“Если вы повисли на колючей проволоке социалистической экономики, то вылезти вам удастся только без штанов”

Двадцать лет назад, 27 июля 1990 года, было подписано совместное поручение Михаила Горбачева и Бориса Ельцина о разработке программы экономических реформ “500 дней”. Программу, в итоге, не приняли, а радикальные реформы с января 1992 года начало осуществлять правительство России под руководство Егора Гайдара. Slon.ru спросил одного из разработчиков документа Евгения Ясина о том, как изменилась бы история, если бы “500 дней” приняли.

— Вы считаете, что в 1989 году, в отличие от 1992 года, еще можно было провести реформы плавно?

— Наше совместное мнение с Явлинским заключалось в том, чтобы проводить ускорение реформ, но практическая работа правительства заключалась в том, чтобы проводить замедленную политику. Например, наша программа, переделанная Рыжковым, которую он докладывал народным депутатам в мае 1990 года, — это была одна из попыток осуществить замедленные реформы. У меня еще были какие-то иллюзии [о том, что реформы можно провести плавно] осенью 1989 года, но зимой 1990-го они уже исчезли, потому что я почувствовал, что те рычаги, за которые пытается дергать правительство, они уже не работают. Они потеряли важнейший фактор воздействия — рубль, который был подточен массовыми вливаниями денег при условии того, что не было рыночных цен. Условие того, что работают деньги, — это рыночные цены, баланс спроса и предложения. Этого не было, что означает: рос дефицит при увеличении денежной массы и терялось управление. Плюс к этому прежние директивные рычаги, которые держались на репрессиях, тоже были обломаны. Поэтому тянуть долго уже было невозможно. Я думаю, что уже в 1989 году ситуация в этом смысле была необратимой. Надо было действовать как можно быстрее, как можно решительнее.

— На чьей стороне Вы в споре о том, что надо было делать раньше: приватизацию или либерализацию цен?

— С моей точки зрения, этот спор носит чисто академический характер. На самом деле, приватизация в России началась с принятия закона о кооперативах в 1988 году. Затем был закон об аренде. Значительная часть промышленности через аренду с выкупом (в частности, вся текстильная и легкая промышленность) уже была приватизирована до всякой либерализации.

Но если у вас цены не балансируют спрос и предложение, если вы не можете на заработанные деньги пойти в магазин и купить, что вам нужно, то это все не работает. Прелесть частной собственности заключается не в том, что можно грести деньги лопатой, не имея возможности эти деньги потратить. Прелесть заключается в том, что вы можете как-то реализовать свое право собственности. Принципиальный ответ заключается в том, что необходима и приватизация, и либерализация, и открытость экономики, причем все вместе.

Если у вас есть эти институты одновременно, то они начинают работать, пускай сначала немного расхлябанно. Если их нет, то вы можете начать немножко один из них развивать или немножко другой [но это не даст никакого эффекта, и очередность не имеет значения].

Кстати, программа приватизации по Чубайсу не предполагала приватизацию крупной промышленности. Если вы возьмете список предприятий, приватизация которых была запрещена, то вы вычтете из приватизации примерно 35—40% всех активов (не по балансовой, а по реальной рыночной стоимости того времени). Это только в 1995 году появились залоговые аукционы, и стали предлагать крупные компании на продажу. Вернее, на них появился спрос.

Поэтому первая фаза реформ — это когда вместе надо было запустить эти основные институты. Это сейчас очень важно понять, потому что что-то по отдельности не дает эффект. Эту тяжелую первую фазу надо было просто пережить, потому что если вы повисли на колючей проволоке социалистической экономики, то вылезти вам удастся только без штанов.

— Перед началом гайдаровских реформ у вас было количественное представление о том, насколько тяжел будет этот период? Насколько реалистичным оно оказалось?

— Я написал для первого семинара “Института системного анализа” в Вене в марте 1990 года доклад о том, какие будут последствия рыночных реформ в России. Ричард Купер, известный американский профессор, тогда сказал: если реформы так тяжелы, то, может, не стоить их проводить и жить дальше так? Но в том-то и дело, что мы не могли жить и дальше так, потому что это было бы хуже, чем последствия, которые я живописал.

Когда мы уже в 1991 году готовили программу для Рыжкова и попытались с помощью межотраслевого баланса совместно с Яковом Уринсоном прикинуть, какие будут диспропорции, тогда мы получили дикую цифру, что безработица может достигнуть 40 млн чел. Надо понимать, что вывод, который можно было сделать из расчетов на основе межотраслевого баланса — эта цифра показывает количество человек, которым надо будет сменить работу в течение какого-то времени. [Поэтому, естественно, эта цифра могла быть неправильно понята.] Когда нашу работу забраковали на президентском совете в апреле 1991 года, то в последующем переделанном варианте этих цифр не было, и предполагалась не либерализация цен, а их замораживание или административное повышение.

