“Я Усманову сказал: “Коммерсантъ” — это тяжкий крест. Это не каруселью владеть, понимаете?”

Двадцатилетняя история издательского дома “Коммерсантъ” на прошлой неделе обсуждалась во всех подробностях: юбилейные здравицы растревожили много скелетов в редакционных шкафах. Больше всего поминали — естественно — нынешнего шеф-редактора Андрея Васильева и — неожиданно — бывшего, Рафа Шакирова.

Васильев работал в ИД с самого начала этой истории и продолжает возглавлять его сейчас. У него были большие перерывы: он и уходил с того или иного поста в “Коммерсанте” — в рекламный бизнес, в кино, или для того, чтобы возглавить киевскую редакцию газеты (в июне 2005 — апреле 2006), — но неизменно возвращался. Он смог найти общий язык со всеми владельцами “Коммерсанта”: и с отцом-основателем газеты Владимиром Яковлевым, и с Борисом Березовским (и до его опалы, и после), и с нынешним владельцем — Алишером Усмановым. Он “пережил” на своем посту не одного звездного репортера газеты, прокомментировал не один судебный иск, пошел, наверное, не на один компромисс.

Slon.ru спросил с Васильева за все: почему в “Коммерсанте” исчезла полоса комментариев, почему материалы о Беслане не вошли в юбилейную подборку главных статей “Коммерсанта”, как часто его приятели и ньюсмейкеры газеты просят его о личных одолжениях и расстроен ли он из-за отсутствия Путина на юбилее газеты. Но прежде чем ответить, он рассказал, что его — и его коллег — возмутило в интервью Slon.ru другого бывшего главного редактора “Коммерсанта” Рафа Шакирова.

Ложь по злому умыслу

— Перед тем, как дать интервью уважаемому Slon.ru, я хочу сделать заявление, опровергающее несколько утверждений, которые сделал Раф Шакиров в недавнем интервью. Напомню, речь шла о развороте [самолета премьер-министра Евгения] Примакова [над Атлантикой] во время его поездки в Америку, который он совершил в связи с началом военных действий [в Югославии в 1999 году] и заметкой в “Коммерсанте” по этому поводу.

Я утверждаю, что Раф Шакиров врет. Причем, врет не по забывчивости, а по злому умыслу, пытаясь выгородить себя в очень неприглядной картине и повесить неприглядные действия на “Коммерсантъ”. Его утверждение о том, что статья [о развороте Примакова над Атлантикой], которая появилась в “Коммерсанте”, была инспирирована [олигархом Борисом] Березовским, — полнейшая ложь.

По двум причинам. Во-первых, владел “Коммерсантом” тогда Владимир Яковлев, Березовский не имел никакого отношения к газете, а покупкой он стал заниматься только спустя полгода. Это легко проверить. Другое дело, что “антипримаковская” статья, наверное, была на руку Березовскому — как и любому нормальному бизнесмену, потому что Примаков был отвратительным премьер-министром.

Далее. Утверждение Рафа о том, что статья была кем-то инспирирована, — наглая ложь еще и потому, что новость о развороте самолета была принесена тогдашней сотрудницей “Коммерсанта” Натальей Тимаковой (сейчас — пресс-секретарь Дмитрия Медведева — Slon.ru), около 21:30. Это тоже легко проверить: в лентах это сообщение появилось несколько позже и потому почти никто из печатных СМИ не смог эту информацию поместить. Таким образом, статья была “инспирирована” штатным сотрудником, и над ней началась работа в авральном порядке.

Надо сказать, что в тот вечер Рафа Шакирова действительно не было на работе, он ушел оттуда где-то около шести часов, и он ушел в ресторан. Неоднократные попытки с ним связаться привели к тому, что сначала он не подходил к телефону, а потом просто его отключил. То есть, во время работы с такой ценной информацией Рафа Шакирова просто не было, и не было с ним связи.

