“Мы — зеркало. Рейтинги — это регистрация того, что происходит”

После снижения рейтинга США инвесторы не отвернулись от американской экономики, у доллара и казначейских облигаций США нет альтернативы. О технологии присвоения рейтингов, дефолтах обладателей ААА и о том, как принималось решение о снижении рейтинга США, “Газете.Ru” рассказал директор российского офиса Standard & Poor's Алексей Новиков.

— Какими критериями руководствуется агентство при определении рейтинга?

— У нас огромная база критериев, отдельно по каждой отрасли, по каждому классу эмитентов. Есть свои критерии для региональных органов власти и, конечно, для суверенных правительств.

— Давайте поговорим о критериях для стран.

— Начнем с того, что критерии — это своего рода аналитическая конституция. Рейтинг присваивается рейтинговым комитетом, в который входят кредитные аналитики. Комитеты заслушивают отчеты ведущих аналитиков по той или иной стране, которые им заранее представляются для изучения и на основании которых они будут голосовать: оставить рейтинг на прежнем уровне, повысить, понизить, изменить прогноз и так далее. Идет обсуждение, иногда несколько часов, несколько дней — в зависимости от степени сложности вопроса.

— По США сколько обсуждали?

— Конечно, это длительный процесс. Было привлечено огромное количество людей. Помимо участников рейтингового комитета всегда вовлечены отдельные специалисты внутри Standard & Poor's, мнение которых запрашивается по основным отраслям: банкам, экономике, сфере услуг. И потом в результате голосования присваивается рейтинг. Так было и в случае с США.

— Что именно учитывают рейтинговые аналитики при голосовании?

— Собственно финансовые риски: это бюджет, долговая нагрузка и так далее. Кроме того, аналитики смотрят на финансовую стратегию, финансовую политику государства — как раз на те факторы, которые стали причиной понижения рейтинга США. Здесь учитываются не столько цифры, сколько понимание того, куда будет развиваться финансовая политика, что именно будет происходить. И это важнейший непараметризуемый фактор.

— Но это же невозможно просчитать…

— И, тем не менее, специалисты по стране должны все это понимать и делать свои предположения.

Понятно, что это только мнения и вовсе не обязательно, что прогноз исполнится.

Кроме финансовой стратегии и политики, учитывается макроэкономика, включая банковский сектор, валюту, экспорт, перспективы этого экспорта… В частности, падение экономики Европы отражается на Америке, потому что Европа — основной рынок сбыта американской продукции. И наоборот: падение в Америке отражается на Европе. Естественно, учитываются и цены, и их прогноз на фундаментальные товары, на энергоносители, которые составляют значительную часть инфляции. Мы также смотрим на бизнес-среду в стране. Это гораздо важнее для рейтингования компаний, но имеет значение и для страны в целом. Предприятия платят налоги в бюджет, поэтому перспективы роста компаний и их разорения тоже очень важны для нас.

Мы смотрим и на условные обязательства правительства. Приведу пример: казалось бы, банковская система — это дело частных владельцев и инвесторов, но ничего подобного. Поскольку банки — кровеносная система страны, то в кризис, и мы это видели, правительство тратит огромные деньги на спасение банковской системы. Это происходило в России, в Европе, в США: власти потратили значительные средства на докапитализацию банковской системы, несмотря на то, что это были деньги налогоплательщиков, а банковская система — вся частная. Таким образом, мы просчитываем те необходимые средства, которые, возможно, придется потратить на спасение банковской системы или каких-то жизненно важных стратегических предприятий.

И, наконец, когда мы голосуем по рейтингу небольшой страны, то смотрим и на международную обстановку.

Например, для Украины — это риск взаимодействия с Россией по поставкам энергоносителей, для Грузии — риск военных действий с Россией и так далее. На 70% решение о кредитном рейтинге основано не на цифрах, а на качественной оценке ситуации.

Для этого и нужны критерии — прописанные формулы того, как нужно относиться к тем или иным ситуациям и как их сравнивать. Ведь рейтинг — это не просто уровень кредитного риска, но это еще и страна в сравнении с другими странами. Нам не просто важно показать, что это плохо, а это хорошо. Нам важно подчеркнуть, что это хуже или лучше по сравнению с другими странами. Так, нынешний рейтинг “АА+” США соответствует рейтингу “АА+” другого государства, например, Бельгии: и мы должны гарантировать, что риск по бельгийским и американским обязательствам один и тот же, а если у Франции рейтинг “ААА”, значит у нее этот риск меньше.

