После трагедии

“Я не знаю, по кому из них мне плакать”, — слова, в отчаянии произнесенные близким соратником польского президента Михалом Каминьским, до сих пор эхом звучат над Польшей. Хотя любые слова неадекватны и любых слез мало для того, чтобы выразить весь ужас трагедии, произошедшей неделю назад под Смоленском. Нас учат, как избавиться от кошмаров во сне, но мы до сих пор бессильны, когда эти страхи становятся частью нашей реальной жизни... И жестоко заставляют, несмотря на траурное море еще свежих бело-красных цветов и зажженных лампадок, двигаться дальше…

Примирение или отчуждение?

В трагедии под Смоленском есть много измерений, но российское, бесспорно, одно из ключевых. Существуют две диаметрально противоположные версии того, как гибель польской элиты на российской территории и в российском самолете скажется на отношениях Польши и России. А значит — и на ситуации во всем регионе. Первая сводится к некоторому катарсису в диалоге Варшавы и Москвы. Основанием для такого шага должно стать якобы не изменение внешнеполитических приоритетов Польши и России, а изменение настроений поляков и россиян в восприятии друг друга. Путин, обнимающий Туска в смоленском лесу, и фильм Вайды “Катынь” на центральных российских каналах — самые показательные сигналы такого примирения.

Другой вариант — катастрофа президентского самолета только углубит ощущение поляков: все, что связано с Россией, несет угрозу безопасности Польши. Да, никто из уважаемых польских представителей ни разу не обвинил восточного соседа в том, что самолет разбился, но предложенная некоторыми российскими чиновниками версия о “хороших” российских диспетчерах и непослушных польских пилотах, уже вызывала массу негодования у наших западных соседей.

Даже сама характеристика “вторая Катынь”, появившаяся в тамошних медиа, — весьма неоднозначна в контексте отношений Польши и России. С событиями 70-летней давности нынешнюю трагедию действительно объединяет то, что под Катынью, как и в 40-м году прошлого века, погибло немало представителей польской элиты. Однако, в отличие от тех исторических событий, они не погибли по приказу из Москвы, их не убивали, а их семьям не нужно ждать целый год, чтобы узнать правду. Называть смоленскую трагедию второй Катынью — априори ставить вопрос о роли России в том, что произошло в смоленском лесу.

Высказывалось мнение, что характер влияния смоленской трагедии на отношения России и Польши не в последнюю очередь зависит от того, насколько поляки — как элита, так и обычные жители — будут удовлетворены результатами расследования и будет ли это расследование считаться в Польше открытым и непредубежденным. Не зря, наверное, в польском Интернете много пишут об исключительной важности недопущения второй “катыньской лжи”.

Другой вопрос, что у некоторых поляков, с которыми приходилось общаться на протяжении недели, сложилось впечатление, будто неожиданная душевность Путина и Медведева не в последнюю очередь может быть связана с чувством их вины перед польским президентом. И хотя такое же ощущение вины можно “адресовать” немалой части польского политикума или, скажем, некоторым евросоюзовским функционерам, беспощадно критиковавшим польского президента и его брата (а после известного обстрела кортежа Качиньского и Саакашвили в Грузии даже шутили: “какой президент, такой и теракт”), — поляки знают, что говорят: как и в Украине, в Польше кремлевское руководство очень успешно разыграло ситуацию “свой премьер — чужой президент”. Владимир Владимирович не скрывал, что на мероприятия в честь памяти жертв в Катынь сознательно был приглашен именно польский премьер. Лех Качиньский бывал в России раньше — но только в Катыни, и только с частным визитом. Ни разу не бывал в Москве, хотя планировал это сделать уже в ближайшее время — в День Победы. Собираясь в этот раз в Катынь, польский президент шутил: “Надеюсь, мне дадут визу...”.

Многие не понимали навязчивого желания президента Качиньского ехать в Катынь вслед за премьером. Хотя он и не ехал вслед — это они полетели раньше, чтобы не пересечься с польским президентом. Президент и сам в последние дни вроде бы сомневался, стоит ли это делать. Однако после довольно размытого, невыразительного выступления Путина на торжествах Качиньскому хотелось почтить память жертв по-настоящему, а не “в перчатках”, как это сделал Туск.

