Почему белые воротнички полюбили популистов

“Популисты шагают по планете”, — констатирует в своей статье для Atlantic Monthly бывший специальный помощник президента Рональда Рейгана, а ныне сотрудник Института Катона в Вашингтоне Даг Бэндоу. Но, может быть, не все так плохо? Американский аналитик указывает на то, что марш популистов справа и слева (пока что, впрочем, далеких от тождества с фашистами и большевиками ХХ в.) вызван кризисом среднего класса в развитых странах.

Уже третий год внимание социологов привлекает факт поддержки ультраправых взглядов (или ультралевых, по крайней мере в Америке именно такими считаются позиции Берни Сандерса, главного среди представителей Демократической партии оппонента Хиллари Клинтон в президентской гонке) отнюдь не маргинальными социальными группами или малообеспеченными слоями, как это обычно бывало ранее.

Подрыв устоев

Что же изменилось? По данным Всемирного банка, в Швеции ВВП в 2008 г. составил $486 млрд, а в 2013 г. — $557,9 млрд. В США аналогичный показатель в 2008 г. составил $14,2 трлн, а в 2013 г. — $16,8 трлн. Экономика США выросла на 6,7% по сравнению с 2007 г. Между тем относительно свежие данные Gallup World и Бюро национальной статистики США показывают, что уровень жизни среднего класса по всему миру не просто не вырос после кризиса 2008 г., а даже упал. Для сравнения: в Украине, адаптировавшейся к резкому шоку, отчасти вызванному взрывом кредитно-ипотечного пузыря в 2010-2012 гг., средний рост составил 3,23%, а уровень доходов почти замер, после чего в конце 2013 г. произошло социально-экономическое землетрясение, во многом продолжающееся до сих пор.

По всему миру общество интуитивно чувствует, что благосостояние богатых множится, а доходы среднего класса либо остались на прежнем уровне, либо убывают. Эта несправедливость подрывает доверие к элитам и всем мультикультурным ценностям, которые они транслировали на протяжении последних полувека. Об этом же пишет и Даг Бэндоу — в США на краях обеих традиционных партий происходит бунт против так называемого “истеблишмента”. В Европе — против так называемых “еврократов”, политических и деловых прослоек, получивших все возможные выигрыши от глобализации и европейской интеграции, но совершенно избежавших негативного влияния этого процесса. Отсюда и растущая поддержка ультралевых или ультраправых сил, которая наблюдается как в отдельных государствах, так и в Европарламенте в целом.

Между тем в современном мире понять, что такое нынешний правый и левый центр, все труднее, их повестка дня для общества является смешанной и смазанной. За все хорошее и против всего плохого. У популистов — и как бы правых, и как бы левых — своя повестка: они знают, кто виноват. И если политиков в этой игре все устраивает и они с удовольствием продолжают кормить электорат избитыми слоганами, то избирателя такая постановка вопроса стала раздражать. Особенно избирателя относительно зажиточного или самозанятого. И вот тут возникает проблема — теперь чаяния среднего класса смыкаются с надеждами безработных и малообеспеченных. А это уже питательный бульон для революций.

Эффект есть. Эффективности нет

Почему возникает недовольство — понять несложно. В эпоху роста 90-х-2000-х годов в странах Запада и Юго-Восточной Азии, Китае, других странах (Украина села в этот поезд примерно в 1999-м и проехала в нем десять лет) были созданы огромные богатства. Но были ли они удачно инвестированы? Далеко не везде, по крайней мере, для основной массы наций, их генерировавших. Именно поэтому такую ярость западных и не только СМИ, а соответственно, и их широкой аудитории вызвал Панамагейт.

Документы за почти четыре десятилетия свидетельствуют: от бюджетного распределения могли быть укрыты триллионы долларов. Еще в 2012-2013 гг. Еврокомиссия, во главе которой тогда стоял Хосе Мануэль Баррозу, утверждала, что только во внутренних офшорах Союза (а ведь относительно недавно к таковым можно было отнести не только Монако или Швейцарию, но и членов ЕС Лихтенштейн и Люксембург) находится примерно триллион евро, способный обеспечить не менее пяти-семи лет бесперебойного функционирования общего бюджета.

В то же время главный удар кризиса и определенной стагнации принял на себя разнородный глобальный средний класс. И хотя миллиардеры, такие как Дональд Трамп, возглавляют этот протест, их нельзя уличить в некоем сколько-нибудь сознательном влиянии на существующую тенденцию. За последние десятилетия во многих странах появилась громоздкая и часто абсурдная бюрократия, произошла перестройка системы образования по модели “оказания услуг” (а соответственно, и его девальвация), потакание правительств в силу самых различных причин, иммиграции с целью удерживания цены рабочего часа на удобном уровне, сдерживание развития технологий ради иллюзорных политических выгод от стабильности политики занятости. Налицо многолетнее распухание и непрозрачное рефинансирование банковского сектора. Таким образом, последствий неэффективности вложения заработанных капиталов — великое множество. Но электорат склонен винить в этом в первую очередь политиков.

