С приближением 100-дневной черты пребывания во власти “правительства технократов” Алексея Гончарука и уже второй стодневки президентства Владимира Зеленского все более актуальным становится вопрос: а куда все-таки толкают в нынешнем турборежиме страну и ее экономику?
Пытаясь избавиться от ощущения хаотичности происходящего, мы обратились с вопросами к нашему давнему собеседнику — экс-главе Национального института стратегических исследований профессору Анатолию Гальчинскому, который, симпатизируя команде “зеленых”, считает важным оказывать им конструктивную помощь, критикуя происходящие процессы.
— Анатолий Степанович, хотелось бы услышать ваше мнение по поводу экономической политики нового правительства и ее системности?
— Одно уточнение: мы собираемся обсуждать вопросы пока еще формирующейся экономической политики государства. Говорить о ее целостности, структурной сбалансированности у нас нет оснований. Будем считать, что правительство работает над этим. Это нормально. Многое нужно переосмыслить.
На мой взгляд, особо значимым не только в экономическом, но и в политическом контексте является место проведения одного из последних инвестиционных форумов — Мариуполь. Если это станет отправной точкой новой стратегии решения донецкой проблемы, то восстановление Донбасса может рассматриваться и в качестве конструктивного начала общеэкономической стратегии государства. Понятно, что это очень сложная прежде всего в политическом контексте модель экономической политики. Но она достаточно перспективна. Классический пример в этом — восстановление полностью разрушенной войной экономики Западной Германии. Это не только финансовая помощь по плану Маршалла, но и отказ западных стран от причитающейся им репатриации стоимости (только Франции — 20 млрд долл.). В итоге конец 1940-х годов — немецкое экономическое чудо. Западная Германия превращается в эпицентр восстановления экономики всей Западной Европы. Естественно, речь идет о принципиально иной ситуации. Но сам подход заслуживает внимания.
Что касается прикладных решений, то при всей привлекательности отдельных из них сказывается отсутствие интересующих инвесторов в первую очередь системных аргументаций. В итоге предлагаемые решения воспринимаются всего лишь как импровизированные декларации. Как бывший советник президента, председатель Совета Национального банка Украины, постоянно встречался с представителями проявлявших интерес к нашей экономике средних и крупных корпораций и всегда ощущал, что в интересующих их вопросах они знают наши реалии не хуже, чем мы. Инвестора интересует не список предполагаемых новаций, а в первую очередь обоснования механизмов их реализации. До такого уровня обобщений “зеленые” еще не поднялись.
Думаю, что таким же образом оценивается программа деятельности правительства и широко афишируемый показатель экономического роста 40%. Какова доказательная база соответствующей динамики? Нам говорят: опыт других стран свидетельствует, что 40% пятилетнего роста ВВП и 7% ежегодного — достижимая задача. У меня в связи с этим естественный вопрос: почему в таком случае не ставится в пример наш собственный, выстраданный всем народом, опыт? Ведь у нас были и более высокие показатели. Экономические достижения 2000—2004 годов названы не нами, а авторитетными западными аналитиками украинским экономическим чудом. Согласно данным статистики Международного валютного фонда, ВВП Украины в долларовом эквиваленте составлял в 2000 году 31,26 миллиарда, а в 2004 году (с учетом фактически неизменного валютного курса гривни в 5,2—5,4 гривни за доллар) — 65,04 миллиарда. Рост за пять лет — в 2,08 раза. Среднегодовой темп роста — более 8%. Приплюсуйте к этому бездефицитный бюджет и положительное сальдо платежного баланса, рост в 3,2 раза реальной зарплаты, и можно ставить на этом точку. Эти достижения не пришли к нам сами по себе. Это результат экономических реформ — глубоких системных преобразований предыдущего периода. Мы прошли путь от самых разрушительных (по мировым стандартам) последствий экономического кризиса (только в 1994 году ВВП сократился на 24%, промышленное производство — на 28%, инфляция — 102 не процента, а раза) до самых высоких в Европе показателей роста.
