Силиконовый клон

Владислав Сурков, замглавы администрации президента, подтвердил решимость властей организовать в стране “Кремниевую долину” — как у американцев. Но у американцев эта долина произошла естественно, а у нас планируется клонировать ее искусственно. Похоже, это будет не кремниевая, а силиконовая долина — почувствуйте разницу.

Наверное, неслучайно в СССР и РФ давным-давно стали синонимами совершенно разные понятия, и в обиходе говорят то “кремниевая”, то “силиконовая” долина. Все дело в одной буковке. Кремний по-английски — silicon. Этот натуральный, можно сказать, брутальный химический элемент IV группы периодической системы Менделеева, используется при производстве полупроводников. А silicone — это силикон, искусственный материал, ассоциируется с кокетством, стремлением с помощью силиконовых вставок компенсировать природный недостаток соблазнительности.

Американская Кремниевая долина (Silicon Valley) была зачата и рождена путем реализации естественных человеческих инстинктов — к выживанию, к обогащению, к воспроизводству.

Все было просто. К 1950 годам у Стэнфордского университета не хватало денег на развитие. Были 32 кв. км земли, но продавать ее запрещало завещание основателя университета Леланда Стэнфорда. Тогда декан инженерного факультета Фредерик Терман предложил построить на этой земле офисы и сдавать их в аренду, спекулируя на том, что арендаторы смогут тут же и консультации в ведущем научном центре получать, и кадры присматривать среди студентов. Интересы Термана были в сфере новых технологий (позже он стал одним инициаторов создания Hewlett-Packard), так что искал арендаторов он в знакомой среде. И так получилось, что к концу века эта калифорнийская долина стала одним из мировых центров исследований и разработок в области электроники.

Нет свидетельств о том, что в Вашингтоне планировались мероприятия по организации такого центра в Калифорнии. Просто Терман искал деньги и нашел способ их заработать.

В России же опять решено провести опыт искусственного оплодотворения за счет бюджета.

Об этом откровенно рассказал в интервью газете “Ведомости” Владислав Сурков. Он сообщил, что на поддержку проектов и проектировку долины пойдет около 4 млрд из 10 млрд рублей, зарезервированных в бюджете-2010 на цели модернизации. Опыт таких трат накоплен. За последние пять лет на реализацию программы “Создание в Российской Федерации технопарков в сфере высоких технологий” было потрачено 3,5 млрд рублей из федерального бюджета и еще столько же — региональных средств. Но тут кризис заставил чиновников искать, на чем бы сэкономить, и Минкомсвязи направило в регионы комиссию, которая вдруг узнала, что в построенных парках нет никаких высоких технологий: их используют как вариант дешевой аренды офиса компании, не имеющие отношения к IT. Программу заморозили (продлили до 2014 года). Но чуть кризис отступил — подоспел новый план освоения денег.

Считаем: 7 млрд плюс 4 млрд получается 11 млрд рублей.

Сурков адекватно и спокойно оценивает бездарность прежних трат на технопарки: “…вместо технопарков образовались обычные офисные центры…”. Иначе говоря, ну не получилось с умом потратить 7 млрд рублей, а вот теперь получится. За счет чего? Сурков: “Опыт создания научно-технических комплексов имеется у многих наций. У СССР и его преемницы России есть своя история развития таких центров. Строились наукограды, академгородки. На каком-то этапе они выполнили свою функцию, в некоторых из них до сих пор сохранилась уникальная среда и по-своему уникальное население…”.

Вот это понятно: не американский опыт первобытной жажды наживы, а советский — планового развития науки. Но здесь необходимо уточнение для тех, кто не застал расцвет науки в СССР.

В той стране не выделялись деньги на поиск каких-то “прорывных” идей — выделялись на образование и воспитание тех, кто потом сможет выделять полезные идеи.

Наукограды не строились просто в расчете на то, что глядишь — и чего полезного придумают там ученые, если их обеспечить колбасой и индийским чаем. Каждый новый НИИ, “почтовый ящик” и прочие учреждения создавались и финансировались под решение совершенно конкретных задач.

Лучших специалистов туда свозили со всех республик. Как правило, поставленную задачу (чаще оборонную, но нередко и просто технологическую, для мирной промышленности) эти ребята успешно решали и всякий раз догоняли тех же американцев, а то и перегоняли.

Другое дело, что вскоре возникала новая задача, для решения которой приходилось опять организовывать новый НИИ или подобное учреждение, так как прежние быстро бюрократизировались и отвечать на очередные вызовы времени были неспособны. Понятно, что такая своеобразная пирамида не могла строиться вечно.

