Теракт — любой теракт — это представление. И как таковое подчиняется законам драматургии. Вчера мы стали свидетелями сразу трех таких шоу. Два из них — массовые убийства в Берлине и Цюрихе — незамысловатые и примитивные поделки масс-маркета. Грузовик, въехавший в толпу и стрельба в исламском культурном центре — эти отнюдь не первой свежести сюжеты разыгрывались с одной-единственной целью: вызвать ужас и продемонстрировать иллюзорность ощущения безопасности обывателя.
Они столь же чудовищны, сколь бесхитростны. Более того — обыденны. Это теракты-манипуляции. Их эффект наперед предсказуем — паранойя, ксенофобия, недовольство властями и, как следствие, новая волна поправения общественно-политического дискурса в Европе. Иными словами, все то, что происходило и без них, теперь станет чуть острее, чуть глубже и чуть быстрее.
Иное дело — убийство российского посла в Анкаре Андрея Карлова. Несмотря на “камерность”, он зрелищен и эмоционально насыщен. То, что декорацией для него послужила фотовыставка “Россия глазами турок”, равно как и то, что он произошел в прямом эфире, перед камерами сразу нескольких каналов — наводит на мысли о современном искусстве. Нельзя не обратить внимания и на стилистику — яркое освещение, контрастная одежда, триада костюм-пистолет-жест — все это выглядит как отсылка к “Бешеным Псам” Квентина Тарантино.
Не берусь категорически утверждать, что все эти детали были продуманы заранее. Но на выходе получился теракт-перформанс. Причем смерть “художника” в финале придает ему завершенности, лишь усиливая это ощущение. И, к слову, наводит на мысли о конспирологии. Убийца Карлова Мевлют Мерт Алтынташ, погибший в перестрелке с полицией, может оказаться турецким Ли Харви Освальдом.
Имеют ли к вчерашнему покушению отношение турецкие спецслужбы, мы, боюсь, не узнаем. В то же время, фигура его исполнителя вне сомнения удобна всем. Бывший полицейский, лишившийся работы в результате чисток, которые последовали за попыткой военного переворота 16 июля, и подозреваемый в связях с организацией Фейтхуллы Гюлена — если бы такого персонажа не существовало, его следовало бы выдумать. Ведь с одной стороны, у администрации Эрдогана появляется очередной повод требовать выдачи проповедника у США.
С другой — убийство Карлова естественным образом позволяет на время отвлечься от растущего напряжения между Анкарой и Москвой ввиду конфликта интересов в Сирии — и объединиться против удобного общего врага. К тому же непобедимого: ведь борьба с терроризмом — занятие само по себе такое же бессмысленное, как и борьба, скажем, с умножением. Терроризм — всего лишь метод, это даже не идеология. Так как можно хотя бы надеяться победить метод?
Впрочем, есть и третья сторона. Покушение на Карлова стало квинтэссенцией возмущения действиями России в Сирии. Возмущения, которое вполне разделяет официальная Анкара. Но этот теракт выходит далеко за эти рамки — он является выражением возмущения всего суннитского мира. Это теракт-возмездие. И то, что возмездие приняло форму теракта, служит обличением нынешней системы международных отношений, которая продемонстрировала свою полную беспомощность.
Умереть за Алеппо — не только приговор Карлову. По сути, теперь это вполне реальная угроза любому россиянину. А учитывая, что подавляющее большинство российских мусульман — также сунниты, это еще и обещание — все еще довольно туманное, надо отметить, — новой войны в самой России.
Пока, впрочем, мир помогает Москве формировать у россиян синдром осажденной крепости: нападение на посла РФ — очередное свидетельство того, что пребывание за пределами России становится для ее жителей все менее комфортным.
В то же время, на фоне кадров с десятками грязных изуродованных детских трупов и стертых в пыль кварталов Алеппо смерть Карлова в стерильной атмосфере галереи выглядит как ритуальное жертвоприношение, как искупление. Это теракт-катарсис. И те эмоции, которые выплескиваются на страницы социальных сетей, — свидетельство достижения этой цели. Собственно, нечто подобное уже было после расстрела редакции Charlie Hebdo: пересмешник или богохульник — в такой постановке вопроса ведь нет ничего рационального. Но тогда имело место символическое нарушение табу, присущего западной культуре. Вчера было нарушено уже табу всеобщее: неприкосновенность посла — это следствие рационального консенсуса. Покушение на него — это демонстративный отказ от правил.
Это точка в диалоге. Это то самое театральное “Что говорить, когда говорить нечего?”, срывающееся на крик. Вильгельм фон Мирбах, Алексей Майлов, Кристофер Стивенс — убийство каждого из них было терактом-манифестом. Таким манифестом стало и убийство Андрея Карлова. Перефразируя Достоевского, здесь можно сказать: отныне конвенции нарушены и все дозволено. Впрочем, они были нарушены гораздо раньше. Об этом, сам того, очевидно, не желая, проговорился Владимир Путин, комментируя смерть Карлова: “он ушел из жизни на боевом посту”. Фигура речи? Да, очевидно. Однако она вскрывает восприятие российской властью сущности дипломатии: в условиях гибридизации “мировойны”, дипломатия не может не быть полем боя. Легитимирует ли такой взгляд нападения на послов? Не знаю.
Алексей КАФТАН
