“Потому что мы ненужные”

Билет от Ростова-на-Дону до Донецка обошёлся в 666 рублей 60 копеек. Работник кассы международных рейсов просит паспорт. На вопрос, какой нужен — внутренний или заграничный, она смеётся: “В Донецк-то? Да какой хотите!”

“Опять эти красные “поросята” над крышами дома летали”

Уехать в сегодняшний Донецк из Ростова не составляет особых проблем, словно и не идут на территории самопровозглашённой Донецкой Народной Республики боевые действия. Частники атакуют и на железнодорожном, и на автовокзале, официальных рейсов тоже предостаточно. На них большей частью домой возвращаются дончане, которые работают в России — как правило, в самом Ростове.

В автобусе разговаривают как раз о работе, о деньгах, о куче новых правил, которые вводятся на территории самопровозглашённой республики, и о новых паспортах. С ними отдельная морока, потому что пока так и непонятно, куда с ними можно будет выехать. “А в месте рождения, говорят, страну указывать не надо, только город рождения”, — удивлённо рассказывает кому-то по телефону девушка напротив.

Успенка, таможенный пункт ДНР, встречает приезжающих не очень приветливо. “Никогда такого не было…” — переглядываются пассажиры, когда пухлый приземистый таможенник, забавно подпрыгивая и не забывая эффектно рявкать, заставляет всех выстроиться в две шеренги и выставить вещи вперед — в ровную линию. “Ближе! Ещё ближе!” — рычит он на женщину, та смущённо улыбается и сдвигает сумку на несколько сантиметров. Пухлый человек в камуфляже удовлетворён, запускает собаку обнюхивать вещи, не успокаивается на одном круге и прогоняет её вдоль сумок и чемоданов ещё раз.

Обладателей российских паспортов (а их было лишь трое со всего автобуса) таможенники допрашивают особенно подробно. У одного из них, пьяного в стельку (к концу поездки весь автобус знал, что его зовут Витя), работники долго пытаются выяснить цель визита и место работы. “Так-то вагоны разгружаю!” — заливается тот. Этого оказывается достаточно, его пропускают.

Псков как место жительства на границе с ДНР выглядит подозрительно, и несколько минут таможенники недоверчиво знакомятся с моей биографией. “Место вашей работы?” — “Журналист”, — неохотно признаюсь я. “У вас с собой есть документы журналиста? — уточняют они и, получив утвердительный ответ, советуют. — Но вы особо не распространяйтесь, где вы работаете”. “Хорошо, буду говорить, что я вагоны разгружаю”, — пожимаю плечами. “Ну, хотя бы так”, — вздыхают они и пропускают дальше.

Донецк встречает въезжающих своей серостью и провинциальностью, а также бесчисленными билбордами с лозунгами от Александра Захарченко (“Мы в ответе за республику” и т.д.) и горячими линиями министерств ДНР, которые как один “на страже закона, правопорядка” и прочих способов несения добра. Не меньшее количество рекламы посвящено ток-шоу и информационным программам местного телевидения. Украинское ТВ на территории нынешнего Донецка, разумеется, не вещает, а вот с российскими каналами всё в порядке. Их рекламы на улице нет, но, как выяснится, она и не требуется.

Автовокзал “Южный” приветствует приезжих заброшенным “Макдоналдсом”, опечатанным по приказу Министерства по налогам и сборам ДНР — все точки известного фастфудного бренда в Донецке давно закрыты, но застыли в таком состоянии, как будто были опечатаны вчера: вывески не демонтированы, а внутри всё также стоят столы и стулья.

Практически сразу у вокзала мелькают и военные патрули: группы автоматчиков останавливают прохожих, проверяя документы. Особенно это касается прохожих в камуфляже без опознавательных знаков — а таких в Донецке предостаточно, это здесь, можно сказать, настоящий фетиш, что неудивительно при том количестве военторгов и прочих магазинов в стиле милитари.

На всей территории ДНР в ходу исключительно только российские рубли (хотя, например, сотовые операторы по-прежнему продают сим-карты, на которых цены указаны в гривнах, а описание идёт на украинском языке). Цены на товары, кроме продуктовых, ниже, чем в России, хороший эспрессо в подземном торговом центре можно купить за 20 рублей. “О, это юбилейная! — продавщица кофе замечает в моей руке монету, посвящённую присоединению Крыма. “Да, это Крым”, — смеюсь. “Крым?! Ничего себе, у нас таких нет, а дайте, пожалуйста, Крым, я дочке покажу!” — “Да, давайте я отдам вам Крым, мне не жалко”.