И критерии описывают эти сопоставления, поскольку они разрабатывались в течение десятилетий, адаптируются после каждого кризиса или когда мы находим какие-то новые существенные факторы. Это достаточно сложная материя: и аналитики S&P имеют право голосовать на комитете только после того, как они проработают в компании несколько лет, когда полностью будут понимать критерии.

Критерии лишают возможности аналитиков принять некое произвольное решение, сводят на нет субъективную оценку.

На это направлено и коллективное голосование: как правило, голосуют аналитики из разных стран. По рейтингу США — это ведущий аналитик из Канады, из Европы, из Азии и так далее, то есть “надавить” на конкретного аналитика невозможно. Кроме того, в комитете не может быть аналитика из той страны, которой присваивают рейтинг. Но предположим, что во время голосования аналитики выбрали то или иное направление, которое им кажется правильным, вот тогда критерии говорят, проверьте это, это важно сопоставить с другими странами. И аналитики, как в лабиринте, следуют этим критериям и не могут от них отступить. И это очень важно, потому что мы получаем не просто мнение, выработанное путем голосования группы лиц, а мнение, выработанное голосованием в жестких рамках критериев.

— Но в итоге это все равно остается мнением.

— Здесь мы чувствуем себя абсолютно так же, как и журналисты. Нас также защищает основной конституционный принцип свободы слова. Правда, мнение рейтингового агентства носит более узкий характер, оно относится к конкретной теме — оценке кредитного риска, мы отвечаем на вопрос, заплатит ли эмитент вовремя и в полном объеме. Для этого проводим много исследований и представляем свою позицию, свое мнение.

И у этого мнения есть имя — Standard & Poor's.

И это хорошо, потому что инвесторы, которым нужен некий ориентир на рынке, знают, что это S&P, а у S&P есть своя методология. Даже если инвесторы с этим мнением не согласны, а не согласны они с ним очень часто, то все равно они получают некую точку отсчета. Такую же точку отсчета они получают от других агентств и потом принимают инвестиционные решения. То есть сами мы за них решения не принимаем, мы даем только ориентиры кредитного риска. Мы не говорим — покупать или продавать, мы не имеем права этого делать. Мы только показываем, какие существуют риски. Кроме того, мы должны сказать о рисках в среднесрочной и долгосрочной перспективе, потому что сегодня кто-то пошел вниз, кто-то вверх, но это сегодня, а мы отслеживаем долгосрочный тренд. Вот собственно для этого инвесторам нужны рейтинговые агентства, но вовсе необязательно идти у них на поводу.

У инвесторов появляется система координат, и они сами решают, что с этим делать, кому из агентств доверять, а кому нет доверять. Мы предоставляем всю необходимую аргументацию, ведь важно не просто присвоить эмитенту аббревиатуру из нескольких букв. За каждой буквой — вероятность дефолта, цифры. Мы предоставляем инвестором таблицу дефолтов, чтобы они могли оценить правильность рейтинговых решений.

Как мы это делаем? Каждый год мы смотрим, сколько произошло дефолтов, какой рейтинговой категории были компании, оказавшиеся в дефолте. Мы накапливаем эту статистику за несколько лет и подводим итоги, смотрим, как меняется рейтинг. И так в течение многих десятилетий. И изменения например, показывают, что вероятность дефолта эмитентов с рейтингом “ААА” в течение 10 лет меньше 1%, грубо говоря, меньше 10 компаний из 1000 могут объявить дефолт.

Мы не говорим о том, что эмитент с рейтингом “ААА” вообще не может допустить дефолт — 10 организаций из тысячи могут.