Хочу акцентировать и на следующем. Экономическое чудо послевоенной Германии финансировалось, как это все знают, всецело за счет внешних источников. Польша начала поднимать голову в экономике лишь после того, как ей списали (частично реструктуризировали) внешние долги (в 1989 году задолженность страны перед МВФ и банками стран Парижского и Лондонского клубов составляла около 41 миллиарда долларов). Мы могли об этом только мечтать.
Украинское экономическое чудо — наш собственный продукт не только по своим экономическим параметрам, но и по методам реализации. Это никем не ставится под сомнение. В свое время директор Стокгольмского института восточноевропейской экономики Андерс Аслунд в опубликованной в Washington post статье подчеркивал, что достижения Украины — это не просто высокие результаты украинской экономики, но и новая экономическая модель, напоминающая юго-восточную стратегию “новые тигры”. Маргарет Тэтчер в книге “Искусство управлять государством”, акцентируя на этих же достижениях нашей страны, пишет: “Президенту Кучме, несмотря на все его недостатки, удалось все же разрешить большинство проблем в отношениях между Украиной и Россией. Фактически происходит рождение Украины, которая признает свои исторические связи с восточным соседом, но в то же время ориентируется на Запад. Украина достаточно велика и потенциально богата, что дает ей возможность претендовать на центральную роль в Восточной Европе”...
— Какой смысл вспоминать сейчас об этих очень важных, но уже ушедших в прошлое событиях нашей истории?
— Моделируя конструкцию новой политики, мы должны в обязательном порядке учитывать принцип преемственности. Новое не начинается и не может начинаться с нулевой отметки. Хосе Ортега называл преемственность базисной закономерностью развития общества. Все, что должно быть, писал он, возможно только на основе того, что уже есть. Я акцентировал на этом и раньше. Меня и сейчас мучает вопрос: почему после экономического чуда так резко “посыпалась” наша экономика, демонстрируя самый глубокий в Европе спад во время мирового кризиса? Далее — перманентная стагнация. В 2018-м — 131-е место в общем рейтинге стран мира. ВВП на одного человека — всего 3,1 тысячи долларов. По всем канонам экономической теории так не должно было быть.
И все же, что произошло? Ответ очевиден — нарушен принцип преемственности. Каждый новый хозяин на Банковой пытается реализовать задекларированные новации в экономике с нулевой отметки. Из этого ничего не получилось. Очень хочется, чтобы новые власти учли эти реалии. Иначе их ждет та же участь, что и их предшественников. Исключений в этом быть не может.
— Вернемся к реалиям экономической политики нового правительства. На какой основе возможна систематизация нынешних, мягко говоря, разбалансированных нововведений?
— В моем понимании, речь должна идти о формировании инвестиционной модели развития нашей экономики. Ее суть — темпы роста инвестиций опережают темпы роста ВВП. На этой основе стимулируется перманентное ускорение экономической динамики. Опять-таки, на основе кучмовских реформ такая модель была сформирована в нашей экономике. Вот ее показатели. Рост ВВП в 2000—2004 годах в 2,1 раза, инвестиций — в 3,2 раза. Начальная позиция роста ВВП в соответствующий период — около 5%, заключительная — более 10. Приплюсуйте фактическую стабильность валютного курса гривни, и каждый, кто умеет читать статистику, подтвердит уникальность рассматриваемой ситуации.
— Каковы ее функциональные особенности?
— Коснусь лишь нескольких позиций. Хорошо известно, что исходной основой инвестиционной активности всегда была и будет макроэкономическая стабилизация, на фундаменте которой выстраиваются механизмы стабилизации ценовой и валютно-курсовой динамики. Почему-то в правительстве и об этом забыли? Речь идет о корреляции разносубъектных (Нацбанка и Минфина) сфер экономики — монетарной и фискальной. Каковы механизмы их корреляции? С учетом независимости центрального банка в этом вопросе нет стандартных решений. Один из наиболее авторитетных банкиров современности, в течение 18 лет руководивший Федеральной резервной системой США, Алан Гринспен в своей книге “Эпоха потрясений” акцентирует на неформальном способе решения рассматриваемой проблемы. Она согласовывалась во время проводимого каждый вторник общего завтрака руководителей ФРС и Минфина. Нам бы дожить до подобных механизмов решения сверхсложных проблем.
