Николай Азаров о власти и политике

— Николай Янович, в последний раз мы с вами общались в 2004-м, как раз перед третьим туром президентских выборов, когда сняли “оранжевую” осаду... Вы были печальны, понимали, к чему близится третий тур выборов. Какие воспоминания спустя много лет?

— Я знал, что ничем хорошим это не закончится. Было ощущение, что страна, которая только-только вышла на хорошие темпы развития, начала реформы... — все это теряет. Знал, что будет провал, так и получилось. И был глубоко убежден, что рано или поздно все восстановится. Получилось поздно. Пять лет по сути были потеряны.

— Но вы же были на Майдане. Вы же зачем-то пришли на Майдан?

— Я уже много раз рассказывал, как я там оказался. Я никогда не был сторонником революций, в том числе и “оранжевой”. Приехал на Майдан 31 декабря в 12 ночи только с одной целью — поздравить киевлян, поскольку исполнял обязанности премьер-министра и в тот момент был единственным из руководителей государства, присутствующим в Киеве.

— Вы считаете, что “оранжевая” революция никаких других уроков, кроме негативного, не принесла? Все-таки были уроки демократии, уроки отношений?

— Давайте разберемся, какой демократии? Какую демократию мы сейчас имеем? Какую имеем свободу слова? Сегодня я встречался с журналистами на сдаче нового хирургического корпуса Института рака. Он строился 20 лет. Мне доложили ситуацию. Мы поехали, посмотрели и приняли решение — в короткие сроки построить и оснастить современным оборудованием этот корпус. Он сдан. Начинается этап наладки сложнейшего, дорогостоящего оборудования.

— Какое отношение это имеет к свободе?

— Расскажу. Украина получила возможность применять современные методы лечения рака, получила современный Институт рака. Обратите внимание, как это событие будут освещать в средствах массовой информации. Скорее всего, никак. Могу на 100% предположить, что какое-то краткое упоминание о нем будет и, возможно, только в негативном плане. Может, там что-то не достроили. А вот осознать тот факт, что впервые за 20 лет страна, несмотря на кризис, на отсутствие финансов, тяжелейшую экономическую ситуацию, способна строить и вводить в эксплуатацию объекты, исключительно важные для наших людей, — об этом не будет сказано ни слова. Готов пари заключить! А ведь это показатель того, что наша страна развивается.

— То есть свобода слова нам нужна только, чтобы критиковать?

— Я встречался с инвесторами-строителями. Они сожалели, что никак не пробудится активность у наших людей на рынке жилья. Чтобы пробудилась, нужен оптимизм. Сейчас жилья очень много и достаточно дешевого. Цены значительно ниже, чем, скажем, в 2007-м, когда экономика была на подъеме. Но когда посмотришь новостные программы наших свободных журналистов, то не захочется деньги в инвестиции вкладывать, скорее, отложить на похороны. Нельзя постоянно в обществе нагнетать пессимизм. Вот, пишут, завтра будет обвал гривни. С чего это взяли?

— Это реализм, Николай Янович.

— Это не реализм. Это похоронные настроения. Я прекрасно знаю о финансовой ситуации в стране. Никакого обвала гривни завтра не будет.

— Ваш коллега, который тут сидел, говорил о возможной инфляции.

— Ничего подобного. Прочитайте внимательно, что он говорил. Не пытайтесь рассмотреть то, чего не было, то, что вам хочется услышать. Почитайте объективно, что он написал. Он писал о том, что было бы неплохо, чтобы кредит МВФ пришел и пополнил валютные резервы Национального банка. Это увеличило бы устойчивость национальной денежной единицы. И надо обратить внимание на то, что инфляционная составляющая у нас есть, надо с ней бороться. Да, надо, конечно. Я тоже считаю, что плохо, если долга полтора миллиарда, а к нам пришел еще один дополнительно. Это увеличило бы наш долг, правда? Ведь эти деньги нам дают не навсегда, а с отдачей.

— А придут они?

— Придут, рано или поздно. Я считаю, что их приход сейчас не является для нас столь уж необходимым. И согласен с Арбузовым в том, что сегодня для нас самое важное — это ценовая стабильность. А требование МВФ мы должны были выполнить — поднять тарифы для населения...

— На газ?