Номер тогда вел Миша Михайлин, который жив-здоров и возглавляет “Газету.Ru”. При этом был [Александр] Стукалин, который возглавлял информационный центр, а сейчас работает заместителем главного редактора газеты, был ответственный выпускающий [Андрей] Михеенков. То есть, на самом деле, полно здоровых людей, которые видели эту картину, и на которых он, пытаясь отмазаться, в этой статье бросает тень.

Далее. Его утверждение, что тираж газеты был отозван из типографии, — тоже ложь, и очень глупая, потому что это — достаточно беспрецедентный случай, и, конечно, это тоже можно проверить в типографии: было ли такое зафиксировано (это связано с деньгами, штрафами и так далее). Кроме того, этот замечательный главный редактор не помнит, что речь шла не о $17 млрд, как он утверждает, а о 15 (и эта цифра была вынесена в заголовок).

Я также утверждаю, что эту ложную информацию Шакиров дает не по забывчивости, — та же самая информация давалась им сразу после увольнения. И неоднократно, во многих интервью он врал коллегам. Но в “Коммерсанте” тогда было принято вполне сознательное решение: не связываться и не опровергать эту глупость, хотя многим ребятам было обидно. Но мы на партсобрании решили, что опровергать — в падлу.

Теперь насчет увольнения. Его действительно уволил [гендиректор Леонид] Милославский — после жалостливого и извинительного письма Примакову [написанного Шакировым], — ведь он нанес урон репутации всей газеты. И за статью, которая была опубликована во время его отсутствия по неуважительной причине. Таким образом, Милославский мог бы его уволить за прогул — в газете вся работа основная начинается после шести часов. Приблизительно так он и был уволен.

Хотя формулировка была спокойная: “по собственному желанию”. Но в редакции до сих пор, помня об этом случае, считают, что Раф Шакиров был уволен за бл•дство.

— Нельзя это слово исправить?

— Поставьте многоточие.

— Синоним вы не подберете?

— Что-то не хочется подбирать синоним.

— Послушайте, а вы же в то время на ОРТ работали.

— Да, я не работал в редакции, но в тот день, когда статья вышла, был в редакции. Я пришел к [Леониду] Милославскому, просто потому, что он — большой мой друг. Он был просто шокирован этой статьей. И в тот момент он говорил, что за такую статью можно увольнять Шакирова, — именно потому, что он не контролировал ситуацию. Какая может быть инициатива Милославского? Мне очень жалко было Леню, потому что тогда ни за что пострадала его репутация. А он был, повторяю, мой очень близкий друг. Да и всех ребят было жалко, “Коммерсантъ”, даже когда я в нем не работал, был всегда для меня не чужой конторой.

И почему я так уверенно говорю — еще и потому, что спустя месяцев восемь я [вновь] пришел на работу в “Коммерсантъ” — главным редактором и шеф-редактором, и проверял, что тогда случилось, — и с типографией, и всю фактуру, — чтобы не говорить с чужих слов.

— А сейчас ваше отношение к статье какое?

— Я всегда считал, что она ужасная. Но оправдывает Владислава Бородулина (который был автором статьи, а тогда — шефом блока политической и экономической информации) и Мишу Михайлина то, что все тогда делалось в диком аврале, это была реальная посадка номера. Более того, они не могли посоветоваться с главным редактором, который в это время сидел в ресторане “Сирена”, и ему было в падлу подходить к телефону.

— Откуда вы так точно это знаете?

— Это я тоже проверил.

Лучшие времена “Коммерсанта”

— Когда “Коммерсантъ” переживал, по-вашему, лучшие времена?

— Самые лучшие времена он, конечно, переживал, когда я там был, и когда было самое начало. Ни на что не похоже было. И я очень горжусь тем, даже скажу, что счастлив, что я был к этому причастен.

— То есть при Яковлеве?

— Да. Были разные времена. Более того, когда Шакиров пришел после [Александра] Локтева в 1997-м году, то, действительно, “Коммерсантъ” пережил серьезный взлет. Я не спорю. Профессионально он был вполне достойный главный редактор. Ну, а потом “Коммерсантъ” пережил взлет, когда я вернулся, в 1999-м году.

— Раф Шакиров действительно реанимировал газету?

— Газета, действительно, [до него] была на большом спаде.