У нас с учетом опыта ряда других стран функция корреляции монетарной и фискальной политики возложена на Совет Нацбанка Украины. Это положение зафиксировано Конституцией Украины. При этом учитывалась независимость Совета и представительный характер его персонального состава. Кроме этого, на Совет возлагалась функция контроля над эмиссионной деятельностью НБУ, процессом рефинансирования, а также финансовой деятельностью банка.
Кому это нужно? Предыдущие власти, как и можно было ожидать, внесли поправки в закон о НБУ, в результате которых Совет фактически перестал быть независимым и, естественно, потерял возможность реализации координирующей функции, о которой идет речь. Что по этому поводу предполагают предпринять “зеленые”, понимают ли они принципиальную значимость обсуждаемой проблемы? В моем понимании, способ ее решения очевиден — необходимо возвратиться к прежней редакции закона о Национальном банке Украины.
Следующий блок проблем касается необходимости весьма существенного сокращения (минимум на треть) уровня госпотребления. По существующим оценкам, расходы бюджета и Пенсионного фонда в 2—2,5 раза превышают оптимальные параметры. Экономика не в состоянии обслуживать государство таких масштабов. И в этом вопросе заслуживает внимания опыт реформ восстановительного периода, обеспечивших возможность сокращения расходов бюджета с 40,1% ВВП в 1994-м до 30,1% в 1997-м и 29,2% в 1999-м. Премьер-министр, видимо, оговорился, когда на Киевском форуме заявил о перспективе снижения роли государства. В правительстве должны понимать, что основой снижения уровня госпотребления является освобождение государства от несвойственных ему функций. Этим его дееспособность не ослабляется, а наоборот, усиливается. Известный принцип “чем меньше государства, тем оно сильнее” отражает соответствующую взаимозависимость.
— То есть вы за приватизацию стратегических объектов и введение рынка земли?
— Сначала о рынке земли. Я немного разбираюсь в этом вопросе. Один из первых указов президента Кучмы о земельной реформе обосновывался в моем кабинете. Его авторы — ученые Института аграрной экономики Виктор Месель-Веселяк и Николай Федоров. Проект указа, предопределяющий ряд многоступенчатых решений разгосударствления земель и их приватизации, обсуждался на сессии Академии аграрных наук. Предполагалось, что конечной точкой соответствующих реформ станет образование рынка земли. Это безальтернативная позиция. С 2000 года соответствующее решение, прежде всего по политическим мотивам, блокируется. Если “зеленым” удастся конструктивно решить эту проблему, то это можно будет квалифицировать как реально ощутимое достижение не только новых властей, но и государства в целом.
Теперь о приватизации стратегических объектов. Всегда был и остаюсь сторонником глубокой приватизации. Согласно нашим оценкам, удельный вес госпредприятий в структуре создаваемого ВВП не должен превышать 12—15%. Что меня беспокоит в нынешней ситуации? Целевая функция соответствующих решений: речь идет о чисто фискальной функции или о проблеме эффективного собственника?
Следующее — задекларированный властями равный доступ к приватизации стратегических объектов национального и иностранного капиталов. По законам рыночной экономики, так и должно быть. Но иностранный капитал на порядок сильнее и опытнее нашего, и в этом контексте результаты приватизации соответствующих объектов очевидны уже сейчас. А это означает, что, условно говоря, и “южмашевцы”, и “антоновцы”, и Новокраматорский тяжмаш изменят свой статус, — оставаясь нашими, будут уже не наши. А ведь речь идет о предприятиях, которые не только предопределяют стратегические возможности нашей экономики, но и являются неоспоримым символом, если хотите, и нашего национального достоинства. Леонид Кучма был первым иностранцем, которому китайские власти позволили посетить центр ракетно-космического управления. Естественно, что в данном случае внимание китайских властей адресовалось ему не только как президенту, но и как директору “Южмаша”. В свое время “южмашевцы” активно помогали Китаю в обосновании ракетно-космического комплекса. Об этом не принято было говорить. Я был свидетелем, когда китайские власти подписывали с “антоновцами” соглашение о проектировании крыла (а это самая сложная конструкция летательного аппарата) для первого китайского самолета. Очень не хочется, чтобы эти и другие подобного рода примеры остались лишь достоянием нашей истории.
