Рожденная спецоперацией

В разрушительной пляске ⁠этих дней трудно разглядеть созидательную составляющую, но она, безусловно, ⁠есть. Разрушив Россию и разрушая Украину (именно в таком порядке ⁠— у украинцев, в отличие ⁠от нас, шанс сохранить свою страну вполне ⁠ощутимый), ⁠Путин заново выстраивает для себя новую страну и новый народ, который, может быть, однажды заслужит от него какой-нибудь тост “за терпение”. Возможно, на старте так называемой операции и были планы устроить на Украине что-нибудь вроде донбасских народных республик, но спустя две недели становится ясно, что и такой план оказался несколько самонадеянным — военная победа над Украиной, судя по всему, не предполагает ничего сверх обращения ее в руины (разгребать которые, вероятно, сам Путин и уступит нынешним “нацистам и наркоманам”), а новый порядок с новыми “батями”, посадками “на подвал”, наследниками Шамиля Басаева с росгвадейскими погонами — это все уже отведено России, той, которая пока не соотносит происходящее со своими собственными перспективами.

Общественный раскол, который бросается в глаза сейчас, говоря откровенно, бросался в глаза и восемь, и десять лет назад, и каким бы впечатляющим ни было зарево новой реальности, ничего принципиально нового в межпартийных отношениях внутри страны не произошло. Люди, которым сегодня стыдно быть русскими, заявляли о своем стыде и ранее не раз — среди тех, кто сегодня в ужасе от случившегося на Украине, кажется, нет никого, кто прежде бы носил георгиевскую ленту (а тем более погоны), заверял бы Путина в верности или радовался бы российскому Крыму — антивоенная и антипутинская часть общества остается неизменной в сравнении с довоенными временами, и люди, которых полиция вяжет на воскресной Манежной, привычно садятся в те же автозаки, которые этих же самых людей увозили и год назад на акциях в поддержку Навального, и полутора годами ранее на мосгордумовских протестах, и дальше в глубь времен вплоть до самой Болотной. Нового общественного раскола на самом деле нет, и это большой успех путинских политических менеджеров, решивших все положенные задачи еще годы назад до всякой войны.

Но финальное переформатирование общества — оно все же именно сейчас, и сам общественный раскол, который в течение как минимум десяти лет бросался в глаза и был важным политическим фактором, заслуживает переосмысления — уж сейчас-то пора признать, что средний фейсбучный либерал или пикетчик с очередным “Свободу” оппонировали не рабочему “Уралвагонзавода”, который и в лучшие годы был выдуманной сущностью, а всего лишь более умеренному интеллигенту, который, будучи неотличимо таким же, фейсбуку и пикету предпочел как бы малые, но в масштабе — вполне даже огромные дела в диапазоне от собянинских велодорожек до грефовской метавселенной или от первоканального шоу до чего-нибудь в Яндексе. “Коллективный Шендерович” все эти годы противостоял не какому-нибудь глубинному Ивану Иванычу, а конкретному “коллективному Урганту”, он же коллективный Волож, коллективный Красильщик, коллективный Венедиктов — расправа над последним стала одной из одиозных примет нового времени, и жаль, что почтение к тридцатилетней мифологизированной истории свободы слова мешает многим заметить, что в этом конкретном случае Путин топчет своей кирзой не столько свободу, с которой, в общем, давно разобрались, а именно компромисс — и электронное голосование, и общественные палаты, и казенную правозащиту, и вообще все, что имело значение до войны и не имеет значения сейчас.

Двадцать лет Кремль уводил за пределы легального поля нелояльную интеллигенцию. В эти две недели общество зачищают от интеллигенции как таковой — вспомните, как недоумевала публика от сверхбыстрого крушения новой масштабной культурной институции в ГЭС-2, а теперь государственного современного искусства нет в принципе, как нет театра, кино, медиа, интернета, и те люди, которые месяц назад еще были нужны хотя бы Собянину, Грефу и, возможно, Кириенко, проходят теперь по той же категории, что и былые иноагенты с экстремистами; Ксения Собчак могла свысока поглядывать на Любовь Соболь, теперь, кажется, обе не понимают, что равны в своем (не только, разумеется, географическом) изгнании. Новое общество строится без них, и освободившиеся позиции в нем занимают типажи, среди которых сыровар Сирота или пранкер Лексус кажутся наиболее приличными.

Возможно, именно многолетний и хронический характер противостояния не позволяет среднестатистическому Ивану Ивановичу сочувственно взглянуть на коллективного Урганта, уже потерявшегося где-то между Собчак и Соболь, а Иван Иванович остался наедине с телевизором, который, пусть и неуклюже, но вполне эффективно, если иметь в виду естественную потребность Ивана Ивановича в своей правде, строит приемлемую для нового общества реальность, которая уже оставляет за пределами поля зрения и позорную военную мотивацию первых дней, и любые потенциально печальные новости. Война против “биолабораторий НАТО” (и не только их — в конце концов, даже захлебнувшееся российское наступление оказалось возможно продать как гуманизм по отношению к “мирняку”, удерживаемому в заложниках “отрядами националистов” — не смотрите на достоверность этой формулы, здесь важнее, на чьей стороне в таком изложении правота) вполне может восприниматься как неизбежность, а Z-образная свастика, почему нет, становится легитимным символом борьбы за мир. На фоне же внешнего давления (а весь, даже будущий, экономический ад пока ложится именно в это, внешнее определение) и сама война отступает куда-то на задний план — мало ли кто там в кого стреляет, на этот счет есть разные точки зрения, а вот падение рубля, товарный дефицит и безработицу можно считать прямым следствием западных санкций, то есть русофобии — маски сброшены, бежать некуда, остается только вставать с колен, повторяя экономический (и эмоциональный, это не менее важно) подъем, как после 1998-го, и сплачиваться вокруг понятно кого — вариантов-то нет.

Когда нынешнюю войну сравнивают с первой чеченской, стоит помнить, что в ней был не только новогодний штурм Грозного, общенациональный шок и цинковые гробы, но и, всего спустя полгода после первых выстрелов, Буденновск, обессмысливший все рефлексии по поводу того, стоило ли наступать в декабре, или можно было договориться миром — прежние эмоции вытеснил приобретенный ужас по отношению к безжалостному врагу, с которым дальше только на уничтожение вне зависимости от того, кто был прав на старте. Анекдот про “а нас-то за что” на самом деле описывает вполне серьезное свойство человеческого характера — даже если первый удар нанесен тобой и даже если он заведомо несправедлив, сильный ответный удар компенсирует исходную нехватку правоты. Цинковые гробы у нас конвертируются не в антивоенное движение, а в консенсус по поводу того, что нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим — чем дольше война, тем неочевиднее ее неприятие, а либералы, проклинающие российского солдата, становятся ситуативными союзниками Путина, реально заинтересованного в том, чтобы антивоенная дорожка вела куда-нибудь, как сказал бы патриарх Кирилл, на гей-парад и никуда больше.

Социальный ресурс массовой фашизации конечен и исчерпаем, но, когда счет идет на дни, этого ресурса будет вполне достаточно. Победой Путина будет не взятый Киев, а новая внутрироссийская реальность — изоляция, массовая бедность и озлобленность, и в отличие от ситуации на фронте, эти цели уже достигнуты.

Олег КАШИН