Когда продукт больше, чем товар

В то же время средний класс в том смысле, который вкладывался в это понятие в послевоенную эпоху — высокооплачиваемые наемные работники, люди со средним доходом, быстро размывается. Технологии и образование позволили многим работать на себя, они функционируют не как единицы занятости, а как предприниматели.

Над ними — обладатели финансовых ресурсов, а также инфраструктуры. Под ними, — вернее, где-то в стороне, — наемные работники. Потому что “аутсорсинг” и “фриланс” — это не традиционная занятость, а продажа услуг или продукта (понятие “товар” начало менять свое значение и теперь зачастую указывает на небольшую добавочную стоимость предмета торговли — так что его все чаще относят к сырью или результату относительно примитивного производства).

На наших глазах и с нашим участием возникает новый тип экономики, и его трудно описать в той системе координат, которую применяет, к примеру, неоклассическая теория. В этой новой экономике на разных уровнях присутствуют элементы и феодализма, и заглянувшей за горизонт технократии “пятого элемента”, пока еще дымят некоторые архаичные отрасли, есть сырьевые придатки, а есть территории-курорты. Мир стал хаотичным, плохо предсказуемым, агрессивным. Неравенство и впрямь нарастает быстрее, чем раньше.

Это кипящий чайник, откуда появились струйки пара противоречивых политических движений вроде интернационала “Пиратских партий” или итальянских “Пяти звезд”, выступающих за прямую демократию и свободный интернет, хотя в последние годы несколько поутихших. А, к примеру, польские комментаторы считают, что спад симпатий к недавней правящей партии “Гражданская платформа” начался еще в 2012 г. после присоединения страны (в составе ЕС) к соглашению о мерах по защите интеллектуальной собственности (АСТА).

Фактически передовые, но небогатые слои населения Европы, испытывающие кризис роста доходов, почувствовали, что крупные игроки заходят на их территорию, пытаясь заставить заплатить за то, что неофициально считается общим достоянием. Так что мутная волна популизма возникла не вчера и не на пустом месте, как это иногда кажется.

Коррекция возможна

Экспертное сообщество выдвигает ряд рекомендаций, над рамками которых теперь вынуждены размышлять и в Вашингтоне, и в Брюсселе.

Во-первых, наличие проблем должно быть признано, а сами они — рассматриваться всерьез. Ведь при всем том, что глобализация, иммиграция и торговля являются экономически выгодными, их преимущества не разделяются поровну. Космополитичная и хорошо образованная молодежь быстро адаптируется к изменениям. А вот синие воротнички старших возрастных категорий более уязвимы. Параллельно возникает и конфликт свободных нравов с традиционными.

Во-вторых, формальный политический процесс должен быть более отзывчивым к широко обсуждаемым в обществе вопросам. Как известно, популизм стремится перекричать любые конкурирующие группы и ограничить демократию, но сам он возникает, по крайней мере частично, именно в ответ на отказ цивилизованной политической системы учитывать “ненужные” интересы и нарастание элитизма. Популистские партии часто работают с избирателем лицом к лицу. И хотя низовая агитация менее рентабельна, чем использование СМИ, она может оказаться более социально ценной. Таким образом, снижение роли политических технологий может помочь сохранить демократию.

К слову, хоть и побочным, но очень полезным эффектом здесь может оказаться противодействие российской пропаганде как раз на этом низовом уровне. Как показывает, к примеру, история с “изнасилованной девочкой Лизой”, после распространения этого фейка российскими телеканалами именно инициативные группы на местах — причем как выходцев из бывшего СССР, так и местных ультраправых — организовали массовые акции, опять-таки давшие картинку для российских телеканалов. Возвращение политического мейнстрима на улицы может разрушить очевидную монополию маргиналов.

Еще один момент, который следует учитывать, — электоральное давление как откровенных аутсайдеров, “ультра” с обоих полюсов политического спектра, так и их более умеренных собратьев, неизбежно приводит к радикализации мейнстрима. А это несет потенциальную угрозу если не демократии как таковой, то модели глобализации, заложенной западным обществом.

В-третьих, почему бы не давать популистам (разумеется, не откровенно фашистского типа) поработать в правительстве, когда это неизбежно? Как раз те крайние партии (например, австрийская Партия свободы), которые допускались во власть в рамках сложных коалиционных соглашений, впоследствии притирались и оказывались способными к конструктивной работе, в то время как насильственное ограничение вызывало нарастание общественной агрессии и укоренение крайностей вплоть до голосования за “ультра” сразу нескольких поколений.