— И это он сделал ее общественно-политической?

— Да. Я тогда работал начальником журнала, который назывался “Коммерсантъ”, мы его называли Weekly. И мы с легкостью в еженедельном режиме (причем, это было не раз и не два) опережали ежедневную газету по информации. Мы-то, конечно, этим гордились, но это смешно, когда еженедельник может опережать ежедневную газету.

— Смешно и то, что — в том же издательском доме.

— Тогда издания ИД были разделены структурно. Тогда не было объединенной редакции.

Владелец Березовский

— Хотела про старого владельца “Ъ” спросить. Вы всегда подчеркивали, что публиковали заявления Березовского “на правах рекламы”. И это вроде как доблестью было.

— Это не было доблестью, это не я подчеркивал, это подчеркивали журналисты. Кстати, [в юбилейном фильме про “Коммерсантъ”, показанном на “Первом канале”] это подчеркнул Леня Парфенов, а не я. Это — совершенно нормальная вещь, любой человек может разместить за деньги что угодно, — если это не противоречит закону о печати и Уголовному кодексу. Но он может разместить даже бесплатно — если это будет в формате нашего издания. Никакой доблести я из этого не делал никогда в жизни. Какая, собственно, доблесть, если мы на 100% принадлежали Березовскому?

В конце концов, ты [как владелец] возьмешь всю прибыль — ты имеешь на это право. Просто, все должно быть по закону “О СМИ” и по неформальному закону — об информационном пространстве.

— Не публиковать его тексты было нельзя?

— Так никто особо и не спорил. Никакой доблести не было. Вы считаете, что это была дискуссия какая-то безумная? “ОК”, — говорили, и все. Я его просил хотя бы предупреждать заранее [о готовящихся текстах], иначе мы возьмем накрутку — за срочность.

Почетные гости

— Про юбилей газеты. Правда хорошо, что Путин не пришел?

— Я был очень расстроен. Довольно прикольное было задумано действие к его приходу. Думаю, что это интересно было бы всем. Так что, для сценария [праздника] это был урон. И потом, я еще очень боялся, что остальные высокие гости испугаются неприхода Путина и тоже сорвутся. Но этого не произошло, за что я благодарен нашим высоким гостям, которые все-таки у нас были.

С другой стороны, конечно, мы чувствовали себя свободнее. Но не из-за [отсутствия] Путина, а из-за ФСО, службы протокола, которые сильно ограничивали бы тусовку. В результате, получилось довольно интересное действо, все свободно себя чувствовали: спокойно передвигались по фойе, спокойно доехали до Большого театра, не стоя в бешеных пробках, которые создаются героическими усилиями ФСО.

— Но, может, для имиджа независимого издательского дома даже лучше, что он не пришел?

— Не-е-ет, я бы вообще так не усложнял — зависимость-независимость.

Я не могу осуждать Путина — за то, что не пришел. Там тоже могли быть свои резоны — непростые дни после катастрофы этой железнодорожной. Я не знаю, я же не протокольщик.

— Вы приглашали и Путина, и Медведева? Или как?

— Не. Я, честно говоря, на Медведева даже особо рот не разевал. Я не думаю, что президент должен ходить на такого рода мероприятия. Черт его знает.

И потом, чисто сценарно между Путиным и [обозревателем газеты Андреем] Колесниковым такие интересные отношения (об их вполне рабочих контактах все читают в газете “Коммерсантъ”). Колесников вел этот вечер. Могло получиться живое действо.

— Кому больше всего из гостей были рады? Кого не ожидали увидеть, но увидели?

— Да я всем рад, я же не протокольщик. Но, пожалуй, больше всего я благодарен Владимиру Ивановичу Якунину — если бы он не пришел, я бы не то что обидеться, удивиться бы не мог. У него катастрофа [“Невского экспресса”] была, а он пришел. Видимо, у него действительно хорошее отношение к “Коммерсанту”. Я был приятно удивлен, что он не отменил [планы на вечер].

Личные отношения

— Одним из тех, кто приехал, был [совладелец “Альфа-банка”] Михаил Фридман. Правда, что вы ему сказали “Спасибо, Миша, что приехали”?

