Президентский проект реформ — на доработку

Хочу поделиться с читателем своими мыслями по поводу содержания проекта программы экономических реформ, представленной президентом. Не буду останавливаться на конкретных позициях этого документа (это подробно было cделано в предыдущем номере “Зеркала недели”). Остановлюсь на другом — на общих оценках его логики.

Я аплодирую президенту за подготовку в сжатые сроки и публичную презентацию документа: последние пять лет у нас этого не было, все делалось по принципу “сегодняшней целесообразности”. Мог бы выделить и ряд достоинств данного документа, рыночную направленность его позиций, но, как я понимаю, месяц доработки окажется плодотворным лишь только при условии, что внимание будет сконцентрировано на противоположном — на слабых и противоречивых позициях.

Что в первую очередь бросается в глаза? Противоречивость самой постановки задач относительно сроков реформ. Имею в виду перенос ряда определяющих позиций проекта на отдаленную перспективу. Это нужно исправить. Представленный документ — это не предвыборные обещания кандидата в президенты, это — программа действующего президента, и принцип — “главное будем делать позже” — вызывает ряд вопросов относительно реформаторской дееспособности главного субъекта реализации нынешних инициатив.

Прежде всего, некорректна взятая на вооружение новой властью так называемая двухшаговая стратегия: сначала — стабилизация, потом — реформы. В 1994 году я был причастен к разработке стратегии экономических реформ Л.Кучмы, которая базировалась абсолютно на ином — на логике стабилизации на основе неотложного развертывания всей палитры экономических преобразований. И этот подход оказался результативным.

Еще одна некорректность — расчет Банковой на общественную привлекательность реформ. Такого, если речь идет о реальных преобразованиях, не бывает. Реформы не могут быть популярными; их носителем может выступать только незначительное реформаторское меньшинство. Реформы всегда болезненны для общества. Это всегда риски — риск для экономики, риск для имиджа инициаторов. Нужно понимать и то, что только незначительная часть реформ по своим конечным результатам оказывается удачной, к тому же положительные результаты приходят не сразу, минимум через два-три года, а порой и позже. Создается впечатление, что нынешние власть имущие больше всего боятся именно этого. Тем более что впереди — парламентские выборы. Отсюда — “прилизанность” проекта, его “слащавость”, попытка избежать непопулярных, контрадикторных по своей сути проблем.

Приоритетность макроэкономической стабилизации

У меня есть принципиальные замечания к первому разделу, где речь идет о двух базовых составляющих макроэкономического процесса — денежной и финансовой политике. Если говорить о приоритетах в этом сегменте реформ, то, не отрицая предложенного, я все-таки выделил бы в качестве неотложных задач экономической политики три ключевые позиции. Во-первых, приоритетность макроэкономической стабилизации, во-вторых, жесткую монетарную политику и, в-третьих, значительное сокращение уровня государственного потребления. Это — фундамент не только преодоления последствий кризиса, но и экономического роста на перспективу.

Скажу откровенно: не понимаю, каким образом можно сформировать в экономике благоприятную инвестиционную среду, не положив в основу экономических преобразований именно эти позиции. Конечно, речь идет о самом сложном и непопулярном фрагменте экономической политики. Не случайно обоснованные в свое время в программе Л.Кучмы “Путем радикальных экономических реформ” основные принципы макроэкономической политики, ее безоговорочной приоритетности вызвали едва ли не наибольшее сопротивление политиков левого спектра, но именно их целенаправленная реализация в конце концов стала основой для преодоления кризиса и экономического роста.

В определенной системе мер макроэкономической политики вполне естественно, что на первом месте стоит проблема жесткой денежной политики, которая призвана гарантировать неуклонное укрепление стабильности и авторитета национальной денежной единицы — гривни, усиление ее конкурентных позиций. Для роста экономики это чрезвычайно важно. В анализируемом документе вполне корректно ставится задача внедрения политики гибкого валютного курса. Однако гибкий курс всегда управляем через систему валютных интервенций. Поэтому для субъектов хозяйствования очень важно, чтобы власть дала четкие ориентиры относительно предпочтительного вектора валютной динамики: пойдет ли речь о дальнейшей политике девальвации гривни, либо о ее ревальвации.

Я лично стоял и стою на приоритетности второй позиции. В годы экономического кризиса гривня обесценилась более чем в 1,6 раза. Соответственно, обесценились и параметры ВВП, доходов населения, активов субъектов хозяйствования в долларовом эквиваленте. Президент и его окружение не понимают, что девальвированная гривня фактически бьет и по дееспособности экспортеров, чьи интересы они лоббируют. Это касается и экономики в целом. У нас высока доля критического импорта, для технологического обновления предприятий нужно удешевить импортное оборудование, нужно сокращать и затраты, связанные с обслуживанием внешних долгов, а это все требует не девальвации, а разумной (постепенной) ревальвации гривни.

