Строим сильную вертикаль в слабом государстве

“Была жара, жара плыла...” И закатилась уже в август. В это жаркое лето, побившее все рекорды за время наблюдения за погодой, в фокусе пристального общественного внимания находятся два обстоятельства украинской политической жизни: построение властной вертикали и действия власти по преодолению последствий великой суши, заставившей президента Виктора Януковича прервать свой отпуск и возвратиться из Крыма в Киев. Казалось бы, одно могло помочь другому, поскольку перед лицом стихийных бедствий действительно необходимы мобилизация всех ресурсов и централизация властных усилий. И власть делает все, что может сделать, и не делает того, чего сделать не в состоянии.

Страна нуждается не в политических штампах об инновациях, инвестициях и демократии, а в серьезном анализе насущных проблем и реальных угроз. Поскольку мы уже длительное время находимся на спаде, любое погодное или сезонное явление неотвратимо превращается в стихийное бедствие, к которому мы совсем не готовы. То мы горим, то нас заливает.

Разрушив СССР, мы одновременно разрушили и все защитные механизмы, которые были выстроены в Союзе за многие десятилетия усилиями миллионов людей. Куда-то, к примеру, девались пожарные машины, которые были практически в каждом селе. Исчезли как класс наблюдатели на лесных пожарных вышках. А что взамен?

Власть не может предотвратить стихийные бедствия. Этого от нее, впрочем, никто и не требует. Но власть в принципе должна уметь организовать страну на преодоление их последствий. И не позволять разворовывать деньги, хотя бы те, что направлены на поддержку пострадавших от природных катаклизмов. Власть как бы и старается — но она создает вертикаль в стране, где нет власти как государственной субстанции. Есть только некое исчезающее реликтовое излучение власти УССР.

Потому возможности воздействия власти на общество сокращаются, как шагреневая кожа, какие бы вертикали она ни воздвигала. Потому что сокращается, улетучивается метафизика власти. Вот эту метафизику уже никто и ничто не продуцирует на пространстве бывшего СССР. Как бы ни был силен властный импульс, он теряется, увязая в аморфном административном организме, ориентированном только на собственное благополучие. И тот факт, что потребовалось личное участие президента для решения такой обычной в общем-то задачи, как организация противопожарных мероприятий, — свидетельство скорее слабости системы власти и слабости государства.

Предыдущая власть дискредитировала не только парламентско-президентскую форму правления, но и само понятие власти, метафизику власти. Трудно представить, что нужно теперь сделать новой власти, чтобы вернуть этому понятию хоть какой-нибудь авторитет. Чтобы убедить граждан, что главный мотив ее деятельности — все-таки прежде всего общественное благо. И только потом — благо собственное.

Какие слова ей для этого нужно произнести? Власть не может сказать народу необходимые в трудную годину магические слова о сплочении, о мобилизации перед лицом уже очевидной опасности, поскольку в лексиконе власти нет магических слов. Есть какие-то формулы о прагматизме и профессионализме, но они не могут никого ни на что мобилизовать, даже если это будет жизненно необходимо для всеобщего спасения.

Парадокс нынешней (а тем более предыдущей) власти — в ее сущностной безвластности. Власть делает все, что может, но практически она ничего не может, кроме как “крышевать” безвластность. И получать свою как бы законную долю с безвластности. Это относится ко всему пространству распавшегося СССР. Но Украины касается в большей степени, поскольку она в силу исторически сложившихся обстоятельств находится на некоем географическом полюсе, где смыкаются реликтовые поля распада трех исторических империй: Российской, Австрийской и Оттоманской. И ментальность территории нашей страны многие столетия питалась энергией распада этих империй. В известном смысле мы — взрывоопасный, нестабильный продукт тройного распада.

Другой парадокс построения властной вертикали состоит в том, что мы за последние годы привыкли к бездействию и безответственности власти. И смирились с тем, что в трудную минуту можем рассчитывать только на собственные силы и возможности. Даже выработали некие общественные механизмы взаимопомощи, позволяющие нам не особенно обращать внимание на власть. Механизмы эти работают не только за пределами властного поля, но и, к сожалению, за пределами поля закона. Впрочем, и не к сожалению, а к счастью, поскольку качество правового поля таково, что выжить в нем, следуя букве закона, невозможно — ни власти, ни гражданам. Ни предпринимателям, ни простым потребителям. Потому удовлетворить свои насущные потребности (и свести их в единую систему) те и другие могут только в тени закона.

Что же касается построения вертикали власти и интеграции местной власти в единую систему, то они, безусловно, необходимы, поскольку без этого невозможно говорить о существовании единой страны. Как ни крути, подавляющее большинство граждан живут не в столице, а именно “на местах”. И если президент не контролирует местную власть (а он ее пока не контролирует), то и подавляющее большинство граждан фактически отданы на откуп всякого рода лозинским и зваричам. И пока они (лозинские и зваричи) существуют, такой контроль со стороны центра, по идее, должен быть полным. В идеале же по мере истребления всяких лозинских и зваричей как класса и обретения местной властью подобия человеческих черт такой контроль станет уменьшаться — но до этого пока еще очень далеко.

Другой вопрос — захочет ли демократический президент брать на себя всю полноту ответственности за происходящее в стране: от наводнений и пожаров до произвола князьков?

В этой системе власти (будь то с вертикалью или без) нет диалога. Как известно, власть давно уже живет сама по себе, а народ сам по себе. Иногда пересекаясь на выборах. Но и на выборах не происходит диалога. А происходят только ритуальные телевизионные ток-шоу, смысл которых состоит не в обмене необходимой информацией, а в демонстрации умопомрачительных нарядов. И в навешивании обидных ярлыков на оппонентов. И собственно в токовании, как в брачный период у глухарей, когда никто никого не слышит.