— Я действительно так сказал, хотя с того самого суда с ним не здоровался. Причем, это не отражалось на моей профессиональной деятельности. Я прекрасно понимаю, что если через газету буду сводить с кем-то счеты, то это уже будет не газета, не “Коммерсантъ”, не пресса и не журналистика.

Я был на него обижен лично (по ряду причин, о которых не будем сейчас говорить, их — много). Но тут я его встретил сначала на сцене [Большого театра], потом в клубе “Мост”, и вдруг понял, что никакой личной обиды уже не осталось. А раз так, то изображать из себя “целочку” — глупо.

— …Вы, тем самым, не признали, что иск “Альфы” к “Коммерсанту” был оправданный?

— Нет, не признал. Я же говорю, что это была моя личная проблема, но ничего личного не осталось. Было, да быльем поросло. В конце концов, потерю этого миллиона долларов “Коммерсантъ” пережил не сейчас, а уже тогда. И пережил достаточно безболезненно.

— Почему все же тогда под текстом была подпись целого отдела — финансов, а не личная — автора?

— Там участвовало человек 15, вот и все. И мы не скрывали, кто автор. Более того, на сцену Большого вышла одна из авторов текста — Лиза Голикова.

— Петр Авен тогда, как вы говорили, сказал, что вы поступили не по-товарищески, опубликовав этот текст...

— Я тогда ему сказал: тогда давай, в следующем номере дадим твое интервью, где ты можешь назвать “Коммерсантъ” земляным червяком. Земляным червяком он не назвал, но как-то очень нелицеприятно высказался в адрес “Коммерсанта”. Ну ничего, ради Бога, мы это опубликовали. В заметке, из-за которой был кипеж, мы же полностью дали пресс-релиз “Альфа-Банка”, просто полностью.

— И часто у вас было такое, что ньюс-мейкеры, которые к вам относятся как к приятелю, как к человеку, с которым знакомы лет 20, просят что-то не публиковать?

— Понимаете, я всегда рад пойти навстречу не то что друзьям-ньюс-мейкерам, но если это возможно. А если невозможно, тогда мне может быть даже очень жаль по-человечески, что не помог товарищу. Но что делать?

— Когда это “возможно”?

— Бывают такие заметки, которые можно ставить, можно не ставить. Таких полно бывает — в любой прессе.

— Вы в день рождения получили решение суда по иску Лужкова.

— Ну, во-первых, у нас Юрий Михайлович Лужков строго выигрывает иски в суде. И я тут не сильно удивился. Да никто не удивился — все просто над этим смеются: не над Лужковым, все-таки больше — над Московским городским судом. Строго он, Лужков, выигрывает. А во-вторых, я так был занят этим юбилеем, что это даже прошло мимо меня.

Но вот если говорить по понятиям, по-пацански, они поступили очень неприлично: все понимали, что мы просто цитировали одного из героев этого скандала — Немцова. Мы же должны описывать конфликт между Немцовым и Лужковым из-за этого отчета? И что мы такого сделали?

И если бы Юрий Михайлович привык работать с прессой цивилизованно, то он мог бы подать не денежный, а формальный иск к “Коммерсанту”. По нашему идиотскому закону редакция несет совокупную ответственность с тем человеком, которого она цитирует (то есть что, надо вообще закрывать лавочку и не описывать конфликт?) И если вы — в цивилизованных отношениях, то можно подать иск на Немцова и ему тогда пришлось бы опровергать, — через нашу газету, свое высказывание.

А при чем тут 500 000 рублей, я не понимаю. У него плохи дела, я думаю, у Юрия Михайловича, но жена могла бы помочь, если совсем плохо.

— Как сложилось это историческое отношение к Лужкову у “Коммерсанта”?

— Это если сложилось, то — из-за Лужкова. Но никакого исторического отношения не было никогда в жизни. Никто нам на него заказа не давал. Если он так считает, то ошибается. Почему он решил, что мы так его не любим... Я вообще думаю, что его накачивают какие-то ближайшие люди из окружения.

