь у них.

Их подход куда более перспективный, в том числе с точки зрения той вульгарной теории эволюции, которая процветала в советской школе. Равная возможность для каждого ребенка развивать свой талант и свою личность, конкурировать там, где это ему интересно, и игнорировать то, что не представляет интереса, — это в конечном итоге ведет к небывалому для индустриального общества социальному (если хотите, внутривидовому) разнообразию. Что с точки зрения теории эволюции в перспективе обеспечивает большие шансы для выживания и процветания всего сообщества. Да и “сильнейший” — вовсе не тот, у кого больше кулаки. А тот, кто лучше ориентируется в мире и глубже понимает жизнь и свое место в ней.

Екатерина ЩЕТКИНА