Целый пласт журналистики и литературы советских времен посвящен описаниям конфликтов новаторов и бюрократов-консерваторов, которые всячески препятствуют инновациям и модернизациям.

Владислав Сурков, кстати, довольно четко диагностирует эту болезнь, которая поражает все органы организма российского — и сегодня не в меньшей мере, чем в СССР. “Слов много правильных иностранных: стартап, венчур, трансфер, инкубатор, коммерциализация и т. д. Одного только короткого русского слова нет — спрос. Кому выгодно? Кому надо?”

Администрации советского завода было наплевать на себестоимость продукции. Да и на ее качество тоже, ей главное было план исполнить и отрапортовать перед партией. Но теперь вроде рыночная экономика — что же не востребованы разработки, позволяющие удешевить производство и повысить конкурентоспособность товаров и услуг? Вот здесь власть предлагает спорные диагнозы и рецепты лечения.

Сурков призывает не “преувеличивать значение конкуренции как таковой. Конкурирующих систем не должно быть слишком много: это снижает качество конкуренции. Несколько соревнующихся партий лучше, чем 150. Если рынок раздробить до мелких кооперативов, спроса на инновации не возникнет. Кроме конкуренции нужно еще тщеславие и большие цели”.

На самом деле все проще. Если говорить конкретнее и короче, более 60—80% ВВП в развитых странах производят малые и средние предприятия, и они же главные потребители инновационных продуктов, просто из элементарного стремления выжить в конкурентной борьбе и потому, что они заведомо более гибкие, чем крупные корпорации.

В РФ малые и средние производят, по самым оптимистичным подсчетам, менее 20% ВВП. А власть никак не стимулирует разрушение наших “чеболей”. Так откуда же возьмется спрос на высокотехнологичные продукты, если даже удастся искусственное осеменение?

По Владиславу Суркову, следует “пытаться сформировать квалифицированный спрос. Что мы сейчас и будем делать. Почти вручную, к сожалению… возможно объединение сил государства и бизнеса в конструктивном сотрудничестве для общего блага”.

Видимо, заставят госкорпорации и дружественные компании отчитываться: сколько там в прошлом месяце внедрили инноваций? Пять? Мало, голубчики…

Следует отметить еще некоторые озвученные Сурковым пункты реализации великого почина по совершению инновационного чуда в РФ. Первым номером идет такой: “Дерзость. Вера и воля”. Красиво. Пятым: “Повышение плотности высокоинтеллектуального населения. Сбор лучших и лучшего в одном месте”. То есть в остальных местах, как в стройбате, будет оставаться некондиционный материал.

Восьмой пункт: “Особый налоговый режим. Снисходительность надзирающих органов — хотя бы на время. Немного беспорядка. Творческого, разумеется”. Это не требует комментариев. И самый ключевой пункт — номер девять: “Деньги снова. Софинансирование со стороны государства (в частности, институтов развития). На безвозмездной основе в том числе”. Ну, так бы сразу и сказали.

Вот что символично. В то время, когда Сурков давал интервью про инновацизацию России, деловые хроники отмечали совершенно другие интересы и заботы бизнеса. В ИКЕА уволили пару менеджеров за то, что они закрыли глаза на дачу взятки одним из российских партнеров шведской фирмы — российским энергетикам. Этот риск входит в топ-5 главных гадостей для ведения дел в России, где никто не может подключиться к электросетям без взяток.

На экономическом форуме в Красноярске на полном серьезе предлагалось ввести в стране должность омбудсмена по бизнесу, так как 300 тысяч человек сидят в лагерях страны за экономические преступления — тоже риск из пятерки.

Еще главные риски — налоговое администрирование (а не ставки налогов), земельный вопрос и вообще коррумпированность власти.

И незаметно ни по опросам, ни по информации в прессе, ни по приватным разговорам с предпринимателями, чтобы они были обеспокоены своей конкурентоспособностью, вопросами снижения издержек и себестоимости. Просто потому, что никакие инновации не покроют затрат на кормление составных частей вертикали власти; мало того, снижение себестоимости и повышение прибыльности автоматически влечет увеличение размера “отстегов”. В СССР не было спроса на изобретения из-за планового хозяйства. В современной России — из-за коррупционного бюрократического “новокрепостнического” хозяйственного устройства.

Но в этой части Сурков тверд и резко отрицает какую-либо связь между демократизацией общества и успешным развитием экономики.

Георгий ОСИПОВ