Одной из модных ныне тем остается “монополизм” крупнейших технологических корпораций. Недавняя попытка обвинить в нем Facebook и заставить компанию ослабить давление на рынок, выйдя из капитала приобретенных ею в первой половине 2010-х гг. Instragram и WhatsApp, — самый наглядный пример убедить общество в недопустимости консолидации влияния на рынке социальных сетей (сейчас у Facebook вместе с его подразделениями и дочерними компаниями — 7,16 млрд пользователей, хотя их группы в значительной мере пересекаются).
Между тем прежде считалось, что главным признаком монопольного положения компании на рынке является ее негативное влияние на так называемый consumer welfare standard, или качество жизни потребителя, обычно уязвляемое монопольно высокими ценами. В случае же с социальными сетями (как и мессенджерами типа Telegram или Signal; сервисами электронных почт Gmail или Yahoo!, коммуникационными системами Skype или Zoom) услуги, которые получает пользователь, им вообще не оплачиваются (или же начинают что-то стоить при использовании большого массива данных, нужных далеко не каждому). В этом смысле компании, какими бы большими они ни были, по идее, не могут быть обвинены в монополизме, так как таковой не реализуется в традиционной выгоде.
Известно, что большинство такого рода компаний зарабатывают с другой стороны — продавая рекламодателям доступ к клиентам. Последнее требует сбора информации об их предпочтениях, интересах и привычках. Как показывают исследования, чем больше на рынке соответствующих сервисов конкурентов, тем реже и аккуратнее социальные сети собирают такую информацию, а чем меньше, тем агрессивнее они становятся. Это, по чуть ли не консенсусному ныне мнению, нарушает право человека на частную жизнь (приватность), а сокращение пространства таковой и понижает тот consumer welfare standard, который находится в центре внимания антимонопольных органов.
Здесь, может быть, и есть к чему придраться с юридической точки зрения, но я хотел бы обратить внимание на экономическую сторону вопроса.
Само по себе появление бесплатной услуги, предоставляемой в массовом масштабе коммерческими компаниями, входящими в элиту мирового бизнеса, является эпохальным событием. На протяжении индустриальной эпохи ценник большинства промышленных товаров в номинальном выражении только рос (конечно, некая часть этого роста могла быть отнесена на повышение технического уровня и качества товара). Со становлением информационной экономики данный тренд сломался: компьютеры и сканеры, мобильные телефоны и оргтехника стали стремительно дешеветь, несмотря на то что их быстродействие, объемы памяти и спектр выполняемых функций непрестанно расширялись. Появление целого спектра бесплатных сервисов стало своего рода апофеозом этой тенденции.
Давайте преодолеем снобские претензии к Facebook или Google (честно говоря, меня раздражают множащиеся в сети критические о них рассуждения) и попытаемся осмыслить, насколько облегчили нашу жизнь поисковики и электронная почта, интернет-торговля и социальные сети. Мы экономим сотни долларов и тысячи иен или рублей в месяц, отказавшись от поездок по магазинам и использования экспресс-доставки, освободили десятки часов, переключившись с печатных справочников на электронные, спасли миллионы гектаров леса, перейдя на безбумажный документооборот. И нас не удивляет — хотя и должно бы — почему это все дано нам бесплатно.
На мой взгляд, с экономической точки зрения сейчас в мире происходит формирование нового типа возмездного обмена. До поры до времени активами человека были рабочая сила (способность, позволяющая наняться в работники и получить оплату за труд) и имущество, материальное или денежное. Сейчас к этому добавилось нечто, что можно назвать социальным капиталом, — контакты и связи с другими людьми, порой реализующиеся в покупках предпочтения, вкусы и привычки и многое другое. Сами по себе все они не обладают ценностью, но социальные сети и компании, получающие доступ к сведениям о наших покупках, могут “монетизировать” их через обработку и продажу тем, кто надеется ими воспользоваться.
Таким образом, развитие высокотехнологической экономики фактически обогащает нас, давая возможность использовать дополнительный актив, который ценен только в массовом масштабе, а вовсе не в индивидуальном (вероятность того, что кто-то конкретный последует рекламному предложению, столь низка, что склонности отдельного человека никого не интересуют). Мы становимся богаче, получая дополнительные сервисы за пользование нашим социальным капиталом, который, с одной стороны, мы сами не можем применять столь же эффективно и, с другой стороны, который никто не препятствует нам применять и самим (мы по-прежнему можем пользоваться нашими связями с друзьями, выслушивать их рекомендации или давать свои, договариваться со знакомыми о лучших условиях сделок или бесплатных услугах нашим друзьям). Приватность, по которой все сейчас убиваются, является, на мой взгляд, крайне незначительной ценой за то, насколько к лучшему меняется наша жизнь.
Борьба за сохранение коллективной приватности, в которую включились юристы-теоретики и адвокаты, политики и депутаты, контрпродуктивна. Если она будет доведена до логического конца, то приведет к обесценению и разрушению того социального капитала, который монетизируют крупные технологические компании. При этом следует заметить, что пользователи социальных сетей, как правило, сами предоставляют своим френдам (и оператору сети) ту или иную информацию. Никто не заставляет людей выкладывать фотографии, по которым многие могут вычислить их местонахождение; высказывать суждения, явно свидетельствующие о знакомстве их с теми или иными людьми. Социальные сети в куда меньшей мере шпионят за нами, чем создают условия для того, чтобы камня на камне от нашей приватности не оставляли мы сами.
Приватность — разделение частной и публичной сфер, частной и общественной жизни — создало индустриальное общество. Она отвечала потребностям экономики того времени — но не соответствует реалиям нашего. Борцы за приватность — это луддиты XXI века, которые хотят пользоваться только одной стороной технологического прогресса. Конечно, я не готов отрицать, что сохранение приватности возможно и сегодня. Однако это сугубо частное дело: профиль одного активного пользователя Facebook может содержать “тонны” фоток его прекрасных детей, и в то же время френды другого столь же активного пользователя могут даже не подозревать о том, что детей у него больше, чем у первого. Решать же за человека, как ему следует себя вести и от каких проявлений его собственной индивидуальности его стоит ограждать, не кажется мне достойной задачей.
История помнит, как осуществлялось первоначальное накопление капитала и как создавались монополии, борьба с которыми стала символом начала ХХ века. Методы формирования современного российского олигархата знакомы нам еще лучше. Не видеть отличий индустриального монополизма от информационного, на мой взгляд, нельзя. Первый стремится извлечь выгоду от консервации способа производства, второй — от внедрения новых социальных технологий. Первый опустошает наши кошельки, а второй позволяет нам экономить практически на всем. При этом каждая экономическая эпоха основана на своем ресурсе, который она максимально ценит. Физический труд никогда не стоил столь дорого, как в начале ХХ века. Нефть никогда не вернется к тем уровням, на которых она котировалась в начале XXI века. Приватность — такой же ресурс, и на него сегодня, мне кажется, имеется поистине ажиотажный спрос. На самом деле справедливая цена предпочтений, контактов и эмоций постящих котиков пользователей Facebook в большинстве своем стремится к нулю. И может быть, скоро окажется, что та приватность, в борьбу за которую включаются лучшие умы, никому не нужна, а мы долго будем вспоминать те времена, когда нам что-то предлагали бесплатно, — как и тех идиотов, кто в итоге уничтожил эту наивную экономику.
