Геополитика. Кто правит миром?

В последние месяцы о геополитике рассуждает не только Путин и российские пропагандисты. На фоне полномасштабного военного вторжения в Украину европейские политики заговорили о “геополитическом пробуждении” ЕС. При этом глава Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен уже несколько лет подчеркивает, что ее кабинет — “геополитический”.

ЧТО ТАКОЕ ГЕОПОЛИТИКА?

Это даже не одна, а несколько теорий, иногда противоречащих друг другу, которые сводятся к тому, что географическое положение страны определяет ее стратегические интересы.

Геополитика предполагает, что международные отношения — это постоянная борьба за влияние и власть, которая объясняется географией: границами, характером рельефа, залежами полезных ископаемых, близостью к морским или сухопутным транспортным путям и так далее. 

Геополитики обычно не уделяют большого внимания характеру режимов, полагая, что это лишь внешние формы — а суть политики всегда определяется неизменными потребностями в безопасности и обеспечении ресурсами. 

Сам термин “геополитика” появился на рубеже XIX—XX веков в рамках так называемой немецкой классической школы геополитики. Ее основоположники (Фридрих Ратцель, Рудольф Челлен, Карл Хаусхофер) стремились понять, от чего зависит внешняя политика европейских государств, — их не устраивали привычные в ту пору объяснения насчет “национального духа” и “объективных законов истории”. Они сошлись на том, что политикой движут гораздо более конкретные факторы: климат, ландшафт и потребность в ресурсах. 

Именно из классической немецкой геополитики родом термин Lebensraum (жизненное пространство), которое уже в 1920-е годы подхватил Гитлер. Вообще, это было фаталистическое учение: оно не то чтобы оправдывало войны и территориальные захваты, но представляло их неизбежными и закономерными. Неудивительно, что после Второй мировой войны оно оказалось фактически табуировано в научном сообществе.

Параллельно с немецким учением, в диалоге и полемике с ним, в первой половине ХХ века в Британии и США стала развиваться другая школа геополитики. Отправной точкой для нее стала теория хартленда, предложенная в 1904 году Хэлфордом Маккиндером из Оксфордского университета. Мы довольно подробно рассказывали о ней в выпуске про евразийство, поэтому тут только вкратце повторим основную мысль. Хартленд — это огромная равнина, примерно совпадающая с тогдашней территорией Российской империи. Она очень богата ресурсами, но труднопроходима, поэтому главная проблема — транспортировка. Оптимальный маршрут для поставки ресурсов хартленда остальному миру — через восток Европы (незамерзающие порты Балтийского и Черного моря). Основной вывод: кто контролирует восток Европы — тот, считай, правит миром.

Нынешние теоретики — в диапазоне от Збигнева Бжезинского до Александра Дугина — предпочитают считать себя наследниками именно этой, а не немецкой геополитической традиции.

Однако, как уже было сказано, современная геополитика — это не одна теория и даже не какой-то единый подход к исследованию международных отношений. Это скорее совокупность теорий и подходов, стремящихся обнаружить какой-то порядок в этом хаосе. Или даже не обнаружить, а ввести его — хотя бы на уровне терминологии: поделить мир на “первый”, “второй” и “третий”, на “Запад” и “Восток”, на “Север” и “Юг”, на “цивилизации” или еще как-нибудь; установить четкие критерии “сверхдержавности”; приписать каждой стране определенные и неизменные “национальные интересы” и так далее. 

ГЕОПОЛИТИКА — ЭТО НАУКА?

Споры о том, можно ли считать геополитику наукой, ведутся несколько десятилетий — и не утихают по сей день. Но если совсем коротко, то скорее нет. У геополитики нет первичных формальных признаков науки: объекта, предмета, методологии. Проще говоря, когда политики, эксперты, журналисты и пропагандисты говорят “геополитика”, они могут иметь в виду более или менее что угодно. 

Это относится и к Владимиру Путину. Скажем, в его “валдайской” речи слова, однокоренные “геополитике”, встречаются трижды — и во всех трех случаях их можно заменить на “международную политику” и производные от нее без малейшего ущерба для смысла. 

Геополитические объяснения ничего на самом деле не объясняют. Какое дополнительное знание мы приобретаем, когда нам говорят, что Владимир Путин решил напасть на Украину, а США — на Ирак из “геополитических соображений”? В обоих случаях требуется расшифровка — и в каждом она будет основана на каких-то своих исходных постулатах.

Или давайте на менее актуальных примерах. Должны ли были Россия и Франция заключить союз в начале XIX века? Да, разумеется: это две континентальные державы, противостоящие морской Британии, — элементарная геополитика! Должны ли были заключить союз Россия и Британия? Конечно, да: наполеоновская Франция дестабилизировала миропорядок, который их устраивал, и они были обречены объединиться против нее — элементарная геополитика! И ведь оба эти союза тогда состоялись.

В отличие от традиционных политических наук, геополитика не ищет закономерностей, а пытается предсказать будущее, якобы предопределенное географией. И при этом геополитические прогнозы (кто с кем будет воевать, кто с кем заключит союз и тому подобное) больше всего похожи на астрологические: задним числом их всегда можно объявить сбывшимися. Будут ли воевать США и Китай? Геополитика позволяет ответить “да” и “нет” с одинаковой безапелляционностью — и что бы ни случилось, задним числом можно будет, пользуясь все той же геополитической аргументацией, объяснить, что на самом деле война была ненастоящей войной или мир — ненастоящим миром.