Впрочем, недавно он давал большое интервью “Коммерсанту”. Более того, в начале, именно благодаря мэрии Москвы мы получили здание, где находится “Коммерсантъ”.

— Но вы признаете, что это — особое отношение? Особая нелюбовь к Лужкову?

— Я не знаю. Еще раз — у нас нет нелюбви к Лужкову. Вообще, у газеты “Коммерсантъ” не может быть любви-нелюбви. Я это объяснил вам на примере Фридмана. Лично я могу кого-то любить или не любить. Но если на наших полосах чувствуется, что мы кого-то любим или не любим, — грош цена газете “Коммерсантъ”. Я считаю, что пресса вообще не может себе этого позволять. Понимаете?

— Понимаю.

— Сколько раз было (это самый примитивный пример), когда я снимаюсь в кино или играю в театре у друзей, в “Коммерсанте” на это нет ни одной положительной рецензии. Что мне теперь — увольнять людей? Критик есть критик, он имеет на это право. Или мне надо уволить его и самому писать заметки.

Протеже громова

— Почему вы опять не главный редактор?

— Ну, сколько можно? Я — шеф-редактор. Я же и так был шеф-редактором и главным редактором одновременно, но это неправильно. Получается, что я — начальник над всеми редакторами, и совмещение это — не вполне правильная вещь. Это делалось в свое время, когда некого было [ставить на должность главного редактора]. А сейчас все — опытные люди, и Азер Мурсалиев (нынешний главный редактор газеты “Коммерсантъ”) — абсолютно профессиональный главный редактор.

И потом. У шеф-редактора — масса других дел. А главный редактор, я убежден, должен приходить в 11 утра и торчать до выпуска номера, то есть до 11 вечера, за редким исключением. А осенью, когда кризис начался, мы занимались спасением экономики уже нашей, издательского дома...

Словом, у газеты должен быть главный редактор — один. Это мы проходили уже в 2005-м году, я назначил Сашу Стукалина главным редактором, все было здорово, но просто кончилось это ссылкой на Украину. Ну и что? Это был вполне сознательный ход.

— То есть это не связано со сменой владельца?

— Здрасьте! Если вы помните, когда владелец изменился, тогда меня и отозвали с Украины — в Москву, на должность главного редактора “Коммерсанта”.

— Это я помню, да. А правда, что тогда вас на эту должность Алексей Громов (тогда — пресс-секретарь Владимира Путина) лоббировал?

— Ой, вы знаете... Меньше знаешь — лучше спишь. Я не знаю, кто меня пролоббировал. Был тогда дико удивлен, строго говоря.

Нет, Громов действительно ко мне всегда очень хорошо относился. Мы с ним, хотя и ругались, конфликтовали по рабочим моментам, но, в принципе, всегда эффективно, конструктивно работали. Хотя это было непросто — и ему, и мне, совершенно не безоблачное было сотрудничество, поскольку владелец у меня был Березовский, а у Громова непосредственный начальник — Владимир Путин. А кто меня лоббировал — это бог весть.

— Тогда, после покупки “Коммерсанта”, Усманов дал интервью “Новой газете”, и в ответ на это вы очень жестко раскритиковали Усманова в интервью “Газете.Ru”, сказали, что он ничего не понимает в издательском бизнесе, судя по этому интервью...

— Не в этом дело, просто я ответил на те резоны, которые он высказал в интервью, — что, дескать, “Коммерсантъ” — такой симпатичный проект, интересный и перспективный. Тогда я высказался, что он не понимает, что он, вообще-то, купил, что “Коммерсантъ” — это тяжкий крест. Это вообще довольно тяжелая вещь, это не каруселью владеть, понимаете? Это — довольно кусачий продукт, за который у владельца может быть дикое количество неприятностей.

Потом мы, кстати, с ним общались на эту тему. Мы с ним обсуждали это дело, обсуждали мой комментарий, я ему лично об этом говорил. Я до сих пор так же считаю. И больше того, в частных беседах он если не полностью [со мной] согласился, то уже не сильно это опровергал.