— На газ, а соответственно на тепло, на электроэнергию. А если поднялись тарифы на газ, то и цена на хлеб вырастет. И на молоко, и на мясо. Вот это как раз угроза инфляции. И раскрутки инфляции. Угроза для финансовой стабильности. Это первое, второе — пока у нас нет хороших компенсаторов для людей. Мы не должны, приняв решение о повышении тарифов, оставлять их с этим один на один. Да, для малообеспеченных людей мы придумали систему субсидий — 10% для пенсионеров. Для работающих — 15. Но у нас есть не только малообеспеченные, у нас есть среднеобеспеченные. А если тарифы отберут у них часть зарплаты, то меньше будет денег на приобретение товаров. Так? А нам бы не хотелось, чтобы было меньше денег, потому что развитие экономики требует повышения покупательной способности.

— В этих рассуждениях есть одна скрытая угроза — цена на газ из России.

— Конечно, есть. У нас с моим коллегой, Владимиром Владимировичем Путиным, состоялся разговор. Он сейчас презентует во Франции российский самолет. Наша делегация тоже в Ле-Бурже. Мы с Путиным переговорили, вернулись к темам, которые обсуждали при личной встрече. И договорились, что он даст указания своим министрам активизировать деятельность рабочих групп по обсуждению вопросов, по которым не было найдено общего решения. В том числе и энергетического.

— Но Миллер назвал уже цену — 500 долларов.

— Это мнение Миллера. У нас есть свои мнения и подходы. В ближайшее время состоится встреча Путина и нашего президента, а затем, в середине июля, скорее всего, мы встретимся с премьер-министром России и в рабочем режиме подведем итоги обсуждения всех спорных вопросов.

— Какие у вас есть аргументы, чтобы цена была ниже?

— Очень простые — цена на газ для Украины не должна быть выше, чем, например, для Польши, Словакии, Германии, то есть для стран, которые дальше от России. Вот и все. Цена должна быть рыночной.

— А вас не слышат. Вам говорят: а давайте Таможенный союз.

— При чем тут Таможенный союз. Германии же не говорят об этом. Мы очень крупные покупатели газа. Поэтому как оптовые покупатели имеем право на определенные скидки. Мы хотели бы, чтобы наши партнеры поняли, мы это настойчиво в наших переговорах доносим, что контракт, который не устраивает, причем категорически, одну из сторон, не может долго работать.

— То есть политических уступок с нашей стороны не будет.

— Ни на какие политические уступки нас Россия и не просит идти!

— Но Таможенный союз?

— При чем тут уступки. Если нам это будет выгодно, а надо посчитать, хорошо взвесить и подумать, что это для нашей страны — плюс или минус, вот тогда мы придем к консенсусу, здесь, внутри страны. И будем рассуждать, а сейчас, под лозунги, пока никто решения не принимает. Допустим, живут люди в браке, иногда ссорятся, но наступает момент, когда они вместе жить больше не могут, брак их не устраивает. Вот и россиянам я говорю, да, у вас был хороший контракт, с вашей точки зрения хороший, он какое-то время существовал. Мы цивилизованные люди, мы не выдвигаем вам ультиматум, не прекращаем транзит газа, мы просто говорим, что этот контракт нас не устраивает. Мы с ним жить не хотим. Вы должны нас услышать. Мне кажется, на последней встрече Путин нас слышал.

— Николай Янович, у нас на столе стоит водичка, она не простая, практически золотая. Почему отечественного производителя не поддерживаем?

— В Украине очень много минеральной воды выпускается. Моршинская, например. Но мы принимаем иностранные делегации, и когда приезжают премьер-министры из другой страны, следим, чтобы на столе стояла вода известных им марок. Как правило, выставляются и наши, и в том числе вода, известная гостям.

— В последнее время в прессе появились слухи о вашей возможной отставке. У вас был на эту тему разговор с президентом.

— Конечно, был.

— И чем закончился?

— Я работаю.

— А были высказаны какие-то претензии?

— Есть определенные технологии, направленные на то, чтобы создать неуверенность у правительства, у премьер-министра. Они всем известны. Я спокойно на это смотрю.

— А что это за технологии?