К Крыму, как станет понятно позже, в Донецке относятся особо — за ним следят (спасибо российскому телевидению), многие ему завидуют — хотя бы потому, что там нет войны. “Но мы не Крым, у нас нет Севастополя”, — как-то очень дружно делают вывод те, с кем нам удалось поговорить.

Вообще, уже в первые минуты в Донецке начинает резать ухо фраза “до войны”, это абсолютно житейский оборот, который в России воспринимается совсем по-другому. “До войны” — так говорят водители автобусов, таксисты, продавцы, простые люди. И, конечно, никто из них не говорит “после войны”.

У вокзала активно обсуждают боевые действия и то, что начало марта принесло резкое обострение ситуации. “Вчера бомбили, как в начале войны, — сокрушается пожилая продавщица в беседе со знакомым. — Опять эти красные “поросята” (видимо, так называют мины из-за характерного звука при полёте. — Д.К.) над крышами дома летали”. “А у нас в доме напротив только окна застеклили и стену восстановили”, — вздыхает тот.

Билеты на городской транспорт стоят умопомрачительных для россиян денег — 3 рубля, правда, и сами автобусы, троллейбусы и трамваи, кажется, не заменялись последние лет двадцать. Такси тоже стоит совсем не так, как в России, несмотря на цены на бензин: здесь он стоит в среднем на 8-10 рублей больше. Проблем ни с тем, ни с другим в Донецке нет (если не брать вечернее время, об этом позже), как вроде бы нет видимого недостатка и в личном транспорте. На модных иномарках уже, как правило, висят номера с флагом Донецкой Народной Республики и аббревиатурой DPR — Donetsk People Republic.

“Рапортуют, что все хорошо, а там — бомбят, там — бомбят”

Центральная часть Донецка и та, что находится подальше от аэропорта, имеют облик вполне мирного города. Да, слегка бесхозного, угрюмого и местами обшарпанного, но всё же. Здесь есть магазины, кафе, действуют кинотеатр и театр оперы и балета. Но да, всё это не похоже на Донецк середины нулевых — город словно простудился и захворал или впал в беспричинную спячку.

Особенно остро это чувствуется по вечерам: в промежутке с 19 до 20 часов город просто пустеет. “Ты не местный? — уточняет мой сосед по жилью Ахмед, сам недавно приехавший в Донецк из Азербайджана. — Поздно не ходи и ни в коем случае не забывай документы. С 23-х здесь комендантский час, но на улицах уже лучше не появляться после 21 часа. Проверка документов, забрать могут по разным причинам, особенно если ты не местный”. “В таком случае езжай только на такси, на такси можно”, — добавил второй сосед, казах Костя. “Да, такси здесь дешёвое, я вообще стараюсь на такси ездить, ну, с моей внешностью так проще…” — смутился Ахмед.

Казах Костя оказался ополченцем и жил в этом месте как минимум год. “Ты не в армию приехал? — уточнил он и, получив отрицательный ответ, кажется, остался удовлетворён. — Ну и правильно. А то сейчас сюда валят и валят”.

Костя, кажется, не лукавил: у воинской части, которая по чудному стечению обстоятельств находилась аккурат напротив того хостела, в котором мы жили, каждое утро толклась кучка молодых людей по 7-10 человек славянской внешности, которых спустя определённое время запускали на территорию части.

Рядом с частью находилась трёхзвёздочная гостиница, которая выглядела особенно эффектно, потому что прямо напротив входа в неё был припаркован БТР. На дверях гостиницы висело несколько объявлений, сообщающих, что вход осуществляется только по пропускам. “Что вам надо?” — через десять секунд из дверей показались два человека в военной форме. “Как чего, заселиться хочу! — сказал я, кстати, правду. — А как заселиться, если вход только по пропускам?” “Значит, никак!” — ухмыльнулись они и долго провожали меня взглядом, пока я не скрылся за поворотом.

