Перевод как зеркало и перспектива

В информации о встрече еврокомиссара Штефана Фюле с членами Кабмина внимание привлек маленький, но красноречивый штрих. Представители Еврокомиссии сильно удивились, увидев на стене клуба Кабмина объявление о доступных языках синхронного перевода: “1 — русский, 2 — English”. Перевод на государственный украинский язык уже не предусматривался. “Не ошиблись ли мы страной?” — пошутил один из гостей в разговоре с украинским журналистом.

Конечно, с точки зрения украинских “элит” в том, что произошло, нет ничего странного. Большинство чиновников представляют сегодня Донбасс, и с украинским языком у них проблемы. А дипломатический эффект — история с языками перевода стала еще одним маленьким гвоздем в гроб украинских европерспектив, — их не очень трогает. Возможно, потому что такие вещи (на которые весьма тонко реагируют европейцы) они не понимают и не чувствуют.

Поэтому, допускаю, что эта история стала просто еще одним проявлением непрофессиональности нынешней власти, которая, сохраняя карательную силу, уже почти не способна действовать в интересах общества. (Других таких проявлений, и значительно кричащих, уж слишком много: от того, что с 1 марта тяжелобольные рискуют остаться без импортных лекарств, и до того, что в феврале через почти 90 лет вещания из эфира тотально исчезли все три канала государственного украинского радио).

Но, безусловно, “идеологическая” составляющая в истории с переводом тоже присутствует. Ведь незадолго перед этим правительственный проект закона “Об издательском деле”, внесенный в Верховную Раду, среди прочего отменял нормы действующего законодательства, по которым государство обязано способствовать переводу иностранной художественной и научной литературы на украинский язык. Хотя речь шла скорее о декларативном моменте, это вызвало прогнозируемо негативную реакцию общественности: с резким заявлением выступил украинский Пен-центр.

Назовем еще несколько примеров из недавнего прошлого. Три года назад властвование “регионалов” началось, в частности, с мощной атаки на дубляж кинофильмов на украинском языке (который вроде бы недостаточно профессионален и ущемляет права граждан). Параллельно министр образования Дмитрий Табачник заявил было о намерении заменить курс зарубежной литературы, в котором наши школьники изучали мировую классику в украинских переводах, на новый курс, основу которого (сначала раздавалась цифра в 75%, а затем в 60%) составляли бы произведения русской литературы на языке оригинала. Уже после принятия закона Кивалова-Колесниченко руководитель системы независимого оценивания Ирина Зайцева публично радовалась: средства, сэкономленные на отмене украинского дубляжа и субтитрования, будут пущены на улучшение преподавания русского языка.

От этих и подобных вещей в памяти сразу же всплывает историческая параллель: Эмский акт императора Александра ІІ от 1876 года еще так-сяк допускал существование оригинальной литературы “на малороссийском наречии” — только для каждой украинской повести из крестьянского быта разрешения нужно было просить не у местного цензора, а в главном управлении в Петербурге, где цензоры этого самого украинского языка по большей части не знали. Но какие-либо переводы на украинский язык, как и все научные и образовательные тексты, он запрещал полностью.

Авторы Эмского акта были правы: язык, которым переводят Библию, Данте и Шекспира, действительно является языком, а не “наречием”. А носители этого языка могут претендовать на собственное государство. Следовательно, с точки зрения имперского единства украинский перевод заслуживал запрещения.

Дело царской империи достойно продолжила советская. Правда, прямо перевод как таковой уже не запрещали, но пристально следили за тем, кто, кого и как переводит. И периодически уничтожали наиболее талантливых украинских писателей и переводчиков.

Конечной цели авторы Эмского запрещения и исполнители советских репрессий таки не добились: украинский перевод в невероятно жестких условиях выжил и дал миру десятки ярких имен. Сегодня на украинский язык в совершенстве переведен весь “канон” мировой классической литературы, на нем органично звучат телесериалы и блокбастеры.

Но история этого перевода напоминает мартиролог. Напротив очень многих ведущих имен стоит: расстрелян (как Зеров, Вороный или Пидмогильный), погиб в заключении (как Драй-Хмара или Стус), прошел весь ужас советских концлагерей (Борис Тен, Кочур, Мысык, Доценко, Свитличный, Лисняк и многие другие), затравлен и лишен возможности печататься (гениальный Лукаш), принудительно изгнан за границу (Фишбейн).

Стоит напомнить, что первый полный корпус сонетов Шекспира рождался в начале 1950-х в Интинском концлагере, когда переводчика Дмитрия Паламарчука могли расстрелять за одно только хранение англоязычного оригинала. А побуждал его там к переводу зек Григорий Кочур, который переводил, — без подстрочника, с оригинала! — стихи с тридцати языков, современных и древних...

Но какова же логика у тех, кто отказывает украинскому переводу в государственной поддержке сегодня (тогда, когда все цивилизованные державы мира свой перевод развивают и поддерживают грантами, стипендиями и заказами)? Кто рьяно требует устранения этого перевода из кинотеатров? Кто оберегает членов правительства от необходимости слушать на украинском языке перевод выступления еврокомиссара Фюле?