— Чем хуже в стране, тем лучше — наша оппозиция в основном руководствуется этим принципом. Иначе по какой еще причине она мешала бы реализации пенсионной реформы и ряда других реформ. Кого-то мы не устраиваем как правительство. Скажу только, что правительство очень жестко отстаивает именно национальные интересы нашей страны. Наиболее жестко принимает решения там, где речь идет о стратегических вопросах. Если бы мы не ограничили зернотрейдерам ввоз зерна в прошлом году, то цены на хлеб, на мясо, на макаронные изделия, на масло и молоко у нас выросли бы примерно в два-три раза. Я знаю, что были заказные материалы, в которых правительство обвиняли в чем угодно.

— Гречка исчезла и подорожала сама по себе?

— Гречка, конечно, ощутимый фактор. Но, скажем, на столе у наших людей это одна сотая того, что они потребляют.

— Мы беседуем по-русски. А вы, премьер-министр Украины, украинский перестали учить?

— Нет. Все официальные мероприятия провожу на государственном языке. Но мы с вами беседуем очень неформально, так?

— Да.

— Я говорю на родном языке, на котором могу свободно изъясняться. Некоторые журналисты считают, что я косноязычен, но я хотел бы с ними поспорить.

— Легенды уже ходят...

— Да, легенд много. Прочитали б они столько в своей жизни, сколько я прочитал, а потом бы со мной спорили.

— То есть вы продолжаете совершенствовать украинский язык?

— Конечно. Стараюсь. Мне иногда даже делают комплименты после публичных выступлений... Очень важные выступления я заранее читаю несколько раз, уточняю у специалистов произношение. Но еще раз подчеркиваю, что, наверное, для наших граждан важно, чтобы премьер-министр хорошо владел ситуацией в стране, принимал правильные решения. А это зависит не от того, на каком языке я общаюсь, особенно неформально, а от того, насколько правильно работают мысли, знания, опыт.

— Тем не менее в последнее время влияние и значение государственного языка и в государственных органах власти, и в обществе опять снижается. Он постепенно исчезает из некоторых местных советов — мы знаем, принимаются такие решения. Вас это не смущает?

— У меня другая информация. Мы много делаем для развития и поддержки украинского языка. Достаточно сказать о той поддержке, которую мы обеспечиваем, например, нашему кинематографу, украинской книге. Поэтому у меня совсем другое представление о том, что происходит. А то, что русский язык сейчас не зажимается, это отрадно, потому что это создает условия для развития безконфликтного общества. Устраняет пустую дискуссию о том, какой язык важнее. Например, в Донецке 90% населения с рождения говорят на русском языке. Скажите, пожалуйста, для чего мы их будем принуждать в обязательном порядке говорить где угодно — даже на переменах в школах — на украинском языке, как это делалось правительством Тимошенко. Это что, нормально? Наверное, нет. Я не буду на эту тему дискутировать. Эти проблемы в нашем государстве далеко не на первом месте.

— Вы вспомнили Юлию Владимировну. Складывается впечатление, что у вас долгая и какая-то устойчивая неприязнь по отношению к ней. И не только в связи с языком, но и практически по всем направлениям деятельности.

— Мне дважды пришлось принимать дела у этой госпожи. Дважды. И я дважды принимал полную разруху в стране. Скажите, какой у меня может быть позитив при упоминании о ней? В январе 2005-го я сдавал ей дела. Страна была абсолютно благополучной. В 2007-м мы, уходя, тоже оставляли абсолютно благополучную страну. Удивляюсь, как можно было без всякого кризиса — кризис разразился в конце 2008-го — за какие-то 5—6 месяцев так обвалить ситуацию. В строительстве, в казначействе. Я ей 24 млрд. грн. оставлял! Этого хватило бы по тем расходам, наверное, месяца на четыре. То есть можно было бы вообще ничего не делать четыре месяца, только деньги тратить. Как она умудрилась?! Вспомните, например, “Юлину тысячу”. Это только одно из популистских решений, которое толкнуло страну — как раз перед кризисом — в состояние развала, отсутствия финансов. А сейчас, даже если что-то произойдет, страна встретит эту ситуацию подготовленной. Потому что, несмотря на сложнейшие 2010-й и 2011-й годы, мы создали запасы финансовых ресурсов. Создали запасы в государственном резерве, в аграрном фонде. У нас есть 1,5 млн. т пшеницы и порядка 40 млрд. грн. остатков на счету в казначействе. Не 0, как я принял, а 40 млрд.! Есть даже валюта — порядка 25 млрд. грн. у нас в валюте. Сейчас я думаю о том, что, возможно, придет вторая волна кризиса. Может быть, наступит время, когда мы потеряем доходы бюджета, как потеряла их Тимошенко в 2009-м. Но у нас уже сейчас есть запас прочности. Мы так выстроили свою политику, что этот сложный период не будет вечным, он будет краткосрочным. И мы проживем его на созданных нами запасах прочности.