Что касается предложенных в проекте индикаторов инфляции как фактора внутренней стабилизации гривни, то и они являются слишком “осторожными”. Нужно ставить перед собой задачу по достижению 5—6-процентного барьера инфляции не в 2014-м, а уже в следующем году. Без этого не будет всеми ожидаемых дешевых кредитов.

Как специалист по вопросам денежной политики, со всей ответственностью могу заявить: такая задача вполне посильна. Эффективным инструментом этого могла бы стать денежно-кредитная политика, построенная по принципу инфляционного таргетирования (target — цель) и обеспечиваемая скоординированными действиями НБУ и правительства. Именно такая координация у нас сейчас отсутствует. Это необходимо преодолеть. Фокусирование внимания в проекте реформ именно на этих задачах существенно актуализировало бы его содержание.

Теперь о финансах. Всех волнует вопрос: почему задекларированная ранее президентом политика снижения налогового давления сейчас спускается на тормозах? Ответ однозначен: президент, как и вся действующая власть, не готов сокращать чрезмерность государственного потребления. Не хватает политической воли.

Знаю все сложности этой задачи из реальной практики. Одним из определяющих приоритетов преодоления в Украине последствий финансового кризиса 1997—1998 годов было решительное уменьшение по инициативе тогдашнего президента расходов сводного государственного бюджета с 41,9% ВВП в предкризисном 1996 году до 36,8% в 1997-м, 30,4% ВВП — в 1998-м и до 26,7% ВВП — в 1999 году.

Сейчас все ломают голову, как уменьшить дефицит бюджета. Каким образом действует нынешняя власть? Выискивает резервы для увеличения бюджетных доходов. Не отрицаю значимости и этого пути, но он может стать эффективным лишь в сочетании с уменьшением объемов государственного потребления, бюджетных назначений. Дефицит бюджета в 1997 году составлял 6,7% ВВП. Указом президента был определен предельный уровень следующего года — 2,5%. Никто не верил, что такое возможно. А получилось то, чего требовал президент: в 1998 году дефицит сводного бюджета снизился до 2,2% ВВП, в 1999-м — до 1,5%, в 2000-м — до 0,6%. И здесь речь идет о совершенно иной динамике, нежели предполагается президентом сегодня.

Возможно, я ошибаюсь в своем радикализме, возможно, сегодня проблема “упорядочивания” аппетитов государства утратила свою актуальность? Убежден — нет! Об этом свидетельствует и мировой кризис, развертывание его новой волны. В основе этих процессов — чрезмерность государственного потребления. По большому счету, кризис 2008—2009 годов — это кризис “большого государства”. Мы обязаны учитывать это в своей политике.

Сейчас уровень государственного потребления в Украине достиг размеров 1996-го — 42,4% ВВП. Это — объемы сводного бюджета и доходы внебюджетных фондов. К этому следует прибавить пенсионные расходы, достигающие без бюджетных субсидий почти 10%. Суммарно — это свыше 50% ВВП. Таков у нас уровень государственного потребления: половину добавленной стоимости “поглощает” государство, остальное идет на процессы воспроизводства. Для страны со средним уровнем экономического развития это очень мало, это значительно ограничивает потенциал нашего роста. Кому это не понятно?

Мы часто говорим об экономических достижениях Китая. Там государство потребляет менее 20% ВВП, при этом свыше 40% ВВП используются на цели накопления. У нас показатель накопления — менее 20%. Почему эти вопросы авторы проекта реформ не рассматривают в качестве первоочередных? Я этого не знаю. Возможно, в окончательном варианте что-то и исправят. Увидим.

Хочется верить...

Завершение рыночной трансформации

Есть много причин, определяющих внутреннюю противоречивость нашей экономики, ее системное несовершенство, что существенным образом сказывается на качественных параметрах экономического развития, отталкивает иностранного инвестора. На первом месте стоит, бесспорно, проблема незавершенности рыночных трансформаций, которая, среди прочего, дискредитирует суть рыночных преобразований, осуществлявшихся в годы независимости. Рынок так и не заработал у нас на полную мощность, не проявил свои системные преимущества.

Больше всего настораживают в этой связи данные социологии: ежегодно растет количество людей, утративших веру в дееспособность рынка. Речь идет не только о маргинальных настроениях. Меняются взгляды и многих моих коллег, ученых-экономистов. Думаю, на пальцах можно пересчитать и членов правительства, которых можно было бы назвать людьми с поставленным рыночным мышлением, последовательными сторонниками рынка. Это нельзя замалчивать, все это очень серьезно, это не только экономика, это и большая политика, политика нашей перспективы.