Но если дефолт допускают 20 эмитентов, значит что-то неправильно в нашей методологии, что-то не то с критериями. То же самое по рейтингу “ВВВ”: мы говорим, что, например, 5% эмитентов с таким рейтингом за 10 лет могут допустить дефолт, то есть 50 компаний из 1000; если по итогам получаем 100 из 1000 — мы начинаем бить тревогу. Вот такую статистику по дефолтам мы публикуем в открытом доступе. Поэтому инвестор всегда может посмотреть таблицу дефолтов и проследить, какому уровню дефолта это соответствует, выдерживает ли это конкретное агентство свои прогнозы. Если он увидит, что за последние несколько лет слишком много колебаний — значит методология неверна, если статистика дефолтов в целом подтверждается практикой — значит агентству можно доверять. Таблица дефолтов, соответствия рейтингов — это самый главный инструмент, по которому можно оценить нашу работу. Но в любом случае это только мнение, и несогласных с ним, как я уже говорил, бывает очень много.

— Но с вашим мнением не просто не согласны, вас обвиняют в финансовом кризисе 2008 года: ценным бумагам, обеспеченным высокорискованными ипотечными кредитами, рейтинговые агентства присудили рейтинги “ААА”. За несколько дней до банкротства Lehman Brothers банку присваивается инвестиционный рейтинг.

— Что касается Lehman Brothers… Я уже сказал, что в каждой категории возможны дефолты, даже в категории “ААА”. И вот Lehman Brothers как раз и вошел в эти 10 компаний из 1000. Но с Lehman Brothers ситуация действительно очень интересная: фундаментальные параметры этого банка были высочайшего класса — и достаточность капитала, и рыночная позиция, и стратегия, и клиенты. Но в условиях финансовой паники Lehman Brothers фактически подвергся набегу со стороны его корпоративных вкладчиков, банк, в сущности, был уничтожен паникой на рынке, которая к фундаментальной кредитоспособности не имела никакого отношения. Так можно уничтожить любой, даже самый устойчивый банк. Вот такого рода поведение, чувствительное к ситуации на рынке, предсказать, конечно, невозможно. Мы не беремся предсказывать подобные вещи, это просто нереально. Мы говорим о фундаментальных факторах.

— Как быть с рейтингом ААА по секьюритизированным ипотечным кредитам?

— С этим все гораздо проще. Если мы смотрим на рынок стандартных ипотечных облигаций, то по ним статистика дефолтов показывает, что оценки правильные. А вот по нестандартным облигациям — по subprime, по некоторым классам активов, причем отнюдь не по всем, оценки были неправильными. Таких бумаг было эмитировано на $2 трлн, из которых с оценками облигаций объемом примерно $80 млрд были допущены ошибки, в том числе рейтинговыми агентствами.

Мы видим, что была аналитическая ошибка, причем ошибка фундаментального порядка, а не просто ошибка в подсчетах. Мы просто не предполагали, что активы, столь хорошо диверсифицированные, поведут себя как один большой монолитный актив.

Именно это произошло, чему есть несколько объяснений. Во-первых, мы говорим об ипотечном кредитовании, а в США произошел довольно серьезные сдвиг в мировоззрении относительно того, чем является дом для американца. Раньше дом был основной составляющей американской мечты. И ради ее осуществления люди в буквальном смысле были готовы делать все, что угодно: продавать последнее, одалживать у врагов, лишить хорошего образования своих детей, но тем не менее расплатиться по долговым обязательствам и, таким образом, сохранить свой дом. В какой-то момент, в особенности в секторе дешевого жилья и в секторе жилья, имевшего спекулятивную ценность, произошла переоценка.

Дом перестал быть ценностью и стал банкоматом, то есть под дом можно было взять кредит, его можно было перепродать, потому что цены на рынке недвижимости росли устойчиво.

Неслучайно кризис родился в конкретных штатах. Это рабочие штаты типа Огайо, Иллинойс, где находятся крупные автомобильные заводы. Ford и General Motors, проводя реструктуризацию, в общей сложности уволили порядка 45 тысяч рабочих, у которых были ипотечные кредиты. В Калифорнии была достаточно дешевая рабочая сила, и эти люди накануне кризиса как раз получили кредиты. И как только экономика штата пошла вниз, рабочие остались без работы и не смогли расплатиться по кредитам. И, наконец, спекулятивные рынки типа Флориды с роскошным дачным жильем или типа Нью-Йорка, где цены на квартиры растут до бесконечности. Теперь вернемся к subprime — это кредиты, условия выдачи которых не соответствуют стандартам. Например, при минимальном первоначальном взносе первые два года заемщикам разрешали не выплачивать проценты — банки таким образом заманивали клиентов, ведь им надо было пристроить лишнюю ликвидность. Задачей спекулянта было получить кредит, купить квартиру, цена на которую до кризиса гарантированно росла на 10% в год, и в течение двух лет до начала новой ставки продать ее, чтобы потом купить новую квартиру.