— Оппозиция критикует вас за харьковские соглашения. Вы обещали одно, а ситуация с газом не исправилась.

— Эх!.. Харьковские соглашения — результат прежде всего январских соглашений Тимошенко, она подписала абсолютно невыгодный контракт. Если бы не было этих соглашений, Украина получала бы газ по 180 долларов за тысячу кубометров...

— А почему она подписала эти соглашения?

— Будет суд. Давайте послушаем, что там будут говорить. Я могу только высказать свое предположение.

—Вы считаете, был какой-то интерес?

— 100%!

— Личный?

— Думаю, личный. Потому что исходить из государственного интереса и подписывать столь невыгодные соглашения трудно. Я очень уважительно отношусь к премьер-министру России Путину. Знаю его много лет. Но не могу, скажем, уступать или, даже не хочу говорить такого слова — “предавать”... Не хочу отступать от наших интересов, когда веду переговоры. Несмотря на все мое глубокое уважение к Путину. Поэтому, какие у нее еще могли быть интересы, кроме личных? Не представляю! Получить цену, значительно более высокую, чем для европейских стран. Лицемерие заключалось и в том, что на 2009 год было дана отсрочка на 20%. Это был год президентских выборов. Помните?

— Да.

— То есть расчет был прост: на год я получаю отсрочку, высокая цена вступит в силу аж с 2010 года. Если я выиграю выборы, то как-нибудь разберусь, если проиграю, то пусть они получат. Вот мы и получили. Январь месяц — уже 330 долларов за тысячу кубометров. На 100 долларов выше, чем, например, в 2009-м. Могла ли наша ослабленная кризисом экономика выдержать такой резкий ценовой скачок? Люди наши могли его выдержать? “Нафтогаз” был банкротом, бюджет тоже. Харьковские соглашения — прямое следствие московских соглашений Тимошенко.

— То, что вы сказали о личном интересе Тимошенко, свидетельствует в том числе о коррупции. Это хроническая, любимая болезнь нашей власти — от низшего уровня до самого высокого. Что-то в этом отношении будет меняться? Можно надеяться?

— Конечно, будет. 1-го июля вступает в силу закон о борьбе с коррупцией, который заставит всех чиновников декларировать расходы свыше 150 тыс. грн. Сколько стоит средний автомобиль, на котором, кстати, наши чиновники не очень-то и ездят? Теперь, прежде чем купить автомобиль, они должны будут показать обществу свои доходы. И это ведь только начало. А закон о доступе к публичной информации? То, что мы сделали за этот год, за 20 лет не было сделано. И никто даже не мог подумать, что мы пойдем на это. Закон о борьбе с коррупцией в совокупности с законом о доступе к публичной информации сделают работу чиновников высшего и среднего звена прозрачной. Разумеется, надеяться, что закон вступит в силу, и сразу все станут паиньками, наверное, наивно.

— Но ваша официальная декларация... Вы ведь не бедный человек?

— Не бедный.

— У вас и квартира в центре города немаленькая, и земельный участок, и машина, и т. д. Откуда все это у государственного чиновника?

— Откладывая часть своей заработной платы на сберегательный счет, я как-то незаметно собрал почти миллион гривен. Я, вообще-то говоря, уже 40 лет очень высокооплачиваемый, по советским меркам, чиновник. В советское время, если помните советские цены, я зарабатывал примерно 1,5 тыс. рублей в месяц.

— Немало.

— И первую свою машину купил с так называемой 13-й зарплаты, квартальной премии и обычной зарплаты. То есть 5600 за автомобиль “Жигули” без всякой сберегательной книжки я заплатил, получив в кассе эти премии. Поэтому совершенно спокойно декларирую свои расходы. А учитывая, что в последнее время я практически ничего не трачу по большому счету, мне нечего об этом думать.

— У вас квартира, я слышал, в центре города — на Софийской площади.

— Да. Но я там ни разу не ночевал, чтобы вы знали. С 96-го года живу в Конче-Заспе, на государственной даче. Это так громко называется — “государственная дача”. Сначала это был очень маленький деревянный домик. Потом президент Кучма переселил меня в более-менее приличный дом. С тех пор я там живу. Что еще интересует, Саша?