Кто бы мог подумать, что это произойдет ценой жертв новых, а президентство Качиньского на самом деле окажется дорогой в Катынь. И только такая иррациональная и бессмысленная гибель стольких представителей польской элиты, включая президента, откроет наконец глаза на трагедию миллионам россиян. И, возможно, на роль Сталина в истории. Не зря ведь после просмотра фильма Вайды “Катынь” в Интернете появились призывы известных (и не очень) россиян лично срывать все плакаты со Сталиным в Москве накануне 9 Мая.

Понятно и другое: показательное примирение с Польшей, безусловно, выгодно России. И, как это ни парадоксально, цена такой выгоды возросла в период президентства Качиньского. Это благодаря его усилиям Польша, которая вошла в ЕС и НАТО еще до прихода Качиньского в президентский дворец, банально не растворилась в этих структурах. Его почти маниакальное желание — добиться того, чтобы Польшу уважали и считались с ней — хотя иногда и воплощалось в жизнь таким образом, что вызывало только раздражение и тотальное неприятие в странах — старожилах ЕС, — однако в конце концов стало реальностью. Способность президента Качиньского по два года блокировать подписание нового соглашения между Россией и Евросоюзом, несмотря на громы и молнии в Берлине и Брюсселе, его умение корригировать заявления такой же неуступчивой в своих позициях Ангелы Меркель по поводу ситуации в России, что произошло несколько лет назад на саммите в Самаре, — сделали Польшу одним из счастливых владельцев золотой евросоюзовской акции. Поскольку лояльность Польши — это лояльность ключевого выразителя “новой Европы”. Склонить ее на свою сторону — означает заставить и другие страны Центрально-восточной Европы сделать то же самое.

Решится ли Ярослав

Смоленская трагедия случилась, когда польская политическая элита находилась в предчувствии официального старта президентской кампании. Лех Качиньский не успел стать официальным кандидатом — вроде бы планировал сделать это 23 мая в Лодзе. Его главный соперник — представитель “Гражданской платформы” и спикер сейма Бронислав Коморовский — теперь, по иронии судьбы, еще до выборов исполняет обязанности президента. В авиакатастрофе погиб и другой уважаемый кандидат в президенты — представитель польских левых сил и бывший министр обороны Ежи Шмайдзинский.

Как трагедия скажется на предвыборных раскладах в Польше — спрогнозировать пока не берется никто. Больше разговоров о том, в какой атмосфере будет проходить сама кампания. Поляки хотят верить, что война на уничтожение противника канет в прошлое, по крайней мере, на некоторое время. Что трагедия так или иначе объединит польские элиты и поляков в целом (хотя война вокруг погребения Леха Качиньского и его супруги на краковском Вавеле рядом с генералом Пилсудским уже дает основания сомневаться в этом). “Если бы не было такого противостояния между Туском и Качиньским, последний не летел бы в Катынь отдельно”, — не устают повторять в соседней стране...

Иначе вряд ли может быть: трудно представить себе кандидата в президенты, который решится критиковать представителя партии “Право и Справедливость” (ПиС), потерявшей вследствие катастрофы под Смоленском не только свою главную опору — президента Польши, но и политиков, которые могли бы на некоторое время взять на себя руководство партией, как, скажем, глава парламентской фракции Гражина Генсицка или правая рука руководителя партии Пшемислав Гошевский, который полетел в Катынь вместо… Ярослава Качиньского. Последний еще до вечера пятницы был уверен, что будет сопровождать брата, однако передумал из-за болезни матери.

Как катастрофа скажется на партии “Право и Справедливость” (ПиС), возглавляемой Ярославом, — сегодня, возможно, наибольшая загадка польской политики. Пока известно только, что партия будет представлена на выборах своим кандидатом (как, кстати, и СЛД). Ярослав раньше не скрывал, что хотел бы вернуться в премьерское кресло, однако непонятно, найдет ли он в себе силы хотя бы минимально дистанцироваться от трагедии и уделить внимание ее достойному представлению на грядущих выборах. Некоторые польские эксперты предполагают, что Ярослав Качиньский, возможно, уже никогда не вернется к активной политической жизни. Ведь раньше вся его стратегия строилась на неком политическом family business: брат — президент, он — возможно, премьер.

Оснований говорить о том, что Ярослав сам будет баллотироваться на нынешних выборах, пока не заметно. Депутаты от ПиС в кулуарах уверяют, что этот вопрос в партии еще не обсуждался, но если Ярослав Качиньский решит это сделать — партия его, безусловно, поддержит. Такой сценарий никто не исключает еще и потому, что выбор у прореженной катастрофой ПиС крайне ограничен. Несмотря на то, что в дуэте Качиньских Ярослав выступал в роли эдакого злого полицейского и что именно из его уст звучали самые радикальные заявления, эксперты отмечают, что поляки любят голосовать за тех, кто в беде. Представить же кандидата, который бы пострадал больше, чем Ярослав, — невозможно. Но будет ли волна сочувствия к брату покойного президента такой же мощной, как сегодня, — через два месяца, в день голосования?