И вот представьте, что цены перестали расти: спекулянт ждет, но потом ему сразу надо платить 5% по кредиту. Спекулянты попались в эту ловушку. И поскольку дом перестал быть ценностью, людям было проще объявить дефолт по кредиту и куда-то уехать, чем бороться за этот дом. Это было существенным фактором, который мы недооценили.

 

Второй фактор — мы не можем оценивать каждый кредит в отдельности, поскольку их миллионы. Мы оцениваем бумагу, которая обеспечена платежами по целым пулам кредитов. Естественно, мы должны ориентироваться на мнения независимых оценщиков этих кредитов. К сожалению, качество этих оценок в связи с ростом ликвидности, в связи с тем, что банкам нужно было куда-то пристроить деньги, падало. Не потому что банки хотели заработать больше денег, а потому, что сама культура оценки в какой-то степени деградировала, потому что всем казалось, что денег много. Мы все перестали быть осторожными.

Существует и много других факторов, но эти два — пожалуй, основные. И надо признать: мы их недооценили. Однако сейчас после кризиса, а кризис для нас всегда лаборатория кредитного риска, мы видим, где мы были правы, а где нет.

— Но с 2010 года, когда начались проблемы с Грецией, вас обвиняют в том, что рейтинги угрожают финансовой стабильности. Громче всего говорят власти Евросоюза, которые хотят создать европейское рейтинговое агентство. Глава Европейского центробанка (ЕЦБ) Жан-Клод Трише говорил о том, что о наступлении дефолта он будет судить, а не рейтинговое агентство.

— Во-первых, все это просто удивительно. Посмотрим фактам в глаза: мы понижали рейтинг Греции с 2004 года и постоянно говорили о том, что страна увеличивает долговую нагрузку несообразно своим экономическим возможностям. Но Европейский Центробанк с этим мирился, рынок торговал греческие обязательства, как будто они имели рейтинг “ААА”, потому что все были абсолютно уверены: если с Грецией что-то случится, то еврозона ее поддержит. Итак, начиная с 2004 года рейтинг Греции неуклонно снижался, но это заметили, лишь когда он достиг определенного низкого уровня, то есть полтора года назад, когда выяснилось, что еврозона — отнюдь не гарантия, потому что нужно договариваться.

А договориться, как и в случае США, — очень сложно.

Германия не собирается автоматически поддерживать Грецию: Берлин может быть и хочет, но выставляет условия, которые Афины хоть и поддерживают, но не могут принять в силу внутриполитической ситуации, потому что в этом случае начинаются забастовки. То же самое с Португалией и с другими странами. Поэтому меня удивляет, что ни регуляторы, ни рынок всего этого не замечали и продолжают не замечать.

Во-вторых, определений дефолта может быть много.Например, есть определение дефолта Ассоциации по деривативам (ISDA — International Swaps and Derivatives Association), есть определение S&P. И они могут не совпадать.

Например, то, что сейчас может произойти в Греции, — так называемая добровольная реструктуризация: это вроде бы и не дефолт. Но, с нашей точки зрения, это дефолт, потому что у инвесторов нет другой возможности, кроме как согласиться на добровольную реструктуризацию. Такую псевдодобровольную реструктуризацию мы считаем насильственной, и это как раз подходит под определение дефолта S&P. Наше понимание момента, когда мы объявим дефолт Греции, может не совпасть с пониманием властей. Когда Трише говорит, что ЕЦБ будет решать, когда наступит дефолт, он абсолютно прав, поскольку ЕЦБ имеет свою хартию, свою установку и свое определение дефолта, и если хочет, может ориентироваться на мнение S&P, Moody's, Fitch или других агентств. Но все равно очевидно, что Греция в предбанкротном состоянии, рынок уже смирился с ее рейтингом “СС”.

— Согласитесь, что обвинения Трише в том, что рейтинги угрожают финансовой стабильности рынков, небеспочвенны.

— Финансовой стабильности рынков угрожают финансы самой Греции, мы же лишь регистрируем то, что происходит.