Вывод очевиден: экономике необходима жесткая реформаторская модель завершения рыночного транзита. Почему эти акценты не расставлены в проекте реформ? Президент не чувствует их злободневности? Сомневаюсь. А возможно, здесь сказывается другое — заинтересованность в сохранении статус-кво, к которому мы привыкли и противоречия которого на деле являются одним из источников получаемых сверхприбылей.

Конечно, проблема завершения рыночного транзита многоаспектна, и я лишен возможности проанализировать ее в этой публикации в комплексе. Но на одном из ключевых вопросов хочу остановиться. Это — проблема усовершенствования функциональных механизмов частной собственности, являющаяся основой основ рыночной экономики. В свое время я не совсем понял позицию известного американского экономиста, нобелевского лауреата В.Леонтьева, заявившего, что для утверждения полноценных механизмов частной собственности в России понадобится как минимум 50—70 лет. Нынешние реалии в Украине корреспондируются с этим выводом.

В проекте реформ вполне справедливо идет речь об углублении приватизационного процесса. Активно поддерживаю эту позицию, считая, что доля государственной собственности должна в перспективе уменьшиться даже не до 25—30%, как это предлагается (сейчас 37%), а до 15—20%. Государство было и остается неэффективным собственником, и ожидать каких-либо перемен к лучшему в этом вопросе бессмысленно. Такие оценки были сделаны нами еще в 2004 году в известном документе “Стратегия экономического и социального развития Украины (2004—2015 годов)”, от которого по непонятным причинам отмежевался В.Янукович. Возможно, из-за того, что то был продукт отечественных специалистов, а иностранное для нашей ментальности обычно на порядок привлекательнее — есть чем похвастаться. Не перед своими, конечно.

Говоря о необходимости расширения и укрепления частной собственности, значительном усилении ее государственной защиты, я все же на первое место поставил бы проблему качества частного капитала. Государство должно найти механизмы влияния на него с учетом современных реалий. Мы сформировали достаточно мощный класс бизнесменов. Но этот класс не только остановился в своем развитии, но и на глазах превращается в консервативную силу, снижается его дееспособность. Это опасно. Нынешняя власть как продукт соответствующей силы отражает логику этого процесса.

Перед нами стоит задача превратить класс бизнесменов в класс предпринимателей. Предприниматель, в шумпетеровском понимании этого понятия, это прежде всего человек-новатор, инициатор общественных и экономических инноваций. Его общественный авторитет и реформаторская функция базируются именно на этом. Чего у нас и близко нет. Доля инновационно активных предприятий составляла в прошлом году только 10,7%. И это не следствие кризиса. В 2003—2004 годах, в период сверхвысоких прибылей бизнеса, был аналогичный показатель. А на Западе инновациями занимаются как минимум 2/3 общего количества предприятий. Добавьте к этому сверхвысокий уровень тенизации украинской экономики — и любые возражения относительно качества национального капитала исчезают.

На Западе, когда интересуются престижностью работы того или иного человека, спрашивают, не кем он работает, какую должность занимает, а где работает, в какой фирме или корпорации. И если человек ответит, что работает в фирме “Сони” или “Самсунг”, остальные вопросы теряют смысл. Я не слышал, чтобы с таким же достоинством у нас говорили о своей работе в фирмах Ахметова или Коломойского.

В.Геец в своей публикации в прошлом номере “Зеркала недели” приводит следующие данные: сейчас в Украине свыше 40% трудоспособного населения не удовлетворены и не хотят работать в частном секторе. Это ужасающие данные. Иностранные эксперты никогда этого не поймут. Десять и даже пять лет назад этого не было. Разве данная проблема не заслуживает внимания президента, если он действительно стремится к модернизации экономики?

Мировой практикой наработаны реальные механизмы государственной политики, касающиеся регулирования отношений между трудом и капиталом, его очеловечения и демократизации, наполнения социальным содержанием. Я много писал об этом в своих книгах. Убежден, что пришло время превратить эту проблему в важный сегмент экономической политики и у нас.

Опасность возрождения патерналистских настроений

Наверное, я не очень точно дал название этому разделу. Патерналистские настроения — это не угрожающая перспектива, это наш сегодняшний день, наша реальность. Социологические исследования Института социологии, с которыми я ознакомился, это подтверждают. Расширенное воспроизводство патерналистских настроений — это опять-таки отличительная черта предыдущей пятилетки.

С одобрением отношусь к намеченным в проекте обсуждаемого документа разделам, касающимся реформ медицинского обслуживания, системы пенсионного обеспечения и образования. Но я сторонник того, чтобы и в вопросах социальной политики реагировать не только на очевидные процессы, но и на те, которые не лежат на поверхности. Опасность реанимации патернализма, связанная с “детской болезнью левизны” в социальной политике, которой и сейчас болеет действующая власть, является одним из проявлений этих процессов. Их необходимо своевременно предупреждать.

