Собирательная кампания

В преддверии возвращения Владимира Путина в Кремль споры о том, какой будет новая внешняя политика Москвы, разгораются с новой силой. Ключевым становится вопрос, как реализовать национальные интересы великой державы в меняющемся мире, избежав ошибок прошлого в отношениях с ближним и дальним зарубежьем. Владимир Путин стоит перед непростым выбором: предпринять новую попытку расширить сферу влияния Москвы, опираясь на имперскую традицию российского государства, или утверждать влияние России за счет мягкой силы и принципиально иных моделей интеграции.

Неудачи прежних интеграционных усилий на постсоветском пространстве, повлекшие за собой медленное угасание СНГ, парадоксальным образом вызвали резкий всплеск интереса к новым интеграционным проектам, инициированным Москвой. Повод для этого дал сам Владимир Путин. В октябре, за шесть месяцев до президентских выборов, российский премьер обнародовал план Евразийского союза — главный геополитический проект своего третьего президентского срока. Назвав будущий Евразийский союз “мощным наднациональным объединением, способным стать одним из полюсов современного мира” и “эффективной связкой между Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом”, Владимир Путин, правда, сразу же оговорился: “Речь не идет о том, чтобы в том или ином виде воссоздать СССР”.

Впрочем, это уточнение не убедило не только многочисленных критиков российского премьера на Западе, тут же обвинивших его в неафишируемом желании реализовать новый имперский проект. Как выяснилось, лидеры международного движения “Интернациональная Россия”, вступившего в “Общероссийский народный фронт”, также понимают идею проекта не так, как сам Владимир Путин. Делегаты съезда “Интернациональной России”, прошедшего в октябре, провозгласили создание “Евразийского народного фронта” — “от Гаваны до Цхинвала”, тем самым неожиданно напомнив о давно забытых временах Коминтерна. Выступления делегатов были проникнуты ностальгией по былому величию советской империи, в годы ее расцвета воспринимавшейся в Коминтерне как центр “всего прогрессивного человечества”.

Преобладающие настроения в пользу нового объединения ближних и дальних земель вокруг Москвы выразила тогда лидер Прогрессивной социалистической партии Украины Наталья Витренко: “Кто стал жить лучше после развала СССР? Нужно бороться за союз. Должна быть великая матушка Россия, и мы с ней. И будет новый союз, который никто не победит”.

Вскоре после выборов 4 марта, снявших все вопросы по поводу возвращения Владимира Путина в Кремль, о евроазиатской интеграции, не ограничивающейся единым экономическим пространством, во весь голос заговорили уже не экзотические “интернациональнороссы”, а правящие единороссы.

17 марта “Единая Россия” провела в Москве конференцию “Исторический опыт и новые возможности”, приуроченную к 21-й годовщине референдума о сохранении СССР. В ходе единственного за всю историю Советского Союза референдума 17 марта 1991 года в бюллетень был внесен вопрос: “Считаете ли Вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантированы права и свободы человека?” Почти 78% ответили на этот вопрос утвердительно. Однако это не помешало советской империи спустя всего несколько месяцев — в декабре 91-го — развалиться после пресловутого “беловежского сговора”.

Пытаясь, видимо, актуализировать опыт так и не состоявшегося проекта “обновленной федерации”, заместитель секретаря президиума генсовета “Единой России” Юрий Шувалов призвал провести в Москве в июне, вскоре после майской инаугурации Владимира Путина, крупный международный форум по интеграции. Конкретизируя путинскую идею Евразийского союза как “мощного наднационального объединения”, господин Шувалов предложил начать создавать конфедерацию общественных сил Европы и Азии — прообраз парламента Евразийского союза. А глава комитета Госдумы по конституционному законодательству и госстроительству Владимир Плигин предупредил бывшие советские республики, что они не могут позволить себе проигнорировать новый мегапроект Москвы: “Дальнейшее разделение мира на господствующие и подчиненные страны и народы не оставляет миру шансов на будущее”. Участники конференции упирали на то, что, упустив сегодня возможность новой интеграции с Москвой, постсоветские государства завтра рискуют попасть в сети других альянсов, менее привлекательных.

Впрочем, вслед за лидером единороссы повторяют, что о воссоздании СССР речь не идет. Так, заместитель руководителя ЦИК “Единой России” Андрей Ильницкий, оценив порыв лидеров пророссийских движений на постсоветском пространстве, все же призвал их переформатировать проект “Back to USSR” в проект “Вперед, в Евразийский союз XXI века”.

Таким образом, вопрос о том, какую форму обретет главный геополитический проект третьего президентского срока Владимира Путина и сможет ли он разорвать пуповину имперской традиции, начатой еще во времена Московского царства и продолженной в период Российской империи, а затем СССР и Российской Федерации, остается открытым.

В еще одной программной статье по внешней политике, опубликованной в феврале, Владимир Путин рассуждает об “уникальном месте России на мировой политической карте, ее роли в истории, в развитии цивилизации”. А заодно грозит пальцем в сторону других мировых центров, прежде всего традиционно подозреваемого в заговоре против России англосаксонского мира. В связи с этим он обещает проводить внешнюю политику, которая будет исходить “из собственных интересов и целей, а не продиктованных кем-то решений”.

Между тем не секрет, что имперский проект “третьего Рима” держался именно на мессианской идее “уникального места” России и особой роли в мире российской цивилизации.

Подобная недосказанность в вопросе об имперском выборе, похоже, не случайна. С одной стороны, Москва не может не понимать, что те самые “ценности российской цивилизации”, а также российская модель давно утратили привлекательность даже для ее ближайших соседей. “Мягкой силы” для их продвижения у Кремля, привыкшего к иным средствам воздействия на соседей, попросту нет. Сегодня соседи по большей части ждут от Москвы подачек, руководствуясь нехитрой логикой: вам нужна интеграция, вы за нее и платите. Лучшим примером может служить Украина. Представления о том, что “сближению братских народов на основе общих ценностей” мешал “оранжевый” проект Ющенко—Тимошенко, похоронил считавший “пророссийским” президент Янукович. Виктор Янукович посадил в тюрьму экс-премьера Тимошенко за газовые соглашения с Москвой, которые в Киеве сочли изменой национальным интересам. А влияние пророссийских сил на украинскую правящую элиту сегодня ничтожно мало.

С другой стороны, есть как минимум две причины, по которым имперский проект может оказаться востребованным в ходе третьего президентского срока Путина. Во-первых, этот проект остается, пожалуй, единственной внешнеполитической идеей, которая безотказно работает в среде тех 64% избирателей, проголосовавших за Владимира Путина на мартовских выборах. Для путинского электората, понимающего “вставание с колен” как возрождение прежней исторической роли России, имперская мифология является понятной платформой для консолидации вокруг национального лидера, сулящего сделать Москву новым центром евразийского мира — мощным и притягательным.

Во-вторых, как отмечает политолог Дмитрий Орешкин, чтобы нейтрализовать либерально-западнический фланг, способный преподнести ему неприятные сюрпризы в виде “новых Болотных”, Путин не может не оглядываться “на жестких хедлайнеров, представителей кондово-почвенного фланга”. А на этом фланге не скрывают, что рассматривают его грядущую инаугурацию как отправную точку реактивации имперского проекта, вера в который слегка пошатнулась в период правления уходящего президента Медведева.

Сергей СТРОКАНЬ