— То есть, он тогда на вас не обиделся. И назначил главным редактором.

— Значит, не обиделся — раз назначил.

Без “Комментариев”

— Вы вернулись в “Коммерсантъ” после ухода Владислава Бородулина. И закрыли полосу “Комментарии”. Зачем?

— Она мне очень не нравилась. Она была идиотская, не в формате “Коммерсанта”.

— Вы поменяли эту полосу на полосу “No comments”. Но это же смешно — какие могут быть comments к статьям из западной прессы?

— Мне дико не нравилась полоса комментариев. И по большому счету, за редким исключением, там были плохие очень комментарии. При мне никогда не было комментариев. И как главный редактор и шеф-редактор я имел право это сделать. И когда я разговаривал с начальником этой полосы Кириллом Роговым, задавал вполне конкретные вопросы, он не мог на них ответить. Вот и все.

— Вы не считаете, что газета — с четким форматом новостей — должна иметь полосу комментариев?

— Может, и должна. Но я ее нигде нормальную не вижу.

— А в “Ведомостях”?

— Мне не нравится. Чаще всего, не нравится. И об этом я тоже говорил своим коллегам. Потому что чаще всего это делается для халтуры. Гораздо проще сделать комментарий, чем написать актуальную, быструю, аргументированную, фактурную заметку. И люди этим пользуются: “Написать заметку не можем, ладно, хрен с ним, напишем комментарий”.

— А почему даже после смены владельца генеральным директором остается чуть ли не родственник Бориса Березовского [Демьян Кудрявцев]?

— Не ищите политики там, где ее нет. Генеральный директор — это абсолютно аполитичная должность. Он устраивал и прежних владельцев, и меня очень устраивал. Видимо, у Березовского не было другого выхода — никому не доверял что ли, не знаю.

А в тот момент, когда я был и генеральным директором, и шеф-редактором, и главным редактором газеты, меня это положение точно не устраивало. И я Березовскому многократно говорил, что не считаю себя классным бизнесменом, что это — совершенно противоречащие должности: генеральный директор зарабатывает деньги, а шеф-редактор их тратит. Налицо — совершенно четкий конфликт интересов. Когда совмещается это в одном человеке, ждать эффективности особой не приходится.

Тогда мне повезло: рынок рос, при этом были отличный финансовый директор, отличный коммерческий. И мы были одной командой, и ребята безумно много работали. Но все же совмещение этих постов противоречило здравому смыслу.

Свод правил

— Ближайший ваш конкурент — газета “Ведомости”. Там есть жесткие принципы, есть “Догма”. У вас они не формализованы?

— Какая догма?

— Целый ряд правил для сотрудников “Ведомостей” [собранных в одном документе].

— У нас тоже есть целый свод, просто я сейчас его пересказывать не буду. Более того, этот целый свод был придуман в “Коммерсанте” и, может, его апдейтили и взяли “Ведомости”. И он был, когда еще “Ведомости” не только не родились, но еще не были зачаты.

— Но свод этот не формализован?

— Я вам говорю: формализован, абсолютно четко.

— А каким образом тогда могло появиться интервью Олега Шварцмана?

— По формальным признакам оно абсолютно соответствует формату полосы “первые лица”, просто абсолютно. Если бы оно хоть в чем-то не соответствовало, то меня, наверное, уволили бы.

— А “чекистский крюк” Черкесова как появился?

— Здрасьте, Черкесов — из тех, кто для нас — абсолютные ньюс-мейкеры. Это была просто его статья. Статья, написанная любым ньюс-мейкером, которая удовлетворяет по информационной заполненности, будет опубликована.

Мы немедленно тогда написали официальное письмо [Николаю] Патрушеву, тогда — начальнику ФСБ. Я пытался до него и дозвониться (я не знаком с ним лично). Мы сказали, что будем счастливы опубликовать либо его ответную статью, либо мы готовы взять интервью.

— И? Он ответил отказом?

— А он никак не ответил.

— Вы можете сказать, как менялись требования к фактуре в “Коммерсанте”?

