Полгода войны Путина, или Как вывести Homo putinus из-под гипноза

Тотальное подавление общества, которое успело все-таки стать модернизированным и даже вестернизированным, беспрецедентно. Но гражданское общество, пусть и загнанное в политические катакомбы, реально, оно существует и активно сопротивляется. Гипноз Путина имеет большой, но все-таки ограниченный радиус действия.

Как он работает в течение полугода украинской войны, концентрированного воплощения путинской политики? Этот печальный юбилей совпал с 23-летием фактического нахождения Путина у власти.

Господин из Рима

В августе 1929 года Томас Манн отдыхал на восточно-прусском курорте Раушен. Кто бы мог подумать, что спустя менее чем два десятилетия здесь будет советский, ныне российский, Светлогорск. Писателю не хотелось тащить с собой всего-то на месяц материалы к “Иосифу и его братьям”, и поэтому он, на время освобожденный от титанического труда, писал здесь новеллу “Марио и волшебник”.

Гипнотизер Чиполла в городке, в котором угадывается Форте-деи-Марми, проводит опыты со зрителями, в том числе над “господином из Рима”, который готов подвергнуться опытам, но с сохранением свободы воли, сознательно сопротивляясь гипнозу. Но и он оказывается загипнотизированным — танцует под щелканье хлыста горбуна-гипнотизера.

Простого отрицания чего-то недостаточно для того, чтобы сохранить “идею свободы”, напишет потом Манн, объясняя замысел новеллы. Простое пассивное отрицание ведет к принятию того, что внушается гипнотизером. Политический смысл рассказа — подчинение пассивных обывателей власти диктатора — был слишком очевиден в обстоятельствах наступавшего национал-социализма и фашизма, не случайно новелла была немедленно запрещена в Италии.

В современном Светлогорске, в Калининградской области, российском эксклаве, ведущем свою торговую войну с Литвой, которая запрещает транзит грузов в Калининград через свою территорию, курхаус, где жил в 1929 году Томас Манн, — одна из местных достопримечательностей, она отмечена симпатичным памятным знаком. Туристам вообще продают “немецкость” этой бывшей восточнопрусской земли, что отражается даже в современной архитектуре домов, подражающих воображаемой Германии, и в подчеркивании старонемецких названий современных городов и курортных поселений.

Запад вообще слишком близок в этом регионе — слева Польша, справа Литва. И если наблюдать за поведением людей в эксклаве холодным социологическим взглядом, становится очевидной типичная российская раздвоенность, которая здесь более чем заметна именно из-за географического расположения.

Та часть живописнейшей Куршской косы, что принадлежит Литве, ухожена не в пример ее российской части, говорят местные жители. Но тут же идет несколько “шутливое” замечание: может, после того, как мы “возвращаем” Украину, заберем и литовскую часть косы? Зачем, интересно? Чтобы и литовская часть косы стала такой же неухоженной, как российская? Этот вопрос в беседе с местными я оставляю при себе, потому что логическое противоречие и есть корневая суть раздвоенного российского сознания.

Вряд ли кто-то здесь сомневается в том, что Польша — враг России, но закрытая ныне приграничная торговля, когда жители региона могли въезжать на польскую территорию по специальной карточке, вспоминается с ностальгией и досадой. У поляков, сообщил местный житель, “мясо пахнет мясом, не то что у нас”. Эксклав, где даже похороненного здесь Иммануила Канта считают “своим”, был самым европейским регионом России, теперь это — осажденная крепость.

“Вот вы журналист, скажите: чего литовцы добиваются?” Ответ — прекращения войны — точно не был бы воспринят всерьез. Для рядового обывателя украинская “спецоперация” Путина — чисто символическое утверждение величия России, она идет по треку, который не пересекается с треком бытовым. А в быту здесь почти Европа.