На руку ПиС играет и то, что польские избиратели не любят, когда власть в стране принадлежит исключительно одной политической силе. Братья Качиньские как никто это понимали: после победы на парламентских выборах в 2005 году они назначили премьером не Ярослава Качиньского, а Казимежа Марцинкевича. И сделали это для того, чтобы поляки не подумали, будто братья решили монополизировать власть. Такой ход дал возможность Леху Качиньскому победить на президентских выборах, состоявшихся вслед за парламентскими. И только когда последний утвердился в президентском кресле, правительство Марцинкевича было отправлено в отставку и Ярослав занял кресло главы правительства.

Сегодня вся полнота власти в Польше принадлежит противоположному лагерю — “Гражданской платформе” премьера Туска. Один неосторожный жест этой политической силы — и польские избиратели могут в который раз намекнуть: лучше здоровый баланс, чем монополия одной политической силы. Не факт, что такой намек они сделают уже в июне, в ходе президентских выборов, но во время следующих парламентских, на которых Туск планирует выиграть и остаться премьером, — вполне возможно. Тем более что в последние годы мы видели Дональда Туска, который находился в состоянии политической войны с братьями Качиньскими. Эта война его, безусловно, закалила как лидера и способствовала росту его популярности. Скажу больше: если бы не Лех Качиньский, возможно Туск и остался бы в восприятии польской общественности таким же мягкотелым политиком и слабым лидером, образ которого помешал ему стать президентом пять лет назад.

Украинская асимметрия

Смоленская трагедия, возможно, стала первым в истории украинско-польских отношений случаем, когда о Польше в Украине говорили больше, чем об Украине в Польше. Точнее, об Украине в Польше в этот раз не говорили совсем. Она, очевидно, прошла где-то бегущей строкой, когда объявила траур, но трехдневный траур Бразилии все же оказался новостью более важной...

Странная асимметрия в украинско-польских отношениях, когда Украина фигурировала в Польше на всех уровнях и Польша пыталась клонировать собственную историю европейского успеха на украинском примере, а Киев считал, что в Варшаве обязаны это делать пожизненно, не требуя ничего взамен, стала обычным делом в диалоге двух стран еще, пожалуй, до президентства Леха Качиньского, но при нем такие тенденции только усилились.

Лех Качиньский, безусловно, войдет в историю отношений двух стран как политик, который хотел видеть эти отношения более симметричными. Он с готовностью компенсировал (как и многие другие польские политики) за счет Украины нехватку отношений с другим, больше мощным игроком на Востоке — Россией. Он встречался с Ющенко более 40 раз за последние пять лет. Если бы не он и не министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский, Украина, скорее всего, так и не получила бы от НАТО на Бухарестском саммите более чем четкой формулировки: “Украина и Грузия будут членами альянса”. Если бы не член его команды Павел Коваль, который в свое время выносил в недрах польского МИД идею “Восточного партнерства”, а сейчас возглавляет в Европарламенте группу связей с Украиной, Киев мог бы так и остаться запакованным вместе с Марокко и Палестинской Автономией в сколоченной на скорую руку ЕС Европейской политике соседства. Польский президент одним из первых поздравил Януковича и прибыл на его инаугурацию. Лех Качиньский демонстрировал тотальную лояльность и готовность подставить плечо в трудную минуту. Если же чего-то и хотел взамен, то только одного: не заставлять его идти на болезненные для польского президента сделки с польской исторической памятью. Друг Ющенко не смог его убедить приехать в трагическую для украинцев Сагрынь в сентябре прошлого года (Качиньский тогда, по моей информации, сослался на то, что его эксперты не рекомендуют ехать, учитывая неблагоприятное в Польше общественное мнение по этому вопросу), а недавно вообще прижал польского коллегу к стенке решением о награждении Степана Бандеры. Качиньский, как известно, отреагировал как последовательный политик...

Лех Качиньский, возможно, был последним польским президентом, который искренне верил, что Украина может стать второй Польшей. Но не на этой ли вере вся особая связь между странами и держалась?

Алена ГЕТЬМАНЧУК, Институт мировой политики