Мы — зеркало. Меня спрашивают, продумывали мы последствия того, что произойдет, когда понижали рейтинг США. Если мы начнем продумывать последствия, кто и как на нас посмотрит, будут ли недовольные, тогда наша оценка будет необъективной. Мы, конечно, осознаем последствия, но учитывать просто их не имеем права, нам мандат это запрещает. Обвинения в том, что это рейтинги разрушают рынок, несправедливы. Повторяю, рейтинги — это только регистрация того, что происходит.

 

— Как вы относитесь к созданию рейтинговых агентств по инициативе властей: канцлер Германии Ангела Меркель предлагала создать европейское рейтинговое агентство, премьер-министр Владимир Путин — рейтинговое агентство ЕврАзЭС.

— Тут несколько аспектов. Если в их замысле главное — конкуренция, то это замечательно. Мы понимаем, что конкуренция для нас в какой-то степени риск, но мы также отдаем себе отчет в том, что она является для нас своего рода двигателем прогресса и важным стимулом совершенствования нашей деятельности. В этом смысле мы приветствуем идею создания новых агентств. Но если это попытка сказать, что “мы в Европе лучше знаем, какие рейтинги нужно присваивать”, то процесс уже приобретает политический оттенок, что неправильно.

Это что-то из области абсолютной фантастики, потому что не может быть сугубо европейского взгляда на кредитный риск. Кредитный риск — он и есть кредитный риск.

Если под словом “европейский”, или “евроазиатский”, понимать какой-то более мягкий, закрытый от критики, взгляд, то кому нужен такой рейтинг?

Еще один вопрос: рейтинговое агентство нельзя создать, его можно сформировать, вырастить. На формирование S&P, Fitch и Moody's ушли десятилетия. Должно пройти, на мой взгляд, минимум лет 15-20, чтобы новое агентство заработало.

Государство может создать агентство, которое станет хорошим аналитическим центром, но завоевать доверие инвесторов — этого государство сделать просто не может.

Собственно появление рейтингов был востребовано исключительно рынком, государство к этому никакого отношения не имело: инвесторам надо было знать, вернут им долг или не вернут. Экономика нашего бизнеса основана на аналитической репутации и на независимости. Как только рынок начинает думать, что мы можем быть зависимыми, он сразу перестает доверять нашему мнению. Поэтому излишнее регулирование в отношении рейтинговых агентств всегда создает подозрение, что государство на нас “давит”, и мы из-за этого становимся либо более консервативными, либо более либеральными. Если же государство с помощью регулирования защищает нас и не дает заинтересованным сторонам, что называется, нападать на нас, тогда мы поддерживаем регулирование — как защиту нашей независимости. Демонстрация этой независимости произошла в начале августа: кто только не говорил и не писал, что американские агентства зависят от американского правительства! Ну вот вам, пожалуйста.

— Что изменилось в работе агентства после понижения рейтинга Америки?

— Объявление нового рейтинга — это всегда дополнительная работа, потому что надо обновить рейтинги и по другим эмитентам, не только по США, но и по отдельным американским государственным корпорациям.

— В этом участвует и московское подразделение Standard & Poor's?

— Аналитический процесс в Standard & Poor's носит глобальный характер, то есть могут быть привлечены и наши аналитики. Но в любом случае моя работа — отвечать на критику, разъяснять то, что мы делаем.

— Если сравнить рабочий день в понедельник 8 августа и любой другой понедельник — разница была?

— Конечно, особенно по вниманию к нам. И со стороны инвесторов, и со стороны прессы. В основном это была не критика, а заинтересованность: “Почему, ведь мы считали, что Америка — эталон кредитоспособности, а как же вы понизили рейтинг?”. Но мы всегда говорим, что у нас нет страны —эталона кредитоспособности, у нас есть шкала, на которой есть рейтинг “ААА”, описывающий ситуацию, когда инвестор может быть активным с минимальным уровнем рисков. Если страна попадает под это определение, она получает рейтинг “ААА”. Выпадение рейтинга США из класса “ААА” не вызвало у нас удивления. У нас есть некоторые аналитические критерии, которые показывают, сигнализируют о том, что фундаментальные факторы риска изменились так, что надо понижать рейтинг на одну ступень.

