Интернационал друзей поневоле

Оруэлл писал в 1941 г. (эссе “Лев и единорог: социализм и английский гений”): “Перспектива победы Гитлера по душе очень богатым, коммунистам, сторонникам Мосли, пацифистам и определенной части католиков. Вдобавок, если дела уж совсем не заладятся дома, беднейшая часть рабочего класса может свернуть на пораженческую позицию, хотя и не прямо на прогитлеровскую. <...> Но разные профашистские силы не действуют сообща, каждая ведет себя по-своему. Коммунисты определенно поддерживают Гитлера и будут поддерживать, если не изменится политика русских, но влияние их не очень велико. Чернорубашечники Мосли, хотя и присмирели сейчас, — более серьезная опасность”. Естественно, эти строки были опубликованы до 22 июня, иначе в перечне “профашистов” (в переводе Виктора Голышева) не было бы коммунистов.

Оруэлла легко упрекнуть в политической близорукости, но это было бы несправедливым. Во-первых, никто не верил, что Гитлер нападет на Сталина — по крайней мере в ближайшее время, не разделавшись с Британией. Сам Сталин, говорят, не верил. Во-вторых, главное в цитате — анализ того, кто и почему в Великобритании может поддерживать заключение мира с третьим рейхом или готов капитулировать. Здесь Оруэлл исключительно проницателен. Он говорит: совершенно неважно, разделяют разные политические и социальные силы в Британии нацистские идеи или нет — большинству они не интересны вообще, а коммунистам просто враждебны. Дело не в этом. Поддержка Гитлера проистекает из ситуации, когда с помощью чужого злодея различные группы хотят решить внутренние британские проблемы в свою пользу; среди них даже коммунисты, для которых третий рейх — оружие в борьбе с британским капитализмом.

Не стоит искать исторические аналогии, мол, X или Y — это вылитый Гитлер, а та или иная современная европейская партия — натуральные британские коммунисты или фашисты образца 1941 г. Мышление по аналогии (особенно исторической) — скверное мышление, оно опасно своей простотой. Но вот механизм анализа, предложенный Оруэллом, актуален сегодня, когда мы наблюдаем попытки российской власти сколотить в Европе нечто вроде пропутинской коалиции. Коалиция эта пестра и не исчерпывается маргинальными жуликами и погромщиками со всего континента, которых в конце марта собрали в Петербурге. Симпатизирующих путинской России людей в Европе не так мало — и не все они простаки, уловленные в пропагандистские сети телеканала RT. Там есть люди и посложнее.

До недавнего времени сторону России в украинском конфликте молчаливо держали многие европейские левые. “Молчаливо” — потому что для них непристойно открыто поддерживать авторитарный националистический режим, экономика которого была создана по учебникам неолиберализма; оттого они следовали знаменитому правилу don’t ask don’t tell. Но при личной беседе многие как бы неохотно, но начинают рассказывать об архаике украинского национализма и американском гегемонизме. О первом европейские левые знают немного — в основном из того же RT, а во втором они эксперты. Антиамериканизм и антисионизм (нередко переходящий в последнее время в робкий антисемитизм) — вот две причины, которые заставляют либеральнейших британских социалистов видеть союзника то в иранских аятоллах, то в Путине. Впрочем, катастрофа малазийского “боинга”, искажение фактов российскими официальными лицами и убийство Бориса Немцова несколько изменили настроения в этой части политического спектра.

Есть еще правые “пропутинисты”. Они разные. Есть обычные неонацисты, многие из них посетили Петербург в конце марта. Есть более умеренные неофашисты, есть менее радикальные националисты и консерваторы. В этих рядах можно найти и либертарианских бойцов антииммиграционного фронта. Все это разные по своей идеологии и политической практике движения и партии. С неонацистами более-менее понятно: приставка “нео-” своего рода калька слова light на сигаретной пачке. Идеология их вполне нацистская, но, к большому сожалению неонацистов, европейское законодательство заставляет их немного лукавить. С неофашистами дело обстоит похожим образом. Только между ними, как и у отцов-основателей этих движений, есть разница базовых идеологических пунктов: в первом случае это расовая теория, а во втором крайний национализм, но не религиозно-консервативного свойства.

Дальше все становится еще неопределеннее и пестрее. Есть партии и группы, гордо облекающиеся в традиционные одежды: мы защищаем европейскую традицию и идентичность. Другие тоже за традиции, только за иные. Ведь у Европы сразу несколько традиций, одни из них существовали и существуют параллельно, другие последовательно. Есть католическая традиция, когда-то противостоявшая национальным/националистическим движениям середины и второй половины XIX в. Есть традиция классического национализма индустриальной эпохи, роль религии в ней невелика. Наконец, есть послевоенная традиция свободы и политической корректности, как ни странно, среди ее носителей тоже есть поклонники путинской России. С их точки зрения, 1) иммигранты из заморских стран, не желающие ассимилироваться и врастать в просвещенное и гуманное европейское общество, — это серьезнейшая опасность и Россия защищает от нее Европу, 2) США, как империалистическая сверхдержава, где до сих пор казнят, носят оружие и ходят в церковь, — это еще большая угроза послевоенной Европе и всему миру. И Россия тут опять очень удачно против. Наивность пункта про иммиграцию открылась довольно быстро, в немалой степени не по вине российской власти, а в силу многочисленных инициатив россиян. А вот антиамериканизм по-прежнему актуален для многих в Европе.

Перед нами еще более пестрая компания, нежели та, британская, что до 22 июня 1941 г. была не прочь договориться с Гитлером. Объединяет ее ненависть к Америке, как 70 с лишним лет назад многих не устраивал “англо-саксонский спекулятивный финансовый капитал с сильным еврейским участием”. Глупо проводить здесь содержательные аналогии, но механизмы подобного рода коалиций схожи. И их судьба: они распадаются в результате страшных исторических потрясений, вроде мировых войн, или когда участники коалиции перестают исповедовать иллюзорное единство, вспомнив собственную идеологическую повестку. Тогда язычник-неонаци обращает ненависть на благочестивого католика, а консервативный традиционалист отодвигается от популиста-либертарианца. Толчком к внезапному прозрению обычно служит ситуация, когда предмет общих вынужденных симпатий переходит важную символическую грань. В данном случае — становится даже хуже Америки, что еще недавно всем этим людям было невозможно себе представить.

Пока же разношерстный европейский союз пропутинцев существует, хотя и теряет силы. Но даже в лучшие его времена было нелепо на него рассчитывать. Несмотря на иногда серьезные успехи участников коалиции в политической жизни своих стран, их реальное влияние ничтожно. Оруэлл в том же эссе, рассуждая о британской демократии, отмечает: несмотря на страшную войну, на улицах британских городов можно увидеть сторонников мира с Гитлером, открыто раздающих свои листовки и газеты. Почему эти люди не в тюрьме — спрашивает Оруэлл и тут же отвечает: да просто на них никто не обращает внимания.

Кирилл КОБРИН