Избавиться от ощущения отчаяния в Донецке можно, если найти одно из немногочисленных кафе в центре города: там почти всегда есть молодёжь, которая обсуждает не войну, а гаджеты, одежду и учёбу, а презентабельные мужчины активно решают по телефону бизнес-вопросы. Чтобы не избавляться от этого ощущения, из заведения лучше не выходить, но рано или поздно вас всё равно попросят: такие места в Донецке работают не дольше чем до девяти вечера (несмотря на то что вывеска обещает вам, что можно задержаться до полуночи), а могут и вовсе закрыться в полвосьмого — как получится.

Люди на улице не выглядят сверхподавленными, озабоченными и угрюмыми — безусловно. Кроме самой войны и её последствий обсуждают проблемы с занятостью (несмотря на многочисленные плакаты по всему Донецку “В ДНР работа есть!”), новые законы и соцвыплаты. На остановке дедушка лет 65, завидев у меня в руках газету “Новороссия”, охотно бросается в диалог: “Привыкли? Ну а что, да, привыкли. Это такое безразличие от того, что жить дальше надо, а повлиять всё равно ни на что не можешь. Думаешь, кто-то толком понимает, кто кого долбит? Ну, может, кто-то и понимает. А так вот живешь… Нам говорят, что вовсю идет строительство республики, рапортуют, что все хорошо, а там — бомбят, там — бомбят. Кто — непонятно, все больше говорят, что это уже не Украина, бандиты непонятные”, — рассказывает он, поругивая украинских олигархов за поддержку сторонних вооружённых формирований.

Непосредственно в общественном транспорте разговоры заметно депрессивнее. Треть троллейбуса по пути из Донецка в Макеевку слушает грустные рассказы двух бабушек. “Мишку помнишь? Ага, вот что он… Говорят, из-за войны. Может, и нет, но говорят — из-за войны. И деньги вроде были — в паспорте нашли, а говорят, и на работу какой-то подавленный... И не играл вроде, вроде как не проигрывал деньги. Свернулся калачиком на диване — и всё”. — “А у сестры моей сосед тоже ведь молодой… Говорят, звонили ему, он часа полтора не отвечал, сломали дверь, а он там… висит…”

После этого чаяния об очередных экспериментах с социальными выплатами из уст женщины средних лет, с которой мы разговорились по пути, казались событием более чем рядовым.

“Каждый день могут дернуть и предупреждают, что 1000 рублей должна быть в кармане”

Сегодня Макеевка — город с устаревшей изношенной инфраструктурой. В центре города продолжают дымить трубы крупных производств, но во всех его частях встречаются заброшенные либо почти умершие предприятия. Червоногвардейский район Макеевки выглядит куда плачевнее, чем центр и даже большинство окраин Донецка и самой Макеевки, однако в этот день, 11 марта, территорию не обстреливают (буквально через два дня после этого, по данным местных жителей, здесь возобновятся активные обстрелы, включая участие танковых войск). Не видны в небе и беспилотники, о которых за день до этого писала местная пресса. Кроме общей серости на Гвардейке поражают дикие очереди в банки, где доходит практически до физических столкновений и активной ругани. Причем что это за банк, понять сначала достаточно сложно, потому что на вывеске продолжает красоваться надпись “Ощадбанк” (украинская организация, которой руководит правая рука Арсения Яценюка Андрей Пышный. — Д.К.), но специальные “нашлёпки” на буквах “ощад” тщательно оторваны. Так что банк в Макеевке называется “банк”.

Найти российские банки ни в Макеевке, ни в Донецке невозможно, несмотря на то что рубль является ключевой платежной валютой. “Сбербанк” в ДНР брошен, как “Макдоналдс”: выглядит словно в рабочем состоянии, но все его отделения не функционируют, если верить объявлениям, с августа 2014 года. В Донецке процветают конторы по обналичке средств с карты, но под такой сумасшедший процент, что делать это просто нерентабельно, не говоря уже о переводе денег на российские карты. Комиссия при небольшой и средней сумме может в несколько раз превысить саму сумму. Так что кому война…

83-й квартал Гвардейки уже больше напоминает район боевых действий: здесь встречаются заброшенные полуразрушенные дома, почти во всех других — либо закрытые фанерой окна, либо разбитые балконы, либо — в лучшем случае — капитальные заплатки. Эти заплатки говорят о том, что, скорее всего, в эту часть дома попадал снаряд.