У США по-прежнему очень высокий рейтинг — “АА+”, что совершенно не подвергается сомнению. Но я объясню, почему произошло снижение. Ведь два года назад, когда казалось, что ситуация была хуже и с точки зрения экономики, и с точки зрения банковской системы, S&P рейтинг США не понизили.

Дело в том, что мы даем прогноз оценки риска на 5, 10,15 лет вперед и поэтому должны учитывать все возможные изменения. Мы ориентируемся на среднесрочного и долгосрочного инвестора — на крупные финансовые институты, пенсионные фонды, страховые компании. Например, пенсионному фонду, собирающему деньги пенсионеров, важно знать, что будет через 10 или 15 лет, когда он их будет выплачивать, какой будет риск по бумагам. И вот с таким прицелом мы оцениваем кредитный рейтинг, имея в виду, что может быть финансовый кризис, что может наступить экономический цикл и так далее. И тогда, в 2008-2009 годы, несмотря на кризис, мы считали, что все равно американская экономика — сильнейшая в мире. Мы и до сих пор так считаем, но сейчас дело не в экономике.

— Что изменилось?

— Судьба кредитного рейтинга США по сути находится в руках тех, кто занимается реформой здравоохранения США. Сократить дефицит бюджета можно двумя способами — увеличить налоговое бремя или сократить расходы. Но первое очень тяжело проходит в США: традиционно американцы к налогам относятся весьма трепетно, особенно средний бизнес.

Это политически крайне трудная задача, которая может ударить и по экономическому росту. Обама предлагал увеличить налог для богатых, но тот, кто богат, он же и инвестор, создающий рабочие места, то есть основная движущая сила экономики.

Поэтому повышение налогов — это палка о двух концах. Остается сокращать расходы, и первое, на что падает взор американских политиков, — это расходы на здравоохранение. Если мы посмотрим на федеральный бюджет, то увидим, что примерно половина, то есть больше $2 трлн, приходится на Medicaid, Medicare и прочие программы, связанные с пенсионным обеспечением. Вся остальная часть расходов федерального бюджета —примерно 17% — идет на оборону, около 14% — на оплату процентов по долгу, и эти статьи пересмотреть просто нельзя: нельзя сократить уплату процентов по долгу, иначе будет дефолт, нельзя серьезно сократить расходы на оборону, потому что это национальный стратегический приоритет.
Собственно, вокруг здравоохранения все и крутится, ведь процесс повышения потолка госдолга абсолютно технический, он всегда проходил без каких-то проблем.

Долг американского правительства — это долг американского правительства, крупнейшей экономики в мире, поэтому и демократы, и республиканцы, и консерваторы, и либералы голосуют как граждане США в целом, они не спорят.

Могут, конечно, быть вопросы по размеру госдолга, но в целом все эти политические силы не конфликтуют.

Что происходит в этому году: республиканцы — против повышения налогового бремени и сокращения расходов, и прежде всего, за счет Medicare и Medicaid, демократы — против сокращения расходов на здравоохранение и за увеличение налогов, прежде всего для богатых. Такие дискуссии абсолютно нормальны для американской системы. Новое здесь то, что споры происходили вокруг госдолга, впервые дискуссия переросла из чисто технической в очень мощную политическую, что лишний раз продемонстрировало остроту разногласий. И к компромиссу, рабочему компромиссу, а не к тому, о котором договорились, прийти не удалось. Мы считаем, что такой договоренности явно недостаточно, чтобы эффективно снизить дефицит бюджета и долговую нагрузку.

В S&P считают, что договориться не удастся еще несколько лет. До выборов точно нет, потому что различия очень велики.

Дело даже не в правительстве, не в государстве, а в самом американском обществе. Непонятно, насколько американцы готовы отказаться от государственного субсидирования медицинского обслуживания. Об этом тоже надо договариваться. Поэтому ожидать, что дефицит бюджета будет сокращаться, что долговая нагрузка будет падать, мы не можем в той степени, в которой это соответствует уровню “ААА”. И только поэтому произошло понижение рейтинга. Не потому, что рынки падают, что на рынках паника, и не потому, что в Европе в некоторых странах кредитный кризис, а Европа — это основной рынок США, и естественно, ожидания компаний по экспорту в Европу негативны. Против этого у США, как у сильной экономики, существует множество контрмер, и если оценивать способность этой страны заплатить, то она обладает высочайшим рейтингом.