— Никак. Фактура должна быть исчерпывающая. По прочтении заметки у читателя не должно остаться никаких вопросов касательно происхождения нашей информации.

— Да, но если сейчас читать старые статьи “Коммерсанта”, то ты видишь, как они были оценочны.

— Да, я тоже это замечаю. Но мы тоже росли. Журналистика коммерсантовская родилась даже не из ноля, а из глубокого минуса. Вся совковая журналистика, была ли она левая, правая, консервативная, прогрессивная, была настолько отстойная, что я бы вообще не называл ее журналистикой.

Когда мы выпускали юбилейный номер, где были собраны события каждого года из двадцати, мы ставили заметки тех лет. И, конечно, очень многие были наивны. Сейчас в таком виде они не попали бы на страницы газеты. Но это — тоже наша история, ее нельзя стыдиться, зачеркивать.

Не стопроцентный Беслан

— А вы действительно считаете событием 2004 года пожар в Манеже, а не Беслан?

— Вы понимаете, какое дело. Я понимаю ваш вопрос, и мне очень сложно с ним спорить. Тем не менее. В газете должен быть какой-то разброс тем, нужно было какие-то разные темы показать. Надо было показать спектр тем — и деловые заметки, и общественные. А поскольку мы взяли “Норд-Ост”, то [давать] на 20 полосах два теракта... В этом не было никакой политики, поскольку “Норд-Ост” мы сделали, — из тех заметок, что были.

Я не считаю, что Беслан, с точки зрения журналистики, отличался от “Норд-Оста”. Можно сказать, что я беру ответственность [за этот выбор] на себя... Вполне возможно, что я оказался неправ.

Если вы обратили внимание, в статье про Манеж главное — фотография. К тому же, [пожар произошел] в день выборов президента.

Еще попытаюсь сейчас оправдаться. Тема архитектуры и архитектурных скандалов для “Коммерсанта”, благодаря Грише Ревзину, — сильнее всех [других изданий]. Это — одна из наших таких сильных тем. И поэтому жалко было ее не отразить в этом номере. А как еще отразишь?

И вообще, с учетом всех этих слухов (а было мнение, что “Манеж” специально подожгли), — это же довольно серьезная вещь. Впрочем, о каждом годе может быть дискуссия, правильно мы подали это событие или нет. Выбрать задним числом “событие года” — безусловно, субъективизм.

— Да, просто лично мне кажется, Беслан даже не событием года, а пятилетия может быть...

— Ну, и в номере получилось бы два теракта и не получилось бы что-то еще. Ну почему “Норд-Ост” не [такое же] событие пятилетия, как Беслан? Это можно сколько угодно дискутировать. Может, вы правы, может, я. Я не считаю, что я стопроцентно прав.

Линия партии

— А у вас нет ощущения, что “Коммерсантъ” — в русле линии условной партии власти? “Коммерсантъ” — независимая газета, этот образ создан, и действительно, все сверяют текущую жизнь с газетой. Но происходят выборы 1996-го года — выходит [в рамках ИД антикоммунистическая] газета “Не дай бог!”, идут выборы Путина — “Коммерсантъ” выпускает [биографию Путина] “От первого лица”. Когда нужно отказаться от неблагонадежной [журналистки кремлевского пула Елены] Трегубовой, вы пишете предисловие к книге Колесникова, где говорите про ее “сиськи”...

— Давайте разделим вопрос. Для выпуска “Не дай бог!” был выделен коллектив авторов, который делал отдельный продукт. Это — совершенно четкая позиция Яковлева, что никакой пропаганды в газете “Коммерсантъ” не будет. Хотите дать деньги на какой-то проект, считаете, что наши журналисты могут его сделать, — киньте клич.

Я, кстати сказать, там работал вне штата, хотя и за деньги (я вообще тогда работал на ОРТ). Мне предложили, и мне было интересно. И всем было интересно — мы очень не любили большевиков. Мы прекрасно понимали, что нелюбовь к большевикам на страницах издания “Коммерсанта” невозможна. Так что спасибо тем людям, которые дали нам возможность делать этот проект.