Ожидали ли мы тех результатов, которые появились в результате реформ Гайдара? Нет, не ожидали. Мы не ожидали такой высокой инфляции. Мы ожидали, что спад будет меньше. Но если вы сейчас по прошествии многих лет меня спросите, было ли это основанием для того, чтобы не принимать эти решения, то я скажу: нет! Их принимать надо было. Никто не мог предсказать все последствия.

Кроме того, если бы Виктор Владимирович Геращенко не устраивал взаимозачетов в августе 1992 года, что было равносильно печатанию денег, увеличению денежной массы, то, может быть, мы обошлись бы не 2600% инфляции, а 900%, как годом позже.

Никому сейчас нельзя ничего доказать, но логика подсказывает, что надо было эту цену [перехода к рыночной экономике] заплатить, даже заранее не зная, какой она окажется.

— Столь короткий срок реформы — 500 дней — это было политическое, мобилизующее решение или это была сильная недооценка того, как медленно могут в России идти реформы?

— Я свое мнение скажу: это было политическое решение. Ельцину в руки попала программа “400 дней” [так назывался первоначальный вариант программы], и само название очень понравилось Ельцину именно как политическому деятелю. Я уверен, что он ее не читал. Но думаю, что он как политик представлял: я выхожу к народу и прошу: дайте мне 400 дней и мы переделаем страну! Эта возможность, которую можно предложить народу. Для политика это подарок. Уложится или не уложится он [в 400 дней] — это дело второе. Для политика самое тяжелое — это зажечь людей, дать им веру, а потом посмотрим.

Поэтому когда я увиделся с Ельциным, я сказал, что ему не надо раздавать такие широкие обещания. Реформы не получатся без жертв, без потерь. Когда ему то же самое через год стал говорить Гайдар, он уже был к этому готов, он уже соглашался.

Есть и экономическая сторона. Вы должны осуществить комплекс связанных мер: выбросить к черту старые институты и поставить на их место новые, и они должны начать работать. Если они начнут работать, то потом их уже просто так выкинуть будет нельзя, потому что эти новые институты уже будут нравиться многим людям. Например, простым гражданам, потому что товары появились на полках, они будут нравиться активным гражданам, которые смогу заниматься предпринимательством. Для начала и этого достаточно.

Никто не имел в виду, что за 500 дней в Москве появятся такие витрины, как в Лондоне и Париже или хотя бы в каком-то провинциальном немецком городке, и что все зацветет и заблагоухает. Но шла речь о том, что критическая масса изменений будет накоплена, и точка невозврата пройдена.

Напомню, что первый доклад “Экспертного института”, который я возглавлял, вышел в 1993 году и назывался “Реформы по Гайдару. 500 дней спустя”. В этом докладе было показано, что все реформы, которые были в программе “500 дней”, были осуществлены, за исключением приватизации, которую полностью в таком объеме нельзя провести. Хотя можно сказать, что к сроку, когда 500 дней прошли (середина 1993 года), примерно 50% активов находилось в частных или, по крайней мере, негосударственных руках.

Эти все меры должны были быть осуществлены в кратчайшие сроки и с экономической, и с политической точек зрения. С экономической — потому, что граждане должны были увидеть перемены: пускай у них не хватает денег, но появилась возможность купить товары. А с политической — потому, что должны были родиться силы, которые будут поддерживать реформы, ведь в начале 1990 года в России таких сил, кроме кучки идеалистов, не было.

— Тем не менее, в программе “500 дней” было написано, что в последние 100 дней начнется экономический подъем. Как я понимаю, в реальности никто в это не верил?

— Это политическая составляющая. Я лично — очень большой оптимист, но я лично в это не верил. Я понимал, что это надо написать для людей, но вот что так сразу начнется подъем — я не верил. Но хочу лишний раз подчеркнуть, что программа “500 дней” делалась людьми, которые никакого отношения к Гайдару не имели. Если вы спросите Явлинского, не делал ли Гайдар что-нибудь, что написано в программе “500 дней”, то он скажет: ничего подобного. Если бы вы спросили Гайдара (хотя, к сожалению, это невозможно), можно ли сказать, что Вы реализовали программу “500 дней”, то он сказал бы: я на нее даже внимания не обращал. Но на самом деле это был единый замысел, одинаковое понимание проблемы, которую надо решать.

Николай ДЗИСЬ-ВОЙНАРОВСКИЙ