— На этой неделе стало известно, что подписаны соглашения о сотрудничестве Украины с НАТО. Существует план действий. И вроде провозглашен курс на внеблоковость. Откуда взялся этот документ? Это что, такой своеобразный ответ Москве?

— Да нет, конечно. Это наше законное право реализовывать различные формы сотрудничества, в том числе с таким альянсом, как НАТО. Не секрет, что наша военная техника в общем-то устарела. Поэтому сотрудничество с продвинутой в военном отношении организацией подтянет наши вооруженные силы. Мы проводим совместные учения и с Россией, например. И с Белоруссией. У нас нет идеологических предрассудков. Мы сотрудничали и будем сотрудничать с НАТО, несмотря на свой внеблоковый статус.

— То есть это не “дуля в кармане” для Москвы?

— Нет, конечно! При чем здесь дуля? Кстати, и Москва сотрудничает с НАТО. У россиян своя миссия при НАТО. Мы спокойно на это смотрим, и нам никто не запрещает сотрудничать.

— А результаты выступления на “налоговом” майдане в начале года? Сейчас как-то двигается эта ситуация?

— В первом чтении закон принят. Надеюсь, он будет принят и во втором чтении. В том виде, в котором мы договаривались с предпринимателями.

— И что это будет для них означать?

— Компромисс. В чем-то мы пошли навстречу предпринимателям, которые работают на упрощенной системе налогообложения, да и они поняли, что мы не хотели ни прижать их, ни зажать. Мы хотели навести порядок в этом деле. И наведение порядка, с нашей точки зрения, не совпало с их точкой зрения (смеется). Довольно долго мы пытались найти понимание. Наконец нашли, пошли на компромиссы. Думаю, от этого выиграют и правительство, и государство, и “упрощенцы”. Хотя, кстати, не все члены правительства считали необходимым этот компромисс. Некоторые мне говорили: а зачем вы соглашаетесь? Но я решение принял, и мы будем стоять твердо на позиции диалога в таких сложных вопросах, на пути компромисса. Мы спешили принять Налоговый кодекс, потому что страну нужно модернизировать, а самая главная задача Налогового кодекса — способствовать модернизации. И проблемы “упрощенцев”, наверно, рассмотрели не так внимательно, не так детально. Потому что на первом плане были более глобальные вопросы: создать стимулы для обновления и модернизации экономики. А нужно было больше внимания уделить людям, работающим на упрощенном налоге. Но лучше сделать это поздно, чем никогда.

— Не все реформы, которые вы “запустили”, идут гладко. Одна из них — ЖКХ, следствием стало увольнение вице-премьера Тихонова. Что вы будете делать в этом направлении? Чтобы цены в регионах были одинаковые...

— Жилищно-коммунальное хозяйство — страшно запущенная отрасль. Выясняются просто уникальные вещи. Отсутствуют счетчики газа и вообще учет. Например, газа на входе. И не только домов, а и многих котелен. Я уже не говорю о физическом износе, аварийном состоянии, о том, что за последние 20 лет жилищно-коммунальному хозяйству никогда не уделялось должного внимания. Поэтому реформа жилищно-коммунального хозяйства, поиск форм конкуренции в сфере ЖКХ, создание условий и прежде всего ликвидация аварийных ситуаций — это для нас задача номер 1. Уже практически наработаны все необходимые документы. Думаю, буквально в ближайшее время мы их примем. Они будут касаться и тарифов. Мы сейчас создаем комиссию — национальный регулятор по тарифам, которая будет следить за оптимальностью затрат. Чтобы у нас не “плясали” затраты так, как сейчас. Чтобы учитывались нормативы рентабельности, чтобы была инвестиционная составляющая в тарифах и вместе с тем, чтобы все было абсолютно обоснованно. Это непростая задача, но когда мы стали разбираться, то увидели, что резервы и ресурсы есть.

— В Европе критикуют нынешнее украинское правительство, в том числе и за так называемое избирательное преследование оппозиции. Ряд бывших членов правительства, которых вы лично знаете, находятся сейчас под следствием, в камерах предварительного заключения. Что на это вы можете ответить?