В целом я придерживаюсь несколько иной, чем это представлено в президентском проекте, философии социальной политики, считаю, что она должна быть направлена прежде всего на активизацию творческого потенциала активных слоев населения, среднего класса, тех, кто уже нашел свое место в экономике и способствует ее развитию. Я — за поддержку состязательности в социальной сфере. Состязательность — это неотъемлемая составляющая свободы. Почему в президентской стратегии реформ мы должны обходить эту проблему? Разве у нас ее нет?

Состязательность дает возможность обществу выяснить, кто более действенен в решении той или иной задачи, она, в конце концов, заставляет человека максимально мобилизовать свои силы, способности и творческую энергию, чтобы быть среди первых. Однако не только мировой опыт, но и наш собственный свидетельствуют: соответствующие приоритеты не утверждаются сами по себе, они реализуются инструментами конструктивной социальной политики государства, прежде всего механизмами стимулирования среднего класса, а также теми, которые делают невозможным искусственное обесценение стоимости рабочей силы, достигшей у нас действительно масштабов “национального бедствия”. Я и тут не понимаю, почему эта проблема политики реформ упущена авторами проекта.

У меня есть принципиальные замечания и по поводу политики преодоления бедности, которой вполне естественно занимаются правительство и прежде всего президент. Глубоко убежден: проблему бедности нельзя решить одними лишь фискальными инструментами. Это — обманчивая позиция. В мировой экономической истории нет примеров решения данной проблемы с помощью механизмов бюджетных назначений. На опасность политики преодоления бедности с помощью механизмов перераспределения национального дохода в свое время обращал внимание нобелевский лауреат
Ф.Хайек. Бедность преодолевается, подчеркивал он, благодаря политике стимулирования производительного труда, наращивания национального дохода и укрепления на этой основе позиций среднего класса. Это — принципиально иная модель преодоления бедности.

Выше я уже акцентировал внимание на необходимости усиления социальной функции частного капитала, паритетности государства и бизнеса в решении задач социальной стратегии. По данным официальной статистики США, социальные инвестиции частных компаний достигают 40% их общегосударственного объема. Подобная ситуация и в других странах Запада. Вот только один пример: в 2006 году социальные выплаты “Дженерал моторс” в расчете на один выпущенный автомобиль составляли 1600 долл. Их общая сумма достигла 8,7 млрд. долл. Такого рода инвестиции — не только результат стимулирующей политики государства, но и следствие конструктивизма социальной среды, предполагающего жесткую конкуренцию при эффективном использовании квалифицированной рабочей силы.

Но дело не только в этом. Социальная и политическая стабильность государства — основа благоприятного делового климата. За это нужно платить и на уровне частных структур. Государство имеет в своем распоряжении необходимые рычаги для стимулирования этого процесса.

Рассмотренные вопросы представляются мне крайне важными для внесения принципиальных уточнений в механизмы реализации стратегии социальных преобразований, предложенных в президентском проекте. Они подтверждают наличие широкого пласта социальных проблем, решение которых не связано с фискальными расходами. Первоочередной целью этой стратегии должны стать формирование дееспособной сети негосударственных социальных институтов, углубление рыночного типа воспроизводства рабочей силы, расширение на этой основе слоя экономически активных и материально обеспеченных людей, свободных от иждивенческих настроений, осознающих личную ответственность за собственную судьбу и вместе с тем способных стать локомотивом экономического прогресса. Если именно эти задачи социальной политики будут успешно решены, то, без сомнения, будут успешно решаться и задачи государственной защиты социально уязвимых слоев населения. Эти вопросы взаимосвязаны.

Что в итоге? Мой вывод однозначен: проект требует существенной доработки. Я уже отмечал достаточно глубокую проработку его отдельных разделов, последовательную рыночную направленность, которые мне импонируют. Хорошо знаю, насколько больших интеллектуальных затрат требует подготовка такого документа. Понимаю и то, что пределов совершенства здесь быть не может. Но речь идет о принципиальных недостатках проекта. Они детально рассматривались в предыдущем номере “Зеркала недели”. На некоторые из них обращается внимание и в этой статье.

В целом проект слишком трафаретный, напоминает хорошо известные нам “стандартные матрицы”, которые в рамках “Вашингтонского консенсуса” взял в свое время на вооружение МВФ и настойчиво рекомендовал странам с переходной экономикой. Эти времена остались в прошлом. Сегодня всем достаточно очевидна истина о необходимости максимального учета при проведении политики реформ специфических (не только экономических, но и социальных, духовных, ментальных) условий и ценностей каждой страны. Похоже, авторы проекта не чувствуют именно этого. Устранению данного недостатка и должна быть, на мой взгляд, подчинена логика доработки обсуждаемого документа.

Анатолий ГАЛЬЧИНСКИЙ, профессор, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины, советник президента Украины (1994—2004 гг.), председатель совета НБУ (2002—2005 гг.)