Каков выход? Для меня он однозначен — необходима государственная политика консолидации национального капитала, укрепления его конкурентных позиций на внутреннем и внешнем рынках. В связи с этим хочу обратиться к политикам: давайте перестанем унижать достоинства крупного капитала — основного стратегического инвестора страны. Это рецидив sovietico. Интересы крупного капитала не пересекаются с интересами малого и среднего бизнеса. Основой поистине выдающихся экономических успехов Южной Кореи стала политика выращивания национальных монополий. Подобную политику проводят и юго-восточные тигры, другие страны. Еще совсем недавно Финляндия была страной, специализирующейся на производстве мебели. Ныне она превратилась в одного из лидеров информационных новаций. Ее ВВП в 2018-м — 49,8 тысячи долларов на человека, тогда как в среднем по ЕС — 36,6 тысячи долларов. Олигархию действительно необходимо всеми возможными средствами ограничивать. Что же касается крупного национального капитала, то и он, как малый и средний бизнес, требует действенной поддержки государства. Хотелось бы, чтобы новые власти заняли конструктивную позицию и в этом вопросе.
— Есть ли основания вести речь о корреляции инвестиционной и социальной политики в решении задекларированных в программе Кабинета министров задач экономического роста?
— К большому сожалению, вынужден констатировать противоположное — речь должна идти об их дезинтеграции. Социальная политика, в которой исходной системообразующей основой является задача преодоления бедности, — это не политика созидания, не политика роста. В действительности речь идет о реанимации давно обанкротившегося прокоммунистического принципа перераспределения, возрождения психологии государственного патернализма. Подрывая стимулы роста развития, такого рода политика предопределяет в конечном итоге не снижение, а наоборот, повышение уровня бедности.
Если мы действительно хотим не на словах, а на деле преодолеть тенденцию углубления из года в год бедности, то необходимо переориентировать основные механизмы социальной политики на работающее население, на тех, кто своим трудом умножает национальное богатство страны. Не ослабляя заботы о социально уязвимых слоях населения, социальная политика должна фокусироваться в первую очередь на содействии росту креативного (в широком контексте) потенциала каждого работника, на создании необходимых предпосылок, обеспечивающих возможности для каждого работника своим трудом добиваться роста благосостояния своей семьи и одновременно способствовать развитию экономики и общества в целом. Одновременно речь должна идти о политике диверсификации частной собственности, стимулирования предпринимательства, малого и среднего бизнеса.
Ожидаемый результат такой политики — качественные изменения социальной структуры общества. Ее основным субъектом становится средний класс. Это одновременно и наиболее эффективный способ снижения удельного веса бедного населения, как и основа репродукции богатых слоев населения. Как мне представляется, широко используемая в мировой практике политика становления и укрепления позиций среднего класса должна была стать системообразующим звеном социальной политики нашего государства на ближайшую перспективу.
— Последний вопрос о промышленной политике правительства. Вы тоже считаете, что рынок в состоянии сам решать существующие проблемы в ее развитии?
— Я так не считаю. Как свидетельствует мировой опыт, даже в условиях максимальной реализации механизмов рыночного саморегулирования всегда остается пространство для государственного стимулирования. В США это предприятия военно-промышленного комплекса, аэрокосмической отрасли, новейших информационных технологий. Свободные экономические зоны — это тоже один из механизмов государственного стимулирования производственных новаций. Их в США более 50. Практически во всех странах мира объектом стимулирования являются предприятия энергетического комплекса.
Вывод однозначен: нам необходимо как можно быстрее скорректировать сложившуюся ситуацию. Донкихотство в подобного рода вопросах может обойтись нам слишком дорого. Необходима системно аргументированная промышленная политика государства. Нужно и в этой (как и в других) сфере экономики максимальным образом стимулировать рыночные саморегуляторы, принимая во внимание, что все то, что рынок делать не может, должно компенсироваться в полном объеме регуляторными механизмами государства.