Довольно быстро нахожу бывший дом своей бабушки. У него, как у этакого талисмана-прикрытия, нам удаётся коротко побеседовать с ещё одним молодым представителем армии ДНР. “А зачем тебе? — недоверчиво реагирует он на вопрос о том, как идут боевые действия, но уже через 10 секунд рассказывает. — Да, сейчас активнее, что это, секрет? Тревога у нас сейчас регулярно, до этого каждые три месяца была масштабная боевая готовность. Короче, каждый день могут дернуть и предупреждают, что 1000 рублей должна быть в кармане, еще недавно было 500, а сейчас 1000… Сейчас бомбят трассу на Горловку, там основные бои идут”.

Потом он быстро замолкает и, оглядев дома, уезжает.

Из-за того, что трасса на Горловку простреливается вооружёнными силами Украины, основной грузопоток ДНР идёт через Макеевку и как раз через Червоногвардейский район. В течение получаса мимо проезжает более десятка грузовиков, доверху заполненных углем.

Неподалеку находится некогда крупная шахта им. Поченкова, но грузы как раз идут в её сторону, а не оттуда. Сейчас шахта напоминает скорее сюжеты из “Сталкера”, однако один ствол по-прежнему функционирует. Обстрелы в этом районе проходят достаточно регулярно, поэтому понять, как шахте до сих пор удалось сохранить производство, очень трудно. Местные жители о работе шахты знают немного или просто не хотят распространяться.

Вернуться в Донецк из Червоногвардейского района Макеевки после 18 часов вечера уже непросто, транспорт если и ходит, то до определённых участков. Вечерний автобус 19А высаживает нас на окраине Киевского проспекта, который очень напоминает символ инь и ян: по правую руку растекается уставший, блеклый, но всё же живой Донецк, слева — абсолютная темнота и заброшенный район мегаполиса с разбитыми зданиями. Если идти вдоль этой темноты, можно встретить одно-два светящихся окна — там продолжают жить те, кому некуда ехать или кому не страшно слышать постоянные автоматные очереди и чуть менее регулярные артобстрелы. Иногда из темноты с балкона может раздасться кашель или возглас — так местные жители реагируют на очередной мощный миномётный залп со стороны ВСУ. С этой территории огонь виден плохо, но выстрелы слышны очень отчётливо.

В глубине района, где-то в километре от места перестрелки, в самой темноте располагается блокпост. Военнослужащие ДНР сначала “берут в оборот” местного жителя, который незаметно шёл впереди, уже через минуту мы с ними беседовали и обсуждали расстояние от Пскова до Донецка. “Зачем вы туда идёте?” — лениво спросил один из солдат. Ответ “погулять”, конечно, прозвучал неубедительно, но в кромешной темноте перед двумя людьми с автоматами больше ничего не пришло в голову. После вполне плюшевой проверки мы договорились, что гулять я буду в другую сторону. Обстрел аэропорта продолжал усиливаться, автоматные очереди раздавались практически без остановок.

“Сейчас он обратно пойдет, и я тебя сдам”

Добраться из Донецка до Ясиноватой, где проходили самые острые к середине марта бои, днём тоже несложно. Несмотря на бомбежки, люди туда продолжают ехать как ни в чем не бывало. Нет, не то чтобы я представлял, что в автобус будут садиться в касках и с противотанковыми ежами, но уж точно не с маленькими детьми. Нет, нормально — без касок и с детьми.

Ясиноватая, крупный железнодорожный узел Донецкой области, — одна из самых спорных территорий, контролируемых властями ДНР: линия фронта почти все два года располагается между Ясиноватой и находящейся в нескольких километрах от неё Авдеевкой, поэтому город почти всё это время терпит миномётные обстрелы. Город выглядит пустым даже для небольшого 30-тысячного населённого пункта: разбитый и изрешеченный пулями микрорайон “Зорька”, находящийся напротив него покалеченный машиностроительный завод, окопы на окраине. “Вам надо было приехать в конце лета, а ещё лучше — в 2014 году, — с каким-то непонятным для меня азартом рассказывает местный мужчина, когда мы вместе смотрим на развалины дома, стоящего на самой окраине города. В начале войны его расстреляли из танка и так и не восстановили. — И люди… В начале этого года люди перестали уезжать, даже стали возвращаться”.

Мы с тоской обсуждаем, что обострение военных действий может вернуть ситуацию в 2014 год. Под конец он немного безразлично произносит уже ожидаемую фразу “Мы привыкли” и уходит.