Но европейскость в потребительском смысле в этом эксклаве, впрочем, как и во всей России, не стала политической, а значит, и мировоззренческой целью. Больше того, снижение уровня и качества жизни, тем более, что оно не стало фатальным, воспринимается как необходимая плата за самоутверждение России. И в таком поведении нет ничего нового: социологические исследования, в том числе и проводимые мною совместно с директором “Левада-центра” Денисом Волковым, показывают, что оно стало абсолютно типичным начиная с 2014 года, когда Путин аннексировал Крым и Россия получила первые санкции.

Колбаса — отдельно, ценности — отдельно. В потребительском смысле те же литовцы — удобные деловые и бытовые партнеры, в идеологическом — прихвостни США (или, как говорит пропаганда, а вслед за ней и обычные люди — “англосаксов”). Два основных фактора, которые поддерживают в респондентах убежденность в правильности действий российского руководства и военных: уверенность в “угрозе своим” и перенос ответственности за происходящее на противника.

И никакие рациональные аргументы, никакие “наказания” санкциями и запретами на получение виз не работают: никто не собирается считать ответственным за происходящее Путина, вина за ухудшение отношений и снижение уже ставшим привычным европейского качества жизни лежит исключительно на США и их сателлитах. В этих представлениях те, кто открыто выступают против режима, подрывают величие России и мешают работать тем, кто его утверждает: в такой логике даже антикоррупционные расследования воспринимаются как антироссийские. Да и согласно таким представлениям, новый железный занавес строит вовсе не Путин, а Запад, который своими санкциями и ужесточением визовой политики запирает россиян в границах их страны.

Украина же многими, как и самим Путиным, воспринимается в имперских терминах как зона влияния России, а отношения с ней оцениваются как внутреннее дело России. Внутри имперского мышления Россия без Украины — неполная, не империя.

Правда против Путина

Перевоспитание среднего россиянина, Homo putinus (по определению историка Сергея Медведева), пассивного и равнодушно приемлющего реальность такой, какой она сформирована властью, “наказаниями” визами абсолютно безнадежно. А вот что могло бы стимулировать рефлексию по поводу войны — это изменение информационного потребления. И здесь критически важно сохранение альтернативных источников информации, особенно в пока еще не заблокированном YouTube, телеграм-каналах и заблокированных, но читаемых через VPN независимых средствах массовой информации, сайтах и стримах.

Некоторые европейские страны, реализуя ужесточение визовых режимов и размышляя, что жизни на Западе не заслуживают даже российские журналисты, комментаторы, активисты и ученые, не вполне понимают, до какой степени критически важно сохранение возможности вещания представителей запрещенных и изгнанных российских СМИ из-за границы. Информация, доставляемая ими, — единственная альтернатива лживому официозу российской государственной пропаганды, которой средний обыватель, не имеющий своего мнения и предпочитающий потому опираться на позицию официальных источников, пока свято верит.

Именно правда — основная угроза той информационной и идеологической конструкции, которую Путин выстроил на ресентименте, равнодушии и невежестве. Не случайно путинский режим ожесточенно борется с любыми источниками правдивой информации и альтернативных официозу мнений — этот фронт ему почти так же важен, как военный. Журналисты штрафуются и уголовно преследуются за распространение “фейков” об армии и “дискредитацию” вооруженных сил. К июлю 2022 года следящим за ситуацией ресурсом “Роскомсвобода” в реестр заблокированной информации внесено более 5300 сайтов и ссылок. А генеральный прокурор России недавно гордо отчитался о том, что военной цензуре подвергнуто 138 тысяч интернет-ресурсов.

И пусть военные действия в Украине все еще вызывают у 51% респондентов “Левада-центра” “гордость за Россию” (эта цифра совпадает с числом тех, кто “определенно” поддерживает “спецоперацию”), суммарно у 19% они провоцируют “гнев, возмущение” или “стыд” или “подавленность, оцепенение”, у 31% “тревогу, страх, ужас”, у 12% “шок”. Пусть с аудиторией, к которой относятся пассивные наблюдатели, схожие с “господином из Рима” из рассказа Томаса Манна, и трудно работать.