Геополитические трактовки международных отношений часто не выдерживают критики. Но последние лет тридцать геополитическая аргументация позволяет отдельным странам оправдывать нарушения международного права некими объективно существующими “геополитическими интересами”. Войны редко начинаются из-за одних только ресурсов или спорных границ. Кроме того, геополитика как набор идей неизбежным образом делит весь мир на “зоны интересов” крупных “геополитических игроков”, как бы лишая менее влиятельные страны самостоятельности и независимости. 

То, что США имеют интересы в Юго-Восточной Азии или на Ближнем Востоке, Китай — в Африке, а Россия — на территориях бывших советских республик, вряд ли можно объяснить некими объективно существующими стратегическим интересами, которые продиктованы географией и, как следствие, борьбой за влияние. Все это — череда политических, часто непопулярных решений, которые руководство стран пытается легитимировать геополитикой. 

Когда исследователи анализируют, какие объяснения государства находят своим “геополитическим интересам”, они пытаются распознать, как странам удается легитимировать свое международное влияние или агрессивную внешнюю политику. Например, почему постоянных членов Совбеза ООН всего пять? И почему право вето есть у Франции или Великобритании, но не у Индии, где проживает намного больше людей? 

Короче говоря, геополитика — это идеология. Способ обосновать какие-то действия в сфере международных отношений, не более и не менее объективный, чем, скажем, либеральный идеализм (защита демократии и прав человека во всем мире), которому часто противопоставляют геополитику. Геополитика — это оправдание права силы.

В конкретном случае Владимира Путина геополитика — это оправдание ресентимента и обид на “исторические несправедливости”, а также военных преступлений, аннексии чужих территорий, угроз применения ядерного оружия, террористических тактик, а также репрессий внутри страны как борьбы за национальные интересы. 

В начале полномасштабного военного вторжения в Украину некоторые западные геополитические комментаторы неловко аргументировали, отчасти повторяя за российской пропагандой, что Путин начал войну из “геополитических соображений” — чтобы противодействовать расширению НАТО на Восток. Это должно было означать, что он, хоть и прибегает к незаконным методам, все же отстаивает некие законные российские интересы.

Украина же, напротив, с первых дней называет российскую войну прежде всего идеологической.

ЕСЛИ ГЕОПОЛИТИКА НИЧЕГО НЕ ОБЪЯСНЯЕТ, ПОЧЕМУ ОНА ТАК ПОПУЛЯРНА?

Потому что представление о месте своей страны в мировой политической системе — это важная часть идентичности. 

Если совсем попросту, это способ отличать “своих” от “чужих”. Большинство из нас эмоционально привязаны к местам, где мы родились, выросли и живем. Но такую связь очень легко политизировать, обратившись к реальной или воображаемой угрозе, которая исходит от других стран или политических блоков.

Государство, добиваясь сплочения своих граждан, волей-неволей должно ссылаться на стратегические интересы страны, якобы обусловленные географией и/или историей. Политические интерпретации прошлого и геополитические представления, придуманные для оправдания текущей политики, становятся как бы “естественными” и “объективными”. Тот факт, что у России есть какие-то базы и какие-то интересы на Ближнем Востоке или в субсахарской Африке, становится предметом личной гордости отдельно взятого россиянина, хотя к его частной жизни этот факт никакого отношения не имеет.

Современная культура пронизана представлением о том, что государства противостоят друг другу в борьбе за влияние. Геополитика находит свое отражение не только в официальных заявлениях политиков, а вообще повсюду: в романах, фильмах, сериалах, музеях, памятниках и даже повседневных разговорах. 

О геополитике охотно рассуждают блогеры, геймеры, ваши родственники. Ограниченные знания о мировой политике тут никому не помеха. В таких разговорах самое важное — ощущение принадлежности к чему-то большому и всемирно значимому, подкрепление собственной идентичности. 

И вот тут-то находится место для особой научной дисциплины — так называемой критической геополитики. Она изучает не саму по себе взаимосвязь географии и международной политики, а представления об этой взаимосвязи, укоренившиеся в разных странах и в разных социальных группах. 

Например, исследователи обнаружили, что для американцев, начиная с 1930-х годов, важнейшим источником геополитических представлений были вовсе не выступления политиков или какие-нибудь лекции о международном положении, а популярнейший журнал The Readerʼs Digest. Причем он редко публиковал что-нибудь собственно геополитическое. Но старательно позиционировал себя и своих читателей — “простых американцев” — как хранителей “традиционных ценностей” (дома, семьи, мира и благополучия). А когда на его страницах появлялся СССР — то как оплот всего аморального и противоестественного на свете. Понимание, за что идет холодная война, приходило как бы само собой.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ГОТОВИЛИ ЭТО ПИСЬМО

Анджелина Джоли — сама по себе геополитический фактор. Ее благотворительная деятельность в беднейших странах мира широко освещается в популярных медиа богатых стран — и тем самым формирует у читателей и зрителей представления о том, как устроен мир. В частности, представление о том, что беднейшие страны — это не отдельные “геополитические игроки”, а пассивные объекты сострадания и помощи со стороны богатых.