Проходящие мимо бабульки обсуждают ночной миномётный обстрел и последние новости. “…Так укры предложили вчера сдать им Ясиноватую и, мол, тогда перестанут бомбить, вот так, вот что удумали!” — возмущалась одна, а вторая понимающе кивала.

Ключевые бои под Ясиноватой проходят неподалеку от автостанции и железнодорожного вокзала, в километре-полутора от них. Сам вокзал, хоть и дико пуст, продолжает худо-бедно функционировать, и это создаёт совершенный когнитивный диссонанс, как и стоящие на окраине церковь, супермаркет, гуляющие с колясками семьи. Отсюда миномётный обстрел уже не просто слышен, не только как следует бьёт по ушам — в сумерках и темноте он отлично виден.

Противники расположились чуть в стороне от деревни Каштановое, которая вроде как находится между ними, но чуть сбоку. Почти все миномётные обстрелы, направленные на горловскую трассу, проходят именно через Каштановое. В деревне проживает около 50 человек, сейчас из неё тоже никто не уезжает, как было поначалу: несколько семей отправились жить в Россию. Местные жители тихо жгут старую листву, метут дворы. Большая часть домов приведена в порядок, но от нескольких осталось только название. Центральная улица деревни, по иронии носящая название Курортная, во второй половине дня выглядит даже оживлённой.

Через окраину Каштанового показалось возможным обойти блокпост (он был установлен накануне и отрезал жителям Ясиноватой короткий путь к Донецку. — Д.К.) — на окраине находился заброшенный пионерлагерь и практически сразу за ним раздавались выстрелы.

“Укусит… — у пионерлагеря неожиданно появился угрюмый дед, одна из собак которого бросилась мне под ноги. — Ты зачем туда пошёл?” На слегка нахальный ответ (особенно при раздающихся миномётных выстрелах) “А что, нельзя?” дед пожелал успеха: “Да пожалуйста. Там за лагерем и сбоку сразу — минное поле, растяжки кругом. Местные знают, туда никто не ходит. Иди. И собаки там у лагеря ещё — не такие, как у меня”.

Дед обладал каким-то даром убеждения, и мы остались с ним разговаривать на окраине деревни. Он проверил все мои документы. “Давай-давай, и свидетельство давай, ага. Ну, тут же нельзя просто так ходить, мало ли чего ты задумал. Вот вчера тут одного арестовали. Ходил с собакой. Я говорю: “Ты кто? Где живешь? Давай провожу?” Он мялся-мялся, шёл со мной, а потом говорит: мол, я дальше сам. Оборачиваюсь через 20 секунд, а его арестовали уже, под руки ведут”. — “То есть вы меня сейчас выручили….” — “Я тебя не выручил, вот видишь, ополченец наш к лагерю пошёл? Сейчас он обратно пойдет, и я тебя сдам”, — пообещал дед.

Но передумал. Он рассказал про разбомбленное кладбище неподалёку от деревни, о том, что этой ночью с полтретьего и до утра был мощный артобстрел, и он снова прятался в подвале. “Ну вот ты ходишь тут, а до этого в прошлом году ходили тут люди, несколько человек, и разбрасывали маячки по дворам. А потом нас тут бомбили как хрен пойми кого… И чего я должен кому-то доверять?”

В трех сотнях метров, где-то за лагерем как подтверждение раздаётся мощный хлопок. Я вздрогнул, а дед, как будто с чем-то согласившись, кивнул.

“Ну вот ты говоришь, как живём. Видишь же, что никому не нужны. Потому что мы ненужные, да. Вот раньше Донбасс любили, а сейчас? Сестра у меня в Одессе, не разговаривает со мной. Сказала мне: не звони. За что? За то, что я здесь живу? Раньше всегда говорили: ты с Донбасса? Ну, вы всю Украину кормите. А сейчас? С Донбасса? Сепаратист и предатель. И говорят те же самые, кто про “кормите” говорил — я ещё понимаю, если бы поколение выросло, новое, вот с таким подходом… Я простой житель, объясни мне, почему я сепаратист?!”

Я пожимал плечами.

“Я тебе скажу: нам назад пути нет. Им территория нужна, мы их знать не хотим, они нас мусором считают. Никто их здесь не любит. Ну, есть в деревне, есть два-три “проукра”, даже флаги вывешивают”. — “Их не бьют?” — “Не, не бьют, просто с ними никто не разговаривает…”

Денис КАМАЛЯГИН