Что касается книжки “От первого лица”, то она с “Коммерсантом” не коррелируется. Были авторы, которым было тогда интересно работать с тогдашним премьером, кандидатом в президенты. Он ведь тоже может выбирать, а не так — пришлите ко мне 15 человек и пусть все спрашивают. Получилась сенсационная книжка. Я к ней никакого отношения не имел, поверьте мне, хотя был тогда шеф-редактором и главным редактором. И денег за нее не получил. Хорошая книжка, даже если сейчас ее прочесть. Повезло авторам этой книжки и читателям. И, наверное, повезло Владимиру Владимировичу Путину.

А если говорить о Трегубовой, то она в своей самоподаче просто потеряла профессионализм. Я очень долго ее спасал. Писал открытые письма через газету, писал письма [главе администрации президента Александру] Волошину, очень долго за нее боролся. Она постоянно совершала фактические ошибки, проверить которые было невозможно (человек пишет в номер, как правило, под самый дедлайн). И я совершенно не хотел подставляться. И опять же, как вы думаете, — меня Березовский по головке погладил, когда я уволил Трегубову? Нет, я получил больших пи...лей.

В этом смысле никакого выигрыша не было. Более того, от коллег я получил большое количество подозрений (подозрения были идиотские, ну, не важно). И я всегда нанимал людей, которых я мог лично недолюбливать, не любить, считать плохими людьми, но, если они все делали профессионально правильно, то — мой респект.

— А зачем писать про “сиськи” (в книге Андрея Колесникова) редактору уважаемой газеты?

— Я писал не как редактор, а как человек.

— Но вот убивают Анну Политковскую, и вы вдруг говорите, что она не журналист.

— Она действительно занималась не журналистикой, а общественной деятельностью. Общественную деятельность я оценивать не могу, а как человека я ее предельно уважаю, просто думаю, что на работу я бы никогда ее не взял.

То же самое можно сказать про [Валерию] Новодворскую. Глубочайший респект к ней как к человеку, как к политику, но при чем тут журналистика?

— Цинизм — это защитная функция человека, который работает редактором?

— Во-первых, это точно не защитная функция. … Не считаю себя циничным человеком... Многие думают иначе, но это как бы не мое дело.

— И вот, наконец, “Коммерсантъ” покупает [Алишер] Усманов. Вы не думаете, что он это делает под выборы Медведева?

— Тогда еще до выборов было достаточно далеко и Медведева еще не называли преемником.

— Может, некоторые люди все же заранее знали?

— Не я ж покупаю. Он со мной не советовался — покупать или не покупать. Я был поставлен перед свершившимся фактом. Больше того, я задал несколько вопросов. Я ж не прибежал сразу устраиваться на работу. Я провел серию консультаций, узнал, что, собственно, ожидают от “Коммерсанта” новые владельцы. И, когда мы нашли некий консенсус, я сказал: “Давайте, я буду работать, хотя я это делаю ради “Коммерсанта”.

— Усманов тогда дал интервью “Ведомостям” — через некоторое время после покупки. И сказал: “На следующий день после объявления о том, что я приобрел газету, в ней выходит статья, на мой взгляд, ненужная. Я считаю, что тема трудоустройства детей высокопоставленных людей — не тема первых страниц “Коммерсанта”...

— Об этом мы тоже с ним говорили — потом. Я сказал, что это — вполне тема для “Коммерсанта”, потому что дети начинают трудоустраиваться, они начинают влиять, в том числе и на бизнес. Естественно, что высокопоставленные люди сами влияют и на бизнес, и на политику, — это ни для кого не секрет. И когда мы с ним говорили на эту тему, я сказал, что это — неправильно.

— Усманов продолжает пытаться влиять?

— Если по газете это чувствуется... Я могу говорить, что угодно, но у нас — публичный продукт. Но если вы считаете, что газета наша играет в какие-то игры, вы не будете ее читать, наверное. Если политика — дело подковерное, то издательская политика — абсолютно надковерная, публичная.

— У вас есть особое отношение к теме газа, металлов — в контексте Усманова?

— Ответ — нет.

Наталия РОСТОВА