Именно таким образом выстраивалась промышленная политика при Леониде Кучме. Так сложилось, что он был не только ее главным конструктором, но и, как мы называли, ответственным прорабом. Нестандартным в этой политике было использование механизмов точечных — не общих для всех, а специфических для отдельных звеньев производства, — решений. Я был свидетелем того, как Кучма убеждал Назарбаева купить харьковские Ан-74 новой модификации. На малышевском заводе вам расскажут, какую роль он сыграл в заключении в 1996 году соглашения с Пакистаном о продаже 320 танков Т-80 (стоимость контракта около 700 миллионов долларов) и в освоении в предельно сжатые сроки производства комплектующих, которые отказалась поставлять Россия. Об этом же расскажут вам и судостроители. Мало кто знает, что в 1994 году обсуждался вопрос о консервации отдельных металлургических предприятий. Отрасль была на грани полного банкротства. И ее спасали специальными решениями. Как нас тогда только не называли специалисты-рыночники. Но мы (я имею в виду государство) делали свое дело. Нам удалось в чрезвычайно сложных условиях не только сохранить, но и в ряде позиций существенно осовременить многие составляющие промышленного потенциала страны благодаря соответствующим решениям. Убежден, что подобным образом должна выстраиваться промышленная политика и в наше время.
— Какие, по вашему мнению, сферы промышленной политики требуют неотложной поддержки государства?
— Это один из наиболее важных и наиболее сложных вопросов экономической политики. Его обоснование — функция Минэкономики. Первое направление. Речь может идти, в моем понимании, о политике реиндустриализации базисных отраслей промышленности, продукция которых всегда пользовалась и будет пользоваться возрастающим спросом. С учетом того, что страны Запада акцентируют внимание прежде всего на освоении постиндустриальных образований, Украина может претендовать на ведущие позиции в Европе в этом базисном сегменте экономики.
Второе. Учитывая ускоряющуюся динамику производства сельхозпродукции и наши возможности занять одно из ведущих мест в мире в соответствующей сфере, государство обязано стимулировать глубокую модернизацию предприятий перерабатывающей и пищевой промышленности.
Третье направление. У нас сохранились уникальные предприятия машиностроительной отрасли. Продукция ее лидеров — “Мотор Сич” и Новокраматорского машиностроительного завода — пользуется и сейчас достаточно высоким спросом на мировом рынке. Мы и сейчас занимаем ведущее место в мире в области ракето- и самолетостроения. Наша общая забота — сделать все, чтобы укрепить эти позиции.
Четвертое. Кадровый потенциал позволяет нам ставить перед собой задачу глубокого освоения одного из ведущих направлений — информационных технологий. Инновации в высокотехнологичных отраслях всегда и везде стимулируются государством. Каким образом эти особо значимые вопросы рассматриваются новым правительством, мы не знаем.
Каковы последствия происходящего? Согласно существующим прогнозам, нас ожидает спад промышленного производства. Согласно данным Госстата, в июле, августе и сентябре текущего года по сравнению с соответствующими месяцами прошлого года объем промышленного производства сокращался соответственно на 0,2; 1,7 и 1,1%. Что по этому поводу скажет премьер-министр, ведь это уже собственные “достижения”? В 2017—2018 годах статистикой фиксировался рост производства. Правда, за два года всего на 5%, но это все же рост. Проинформирован ли об этом президент?.. Моя позиция в связи с этим однозначна: парламент допустил ошибку, одобрив программу правительства, в которой фактически отсутствует обоснование фундаментальных основ промышленной политики. Парламент своим решением должен обязать Кабинет министров в определенные строки представить соответствующий раздел на рассмотрение Верховной Радой.
Перечень подобных коллизий экономической политики правительства можно, к большому сожалению, продолжать. Все они свидетельствуют о ее фактической разбалансированности, несистемности. Если называть вещи своими именами, то необходимо признать, что экономической политики в своей структурной целостности — функционально сбалансированной политики экономического роста — еще не существует. Это самая слабая позиция не только правительства “зеленых”, но и государства в целом. Закрывать глаза на эти весьма опасные реалии мы не имеем права. На это должен адекватным образом реагировать и президент. Общество ждет от него соответствующих решений, даже самых радикальных.