Перерождение центризма

Стоит отметить, что современная политико-партийная система вполне может быть адаптирована таким образом, чтобы снизить сильное общественное давление, разумеется, без отказа от своих основных толерантных принципов. Например, чтобы стимулировать общественное признание иммиграционных реформ в государствах “золотого миллиарда”, необходим компромисс — это перемешивание более жестких ограничений в отношении нелегальной иммиграции с либерализацией легальной иммиграции, легализация иностранцев без документов, но с откладыванием получения ими гражданства или внедрение большого количества бизнес-виз в обмен на пересмотр права иностранцев на гражданство по рождению. К слову, сегодня эту тему в США педалирует Дональд Трамп. И его успех отчасти связан как раз с этим: он предлагает простые решения сложных проблем. Но это как раз тот случай, когда то, что для кого-то неплохо звучит с трибуны, малоприменимо (или вообще неприемлемо) в реальной жизни. Выслать из страны всех нелегалов и депортировать их детей, которые по закону уже являются американцами, просто невозможно. Не говоря уже о том, какой удар это нанесет экономике и репутации страны.

Еще один заслуживающий внимания момент: острые вопросы могут быть деполитизированы и выведены из избирательного процесса.

Необходимо оставлять людей в покое всегда, когда это возможно, а правительство должно удерживаться от экспериментов по социальной инженерии и позволить обществу проявлять большую терпимость.

Здесь весьма показателен недавний пример с референдумом об ассоциации Украины с ЕС, прошедшим в Нидерландах. Это был проект, к Украине, собственно, имевший весьма опосредованное отношение и сводящийся к манипулированию протестными настроениями части электората в целях, выходящих за рамки собственно политических. Иными словами, правительству (в данном случае Нидерландов, но это касается не только их) стоило бы найти другие возможности канализации недовольства и расширения обратной связи с гражданами вне плебисцитных практик.

Требует взвешенного решения и задача расширения экономических возможностей: правительственный бюджет слишком разросся в “тучные годы” и стимулирует не предпринимательскую экономику, а разного рода “политический” бизнес, эксплуатирующий модные темы в ущерб качеству и конкурентоспособности. В частности, речь идет о стандартах образования, все больше напоминающих знаменитую советскую уравниловку.

Наконец, люди должны найти новые площадки для диалога — раз старый центризм исчезает, огромную роль начинают играть культурные контакты и естественное, а не искусственное перемешивание общественных групп между собой, что позволяет смягчить дефицит информации и страх, часто являющийся эмоциональным мотивом поддержки крайних партий.

Таким образом, волна популизма, порожденная шрамами глобализации, не повод для паники. Ведь в глубине души даже самые отъявленные пропагандисты знают, что нужно для процветания национальной как минимум экономики. Это сбалансированный бюджет, политический плюрализм и свобода слова, справедливая конкуренция и законность в зале суда. Это инвестиционная привлекательность, максимальная децентрализация и контроль над качеством высшего и среднего образования. Это продовольственная безопасность, приоритет производства продукции с высокой добавленной стоимостью, ровное сальдо внешней торговли и контролируемая внешняя задолженность. Ведь те страны, которые придерживаются таких ориентиров здравого смысла, процветают и сегодня, двигаясь в лидеры новой глобальной экономики.

Подрывные технологии как залог политической стабильности

Управляющий редактор Harvard Business Review и финансовый журналист Джастин Фокс высказал мнение, что подрывные инновации (disruptive innovations) оказывают положительный эффект на развитие экономики, и их должно быть больше. Термин “подрывные инновации” был изобретен американским ученым и предпринимателем Клейтоном Кристенсеном, который исследовал влияние технологических сдвигов на рынки. Подрывные инновации — это технологии, которые разрушают либо модифицируют до неузнаваемости существовавшую ранее на рынке модель. Например, на смену индустрии компьютерных дисков памяти пришли облачные хранилища данных. Или смартфоны практически уничтожили премиум-сегмент традиционных мобильных терминалов. Подобный “взрывной” потенциал стремительно раскрывают электромобили и технологии, обеспечивающие энергетическую независимость домохозяйств. Можно составить длинный список компаний, занимающихся подрывными технологиями: Google, Amazon, Apple, Uber, Airbnb, Netflix. Однако инноваторов на самом деле меньше, чем нам кажется. Часто власти ограничивают внедрение технологий ради понятий вроде “сохранение рабочих мест”, не отдавая себе отчета, что этим лишь ухудшают ситуацию. Замедляя процесс реформирования модели рынка, они ограничивают рост доходов среднего класса, порождая тем самым протестные настроения.

Игорь ТУРКЕВИЧ