— Я не прокуратура. И в вопросы следствия, откровенно говоря, не очень вникаю. Хватает своих забот. Я хотел бы только одного — чтобы все это осуществлялось прозрачно, в рамках законодательства, чтобы люди имели право и возможность себя защитить. И надеюсь, что судебное разбирательство будет достаточно европейским, свободным и открытым. Тогда мы сами сможем сделать выводы.

— Вы по образованию геолог?

— Точнее, геофизик. Но уже 21 год, с 90-го года, занимаюсь экономическими проблемами. Вы, наверно, хотите спросить, как может геолог или геофизик заниматься экономикой...

— Нет. Хочу спросить, как вас угораздило пойти в политику?

— Давайте вспомним 88-й, 89-й, 90-й годы — развал, когда заниматься наукой практически не было возможности. Я руководил научно-исследовательским и проектно-конструкторским институтом. Финансирование практически полностью прекратилось, и я пошел в политику. Сначала для того, чтобы защитить институт, если откровенно. Получить возможность влиять на то, чтобы он не развалился. А потом увидел, что проблемы института — не самое главное, когда разваливается вся экономика. К тому времени я уже серьезно занимался экономическими проблемами. Где-то году в 88-м начал как серьезный ученый читать, анализировать, сопоставлять. В 92—93-м годах уже достаточно хорошо владел экономическими вопросами, а в 94-м был избран председателем Бюджетного комитета Верховной Рады. И не просто избран, а за какой-то небольшой отрезок времени создал Бюджетный комитет, его, представьте, в 94-м году в украинском парламенте не было. В 96-м по предложению Леонида Даниловича Кучмы возглавил вновь созданную Налоговую администрацию. Словом, экономическими проблемами занимаюсь долго и всерьез. Практически каждый бюджет страны, начиная с 94-го года, прошел через мои руки.

— А не жалеете, что пошли в политику?

— Не жалею, не зову, не плачу (смеется).

— Или власть засасывает?

— Да нет. Я очень спокойно к ней отношусь. Я был с властью, был без власти. И ничуть не изменился. Каким был в оппозиции, такой и сейчас... Власть — наверное, не главное. Главное, что ты делаешь. Вот сдали, например, хирургический корпус Института рака и я пообещал в следующем году новый корпус, где будут проводить химиотерапию для больных. Сейчас это барак, мало приспособленный для таких процедур. А в пятницу в Луганске участвовал в открытии фильтровальной станции. Она обеспечит водой примерно 60 — 70 тыс. человек, а может, больше. У них не было воды, теперь будет... Все эти проекты проходили через мой кабинет. Вот из таких вещей складывается удовлетворение. Ты не напрасно работаешь, что-то делаешь полезное. Задачу правительства я вижу в том, чтобы вселить в людей уверенность. Уверенность в том, что каждый на своем рабочем месте в меру своих сил и возможностей может делать что-то полезное для себя и для страны в целом.

— Есть еще вопрос, по поводу пенсионной реформы. Остался пункт, по которому госслужащие, которые имели повышенную пенсию, не сильно-то будут ущемлены в своих правах.

— Мы ввели положение о десяти минимальных заработных платах. О десяти прожиточных минимумах, точнее. То есть не более 8 тыс. грн. должна быть пенсия. С учетом того, что средняя в стране примерно 1,5 тыс., соотношение минимальной и максимальной пенсий будет где-то 1:5, 1:6. То есть более-менее восстановится. Теперь давайте вспомним, откуда взялись такие высокие пенсии — в 50 или 40 тыс. грн. Не знаете?

— Нет.

— Вспомните 2005-й год. Кто стоял тогда во главе правительства? Юлия Владимировна! Вот она и приняла решение поднять зарплату, например, Верховному Суду в 10 раз. Поднимите эти материалы. По ее решению судьи Верховного Суда стали получать очень большие зарплаты. А потом к ним подтянулись прокуроры. Нельзя же было, чтобы председатель Верховного Суда получал в 10 раз меньше Генерального прокурора. Подтянулись и министры. Не мог же министр получать в 10 раз меньше, чем прокурор. А как только была повышена зарплата министрам, настал черед народных депутатов. И пошло-поехало. Именно тогда, в 2005-м, возник колоссальный разрыв между средней и максимальной зарплатой. А к зарплате привязались и пенсии. Сейчас мы этот дисбаланс пытаемся выровнять. Это к вопросу, сколько наломали дров и какую разруху нам оставили.

— Удачи! Спасибо!

— Всего вам доброго.