Донецкий синтез

В разные периоды истории Украины — в частности, на протяжении двух последних столетий — на первый план украинской исторической сцены выдвигались несколько городов, каждый из которых, так или иначе, определял направление развития (вектор движения) страны, ее идеологию и мировоззренческие ориентиры. Наряду с традиционно значительной ролью Киева целесообразно вспомнить влияние Харькова — культурно-научного центра ХІХ в., впоследствии столицы УССР; Днепропетровска — родины партийной номенклатуры советской Украины; наконец, Львова — “украинского Пьемонта”, центра национальной идеологии и национально-освободительной борьбы.

В условиях тотальной русификации, которая сделала однообразным культурный ландшафт юго-восточной Украины, столица Галичины приобрела особое символическое значение в пределах национального дискурса и прославилась как настоящая твердыня украинского самосознания и культуры. Впрочем, далее формулировки претензий на господство в украинском мире смыслов она, к сожалению, не продвинулась. Исполнив возложенную на себя миссию сохранения огня национальной идентичности и добровольно принеся его в исконную святыню — Киев, отступила в тень, освободив освещенную сторону для других, более активных игроков — промышленных мегаполисов юга и востока Украины, которые, по мнению Н. Рябчука, и будут определять образ страны в ближайшие годы.

В первой декаде ХХІ в. главное место среди них занял Донецк — город со своеобразной историей, который в силу определенных историко-культурных причин оказался на противоположном по отношению ко Львову идеологическом полюсе. В чем его особенность и способен ли он переосмыслить свою роль, чтобы дать исчерпывающие ответы на ряд экзистенциальных вопросов, попробуем выяснить в этой заметке. И начнем с истории (или традиции).

Тезис — антитезис — синтез

Странное, даже парадоксальное сочетание присущего рядовому представителю Донецка расположения якобы ко всему советскому — и при этом преданности капиталистическим ценностям, склонности к советской этике — и этике капитализма, наконец, советскому мироощущению — и модным атрибутам эпохи гламура будет выглядеть не столь уже и парадоксальным, если более внимательно присмотреться к традиции, из которой оно образовалось. Вполне по классику украинской историографии М. Грушевскому, который в свое время представил украинскую историю в виде диалектической триады (в которой княжеская и казацкая эпохи завершались синтетической эпохой возрождения), нынешний Донецк можно представить как результат синтеза “снятых” в гегелевском смысле советской и досоветской (буржуазной) эпох в истории города. Вместе с отрицанием предыдущей эпохи каждый следующий период словно “снимал” (наследовал) от нее определенное качество, наличие которого, собственно, и обеспечивало преемственность традиции. С нашей точки зрения, этим качеством была (собственно, и есть) претензия на первенство — момент, который доныне играет роль основного критерия определения идентичности, а следовательно, и времени рождения города. На практике утверждение (или отрицание) преемственности между культурами всегда выступает идеологически предопределенным распознаванием культуры-предшественницы, следовательно, узнаваемостью (или неузнаваемостью) себя в ней. В случае Донецка — как, наконец, и некоторых других украинских городов, например Одессы, — действующая традиция не узнает (или не хочет узнать) себя в предыдущей, предпочитая не обращать внимания на факт ее существования.

Хотя, по выводам ряда исследователей, историю Донецка нужно отодвинуть почти на целое столетие, связав, таким образом, с казацкой слободой Александровка, — официальной датой основания города считается 1869 г., когда валлийский предприниматель Джон Хьюз (Юз) построил около нее металлургический завод. Привязка даты рождения города к основанию завода выглядит сомнительной с точки зрения методологии установления возраста поселения; впрочем, с позиции новой культурной и социально-экономической традиции, которая могучей волной затопила старую (предыдущую), является совершенно понятной. Рабочее поселение, вскоре образовавшееся вокруг завода, в корне изменило характер тамошней жизни: количество жителей, которое росло ускоренными темпами (от 164 человек в 1870 г. до 58 тыс. в 1912 г.), множилось за счет приезжих. По некоторым данным, на начало ХХ в. удельный вес местных жителей едва достигал 15%; остальные 85% составляли выходцы из центральных, южных и юго-западных губерний Российской империи, а также иностранцы (5%). Мобильное население, оторванное от своих корней, готовое работать в тяжелых условиях, приспосабливаясь и выживая, собственно, и определило первоначальный ментальный портрет жителей Юзовки. Впрочем, нынешний образ города окончательно оформился уже в советские времена.