Упрощение политики, уплощение политиков — это элемент десакрализации власти. По сути, политика перестала быть сакральным субъектом, за идеалы которого стоит жертвовать жизнью. Политика стала чем-то обыденным, наподобие поедания гамбургеров (которое нам, к слову, действительно демонстрируют как знаковый акт главные мировые лидеры). Хотя за рамками предвыборных информационных, манипулятивных технологий существует живой реальный мир. Со страстями и трагедиями, где люди действительно самоотверженно жертвуют своими жизнями во имя своих убеждений. На самом деле мир живет совсем по-другому — не так, как в телекартинке. И устроен он по-другому.

Потому при отсутствии живого диалога между властью и обществом существуют две возможности дальнейшего развития: революция в каком-то ее (пусть извращенном, майданном) виде и создание гражданами собственной повседневной альтернативы официальной системе. Когда граждане просто отворачиваются от власти и решают свои проблемы как умеют. Иногда посредством взятки, иногда еще как-то. Когда разрушена государственная и общественная система, приходится самим создавать свою, народную систему. Самим организовываться, не обращая внимания на бездействующую власть. Формировать новые социальные и политические системы безопасности и просто жизненную среду (или возвращаться к старым). И хотя у нас пока недостаточно сил для выстраивания альтернативы официальной реальности, но такая альтернатива уже существует независимо от нашего желания. Интернет, например, — это растущая альтернатива официальным СМИ и телевидению, в которых мало правды и совсем мало человечности.

Так страна отвернулась от кликушествующей, дилетантской “оранжевой” власти. Но она вполне может отвернуться и от нынешней власти как бы профессионалов и прагматиков. Безо всяких там майданов. Без восстаний и революций. Именно такая перспектива наиболее вероятна, если продлится ситуация, когда власть, вместо того чтобы сосредоточиться на общественном благе, занимается исключительно собственными проблемами.

И когда эти зодчие окончательно построят вертикаль и сосредоточат в ней максимум возможных полномочий, вполне может оказаться, что под вертикалью уже нет страны. Большая часть граждан которой и так уже давно живет, полагаясь исключительно на собственные силы и возможности, не рассчитывая на помощь или участие власти в трудную минуту. Но процентов десять-пятнадцать все еще патерналистски уповают на добрую волю государства. От них-то (патерналистски уповающих, но разочаровавшихся) как раз и исходит реальная угроза власти.

Одновременно с выстраиванием вертикали неплохо бы выстраивать и горизонтали. Ведь по большому счету горизонтали взаимодействия и взаимопомощи в обществе важнее властных вертикалей. Без таких горизонталей и властная вертикаль не будет иметь большого и долговечного смысла, поскольку ей не на что опереться. И кроме политической (вертикальной) активности (которой у нас пока нет), нам нужна еще и человеческая (горизонтальная) активность, которой у нас тоже не так чтобы много. Однако феномен гражданского общества заключается не только в том, чтобы требовать от власти бесконечных свобод, но и в том, чтобы выстраивать эти самые горизонтали взаимопомощи.

А главное — все это происходит на фоне продолжающегося распада СССР, который не остановился на фрагментах из 15 республик, а пошел дальше и глубже. Процесс распада продолжается в странах Восточной Европы, где происходит деление государств на более мелкие части. Да и в Западной Европе и за океаном идет аналогичный процесс. Попытка объединить распадающееся в рамках Евросоюза сегодня фактически приостановлена. В целом над всей европейской христианской культурой господствует знак распада. Одно из проявлений которого — мировой кризис. Но такая опасная тенденция не может развиваться бесконечно. Существует некий предел дробления мирового сообщества, приближение к которому — только вопрос времени.

Подобные мировые процессы происходили в истории неоднократно. Однако специфика нынешнего исторического периода распада в том, что он идет параллельно процессу глобализации. Выступая при этом необходимым ее условием. И мировой кризис обусловлен именно тем, что оба процесса практически достигли того состояния, которое проявляется, с одной стороны, в форме финансового кризиса, а с другой — в виде “атомизации”, индивидуализации человеческих сообществ. Что за этим пределом — мы пока не знаем. Но предполагаем, что ничего особо хорошего.

С распадом СССР мы вроде бы освободились от ограничений коммунистического режима (чему повально были несказанно рады), однако на смену этим оковам пришли ничуть ни меньшие (а может, и большие) ограничения несколько иного характера. Это несвобода, диктуемая институтом ничем не ограниченной (либеральной) частной собственности, от которой мы в свое время освободились (тоже с несказанной радостью), создав тот самый Советский Союз. С его разрушением неизвестные нам люди (которых часто просто трудно идентифицировать) снова понастроили высоких заборов и шлагбаумов на территории, которую мы за многие десятилетия привыкли считать своей. Теоретически свобода перемещения как будто стала больше, но реальная свобода резко упала из-за этих самых новых заборов и шлагбаумов.

Возник известный феномен когнитивного диссонанса (состояние, порожденное несовместимостью смыслов): смотришь в одно окно — там свободы стало больше, смотришь в другое — ее совсем не осталось, вся умотала в офшоры. В одном окне видим развитие, в другом — деградацию. Но так не бывает.

Когда мы избавимся от когнитивного диссонанса и обретем единство смыслов (каковы бы они ни были) во всем, что происходит с нами и с миром, тогда и большинство наших проблем будут разрешимы еще до своего появления. А пока — строим сильную вертикаль в слабом государстве.

Александр ЛЕОНТЬЕВ