Но можно. Эти люди, пусть и танцующие под звуки хлыста гипнотизера, не безнадежны. Стоит гипнозу официальных СМИ и переживающему второе рождение телевизора (доверие к интернет-источникам во время войны снизилось) ослабнуть, сомневающиеся и в целом равнодушные граждане могут постепенно изменить позицию. Но для того чтобы они вышли из своей “эхо-камеры” и перестали повторять, что “война — это плохо, но у нас не было другого выхода”, у них должны сохранятся источники альтернативной информации и мнений.

Примерно половина респондентов действительно принадлежит к числу активных и агрессивных конформистов, для которых правдивая информация и есть “фейк”. Причем, наверное, для них “фейк” — не обязательно неправда, а скорее, информация, которая служит противнику. Во всяком случае, уж в политических и бизнес-элитах-то многие достаточно образованны, что понимать, где правда, а где ложь.

Перевернутый смысл слов

Когда говорят, что социологические опросы в авторитарных режимах не работают, поскольку у респондентов в головах образуется внутренний цензор — это справедливо лишь отчасти. Да, респонденты, которые не имеют собственных твердых убеждений или хотя бы мнений, действительно отвечают на вопросы так, как в их представлении должен ответить хороший, законопослушный гражданин своей страны.

И здесь в действие вступает примитивный, но понятный принцип: права или не права, но это моя страна. В ком-то, возможно, живет и страх, и это тоже искажает ответы. Но в большинстве своем респонденты не считают, что они живут при авторитаризме. Россия для них по-прежнему демократическая страна, борющаяся за свой “суверенитет”, который не то чтобы важнее свободы — он и есть свобода.

Путину, этому гипнотизеру из Томаса Манна, удалось перевернуть смысл слов. Вторжение стало “освобождением” людей и “возвращением” территорий. Универсальные общечеловеческие ценности превратились в навязываемый разным народам “неолиберальный тоталитаризм”. Провал в архаику в политике, экономике, повседневной жизни стал “строительством более демократического мира”. Ультраконсервативная идеология, которую он исповедует, оказывается, борется с “нацизмом” и “фашизмом”, хотя по всем признакам мировоззренчески именно его, Путина, взгляды и практическая политика стоят в опасной близости с классическим тоталитаризмом: это ультранационализм; империализм; культ вождя; примитивизация представлений о мире; сакрализация государства; экономическая автаркия и тотальное государственное вмешательство в экономику, политику, судебную систему и частную сферу; навязывание населению “правильных” образцов поведения, в том числе поощрение доносов на несогласных с режимом; фобии по отношению ко всему иностранному; борьба с “национал-предателями”; формирование групп граждан второго сорта — “иностранных агентов”.

Путин, находящийся у власти фактически 23 года (с момента назначения его премьер-министром в августе 1999 года), через полгода после начала “спецоперации” политически завершил формирование своей персональной власти и той идеологии, которая лежит в основе его авторитарного государства с элементами тоталитарности. При жизни Путина (политической или физической) Россия едва ли обретет способность вернуться к вектору общечеловеческого развития. Уповать на народ России и уж тем более обвинять его, что он не скидывает ярмо путинизма, бессмысленно. Не только потому, что примерно половина россиян не считает ярмо ярмом, но и по той причине, что степень жесткости внутренней политики Путина в отношении несогласных недооценивается.

Гипнотизер может продолжать свои сеансы, в том числе прибегая к хлысту, а может исчезнуть. Но концовка новеллы “Марио и фокусник”, когда в гипнотизера просто стреляют, в случае России скорее утопична. Как она была утопична и тогда, в период наступающих диктатур, когда в идиллическом Раушене, на берегу Балтийского моря, Томас Манн писал свою новеллу.