Эволюция этого образа, как ни странно, коррелирует с изменениями названия города — изменениями, которые опять же приводят нас к своеобразной диалектической триаде, указывающей на определенные переломные моменты, связанные с частичным разрывом традиции (дословный перевод термина “революция” с китайского языка — “перемена имени”). В отношении Донецка эти изменения являются очень красноречивыми: вынося Александровку за скобки, получаем 142 года истории, на протяжении которых город проделал заметный путь от инфантильного названия Юзовка (инфантильного не только уменшительно-просторечной конотацией, но и референцией к “отцу-основателю”) — через идеологически обусловленное название Сталино (1924—1961 гг.) — к органическому, как представляется, названию Донецк, которое синтезировало традицию, выработанную предыдущей эпохой (существует версия, что между названиями Юзовка и Сталино город на протяжении нескольких недель назывался Троцк, но документальных подтверждений этого факта нет). Набор концептов, сопровождающих все три названия, очень ярко иллюстрируют эволюцию образа города: так, если Сталино несло, прежде всего, политико-идеологическую нагрузку (всероссийская кочегарка, передовой регион коммунистического строительства), то название Донецк отражало постепенный переход к романтизации города (город миллиона роз, самый зеленый среди промышленных городов мира и т. д.). В Сталино претензия на первенство проявлялась в стремительном развитии промышленности, социалистических соревнованиях и тому подобное; в Донецке — в политике, экономике и... спорте.

Футбол, футбол и... футбол

Отмеченная традиция, основанная по большей части на русской культуре (введенной посредством усиленной русификации), собственно, и определила нынешние мировоззренческие и ментальные очертания города. Трудно сказать, читали ли руководители города русского классика Василия Ключевского, но избранный в регионе путь — популяризация и развитие футбола, а не современной культуры, науки и других гуманитарных ценностей, — полностью совпадает с напророченным мыслителем сценарием, записанным еще в 1891 году в тетради афоризмов: “Спорт превращается в любимый предмет размышлений и вскоре станет единственным методом мышления”.

Одним из косвенных, но довольно пророческих свидетельств неспособности (или нежелания) выйти на более широкие горизонты мышления стала позапрошлогодняя церемония открытия “Донбасс-Арены”, за внешней фееричностью и помпезностью которой невозможно было скрыть отсутствие концептуальной мысли (в более широком смысле — мировоззренческой основы), которая связала бы спорт — как часть жизни — с этой последней. Имея несколько действительно глубоких примеров такой связи (речь идет об открытии Олимпийских игр, которые всегда имели философскую почву и претендовали на определение этических и ценностных ориентиров, следовательно, принципов существования цивилизации), хотелось бы надеяться на что-либо подобное и здесь — но дудки. Несмотря на то, что отдельные сюжеты апеллировали к региональной и национальной идентичности (или идее), их сочетание было эклектическим и сумбурным. Ни малейшего намека на сквозную идею — локальную, или национальную, или глобальную — только футбол, и поэтому лишенный какой-либо надежной почвы (так, номер с пакостными инопланетянами (?), которые, проиграв хорошим землянам в футбол, убрались домой, заставив с удивлением вспомнить классическое: “Что это было? По-видимому, НЛО”).

При таких условиях говорить о решении Донецком экзистенциальных вопросов существования нации, наверное, рано. Воспитывая региональную идентичность, местная власть делает мало для включения региона во всеукраинский контекст. Впрочем, по нашему убеждению, в перспективе Донецк сможет (и должен) возглавить этот процесс, сможет предложить нации такие ценности, которые будут приемлемыми и на Западе, и на Востоке. Переосмысление роли города в контексте украинской истории продолжается, и далее будет ускоряться с каждым последующим поколением. Eх oriente lux.

Сергей СТУКАНОВ