— В отличие от Европы США могут включить печатный станок…

— Естественно, ведь у США весь долг в долларах — валюте, которая эмитируется этой страной. На рынке иногда удивляются, как в принципе можно предполагать хоть какую-то вероятность дефолта США, если они могут девальвировать доллар. Это не будет считаться дефолтом с точки зрения кредитоспособности, но на рынке так себя вести неприлично. Но США и не будут себя так вести, потому что в этом случае доллар перестанет существовать как международная валюта. А для США это невероятно важный актив, они никогда им не пожертвуют.

Надо понимать, что американское правительство не будет ставить под угрозу международный статус доллара. Даже сейчас, когда мы видим, что рейтинг понижен, — куда все бегут, какие безрисковые активы выбирают? Или наличные доллары, или казначейские облигации США. Просто потому, что ничего лучшего нет.

Тем не менее мы понизили рейтинг, потому что пока в американском правительстве не видно ни компромисса, ни консенсуса. Пока есть только отложенное решение.

Но мы видим, что население страны стареет, обязательства по медицинскому обслуживанию, по пенсионному обеспечения растут, поколение бэби-бумеров выходит на пенсию. При этом система социального обеспечения не меняется. Она складывалась в 1960-е годы, когда средняя продолжительность жизни была 64 года, а пенсионный возраст — 65 лет. Математика очень простая: одного года до пенсии люди в среднем не доживали. А Medicare — это уже постпенсионный возраст. Сегодня люди живут в среднем после пенсии еще 20 лет, а пенсия как была в 65 лет, так и осталась. Вот эти 20 лет нужно финансировать, причем благодаря хорошему здравоохранению продолжительность жизни растет. Очевидно, что в какой-то момент придется повышать пенсионный возраст. Это сложный политический процесс, потому что люди, о которых идет речь, — еще и избиратели, то есть — снова надо будет пройти через весь цикл очень непростого обсуждения и согласовать новые параметры.

Если государство обещает обеспечивать население медицинскими услугами или пенсионными льготами, то оно должно это сделать. Каким образом, как? Если экономического роста для этого не хватает, с помощью налогов, а это значит занимать в долг, тем самым повышая налоги для еще неродившихся граждан.

С одной стороны, долг позволяет справедливо распределить бремя тех инвестиций, которые предназначены на много лет. Например, если вы строите крупное очистное сооружение для города, которое работает 30-50 лет, почему вы должны делать это за счет текущего бюджета и за счет нынешнего поколения, когда пользоваться им будут еще два поколения? Надо занять в долг и распределить бремя на все три поколения, которые будут пользоваться этой инвестицией. Но если вы платите сегодняшним пенсионерам за счет еще неродившихся граждан — это уже совсем другое, это уже плохо. Все эти аргументы были приняты в расчет, поэтому правительство США как заемщик лишилось рейтинга ААА.

— Произойдет ли изменение структуры портфелей тех же пенсионных фондов, которым предписано вкладывать деньги в бумаги с рейтингом ААА? Какие еще последствия могут быть: ведь из-за обвала на рынке после снижения рейтинга компании начали отказываться от IPO

— В уставе пенсионных фондов нет требования о том, что надо вкладываться только в бумаги с рейтингом ААА, всегда прописана диверсификация портфеля, потому что если вкладываться только в ААА — деньги будут пропадать, их съест инфляция. Поэтому фонды вкладывают что-то в ААА, что-то в АА, а что-то и в ВВВ. Есть и другое ограничение: деньги вкладываются только в бумаги инвестиционной категории — это ВВ- и все, что выше. Возможно, будет перестройка портфелей, связанная с долей бумаг с рейтингом с ААА. Но, думаю, что это не будет происходить массово.

Рынок акций имеет к этому очень опосредованное отношение. Он начал падать не из-за снижения кредитного рейтинга США, это только усугубило ситуацию, но в основном — это была реакция на европейские события. А европейские события — нерешительность действий ЕС и ЕЦБ, непонимание того, что будет происходить с Грецией, Испанией, Италией — как раз и привели к нервному состоянию рынков.

— Мировые Центробанки будут пересматривать структуры золотовалютных резервов?

— Как их можно пересмотреть, если 75% всех трансакций в международной торговле осуществляется в долларах. Никакой альтернативной валюты нет. Евро — это не альтернативная валюта, даже по объемам это видно — около 20% и даже меньше оборота проходит в евро. Это в большей степени региональная валюта — конечно, крупная.

Китай и тот говорит, что надо установить международный контроль за долларом, а не новую валюту. Все поняли, что новую валюту просто так не создать. Даже на основе расписок МВФ — это очень сложно, потому что это будут искусственные деньги, ими технически сложно рассчитываться, ведь в основе лежит несколько валют.

И доверие к экономике США по-прежнему очень велико.

Да, ААА и АА+ — это разные рейтинги, но это все равно рейтинги высшей категории, поэтому, я думаю, рынок останется приверженцем доллара и как основного средства расчетов в международной торговле, и как резервной валюты.

— Сейчас из-за своих решений рейтинговые агентства проверяют по всему миру: вас проверяют комиссия по ценным бумагам и биржам, в Италии офисы Fitch обыскивали. Что дальше будет происходить с институтом рейтинговых агентств?

— В конечном итоге, рынок сам определял, кому доверять, а кому нет. И рынок сам выделил три ведущих агентства, а их было много. Еще в 1998 году, когда мы создавали российское рейтинговое агентство, которое купил Standard & Poor's, на рынке еще был ThomsonBankWatch и ряд других агентств. Сейчас вот появляются японское, китайское, канадское агентства. Но все это решает рынок, государство в этом не участвует. Оно может использовать рейтинги и признавать рейтинги каких-то агентств в качестве ориентиров для себя и для регулирования финансового сектора. Но мы этого никогда не просили и не просим, мы никогда не стремились, чтобы государство нас признало.

— Но ужесточение требований к работе рейтинговых агентств все-таки происходит. Что может поменяться в вашей работе?

— После кризиса 2008-2009 мы уже получили определенное регулирование со стороны Федеральной комиссии по ценным бумагам и биржам США, со стороны Евросоюза. Они сейчас между собой договариваются, унифицируют регулирование. Это длительный процесс, что-то нам нравится, что-то нет. Прежде всего мы пытаемся защитить независимость нашего аналитического процесса. Работа над ошибками идет постоянно, но всплеск и критики, и регулирования постепенно сходит на нет. Сегодняшнее повышенное внимание к агентствам из-за понижения рейтинга — всего лишь всплеск интереса, и нельзя сказать, что это очередной кризис.

В целом наш бизнес очень устойчив, спрос на рейтинговые услуги очень велик, и не только в США и Европе, но и в России, и в Азии. Мы не скукоживаемся и не сокращаемся ни с точки зрения развития бизнеса, ни с точки зрения нашей роли. Я не вижу каких-то проблем, которые могли бы поставить под угрозу саму по себе индустрию — рейтинговый бизнес. Продолжается процесс выработки правильного регулирования, и там есть определенные риски.

— С чем эти риски связаны?

— С пониманием того, как мы устроены, и с независимостью нас от государства. Если регулятор будет, что называется, давить на нас и пытаться каким-то образом контролировать нашу методологию, то это будет абсолютно неправильно. Сейчас подобного не происходит, хотя какие-то первоначальные попытки такого рода давление подразумевали.

В США все значительно рациональнее, потому что там есть федеральный закон, который не позволяет вмешиваться в аналитическую деятельность рейтинговых агентств. Власть может запрашивать у рейтинговых агентств информацию, проверять их на соблюдение собственных же процедур, даже в Московский офис может приехать комиссия по ценным бумагам и биржам и проверить, как мы храним конфиденциальную информацию, как разделены между собой аналитические и коммерческие подразделения. Есть сотни и тысячи условий и требований, которые мы обязаны соблюдать, что правильно, потому что гарантирует качество услуг, независимость.

В Европе все немного сложнее, там позже все началось, поэтому звучат разные мнения о том, как мы должны контролироваться. Но сейчас все приходит в нормальное состояние. Главное, что власти с нами разговаривают, а мы разговариваем с ними. Думаю, что режим регулирования будет вполне рациональным. А то, что представители государств, которые теряют в рейтинге, бывают нами недовольны, это совершенно естественно. Мы к этому привыкли.

Ольга ТАНАС