Очевидно, она очень простая и до боли напоминает логику авторов Эмского запрета. Развитая нация прямо общается со всеми народами мира через переводы с других языков — на свой язык. Недоразвитая — удовлетворяется более мощным чужым языком-посредником. Очевидно, по логике нынешних руководителей государства, таковым для нас должен оставаться русский язык. Действительно, зачем переводить книги, научные трактаты, фильмы и инструкции на украинский язык, когда и по-русски послушный малоросс это пречудесно прочитает...

В такой логике государственных руководителей есть одна очевидная ошибка, которой они упрямо не хотят понять. “Русскоязычная Украина” не имеет шансов не только на европейское будущее (виноваты в этом вовсе не носители специфического украинского варианта великого русского языка, абсолютное большинство которых вовсе не уполномочивали депутата Колесниченко выступать от их имени, а то, что Россия в лице нынешних элит выбрала себе совсем другую модель своего развития). Гипотетическая “русскоязычная Украина” не имеет шансов вообще на какое-либо будущее, отличающееся от того, которое в Кремле определили для всей Великой России от пролива Дежнева и до Калининграда (в прошлом Кенигсберга). И активы в такой “русскоязычной Украине” будут быстро и радикально перераспределены от сегодняшних собственников в интересах тех, на кого укажет сам Владимир Владимирович.

Но, несмотря на это, политика нынешней власти направлена именно на построение русскоязычного “государства Украина”. И последствия этой гуманитарной политики действительно печальны — пока для общества, а не для элит. Как и последствия трехлетнего хозяйничанья “регионалов” во всех других областях жизни. Впрочем, так и должно быть в системе, где едва ли не единственным побудительным мотивом для “похода во власть” является личное обогащение.

Однако нельзя не замечать и другое: украинское сообщество в ряде сфер демонстрирует достаточно высокое сопротивление этой политике. Доведенные до отчаяния дерибаном городской земли и собственности, активисты берут штурмом Киевсовет. Люди по местечкам и селам защищают обреченные на закрытие больницы, перекрывая автодороги. В Донецке (!!!) родители продемонстрировали чудеса стойкости, обороняя украиноязычные школы, которые попадают под сокращение. И таких примеров можно приводить еще много.

И даже украинская оппозиция (которую не ругает сегодня только ленивый) демонстрирует сегодня на удивление достойную сплоченность, борясь в невероятно жестких условиях с теми, кто вообще не признает ничего, кроме грубой силы.

В языковой сфере после принятия закона Кивалова-Колесниченко ситуация, конечно, существенно ухудшилась. Благодаря стараниям руководителей министерства образования и ряда местных управлений впервые в истории независимой Украины сократилось число учеников в украиноязычных классах и школах. Исчезло много “островков” украиноязычности на Востоке и Юге (что связано с быстрой русификацией ранее преимущественно украиноязычных FM-станций и рекламы). В Кабмине и других правительственных учреждениях в Киеве государственный язык еще является языком письменных документов, но уже почти не является языком реального повседневного общения (к сожалению, язык донецкого начальника в наших условиях является однозначным эталоном для большинства его подчиненных).

Однако в сфере “общественного сектора” украинский язык пока держит позиции (или сдает их значительно медленнее, чем кое-кому хотелось бы). Держится и украинский перевод. Несмотря на прогнозы, не исчез окончательно украинский дубляж в кино (и даже противники сегодня вынуждены признать: по качеству он часто опережает русский). Несмотря на декларируемые намерения, даже Минобразования не сумело пока уничтожить курс зарубежной литературы (хотя наполнение его и было ухудшено, а сам предмет переименован на “мировую литературу” — чтобы не акцентировать внимания на “зарубежности” Пушкина и Достоевского). Наши издательства (причем не только во Львове и в Киеве, но и в Харькове) дальше массово печатают украиноязычные переводы художественной литературы. Наконец, русскоязычный Виктор Пинчук недавно объявил о программе поддержки украинских переводов современных научных лекций.

Конечно, работать на украинский перевод сегодня очень непросто. Гонорары украинских переводчиков в разы ниже, чем у их русских коллег, — русский перевод держит не только собственный рынок, но и большую часть украинского. А наши же переводчики — люди не обездоленные. Они успешно могли бы работать и на чужую культуру. Но предпочитают на свою. Из чувства “псового долга”, о котором писал Иван Франко.

Да и мотивация идти в украинский перевод сегодня — значительно более низкая. Скажем, зачем нам теперь “синхронисты” высокого класса, если здешние VIP требуют, чтобы им переводили на русский язык?

И все же я осмелился бы не делать сегодня катастрофические прогнозы. Украинский перевод пережил Валуевский указ, Эмский циркуляр, репрессии 1930-40-х и тотальную русификацию 1970—80-х. И выжил, демонстрируя чудеса конкурентоспособности (хотя и “соревноваться в беге” часто приходилось “со связанными ногами”). И сегодня, когда “Анна Каренина” с Кирой Найтли дает кассовые сборы в украинских кинотеатрах именно в блестящем украинском переводе (потому что переведен текст Тома Стоппарда, а не Льва Толстого!), это свидетельствует: в массе своей украинцы больше европейцы, чем их министры.

Да и сама Украина уже 21 год является независимой. Это — дольше, чем когда-либо после нашествия Батыя. И это оставляет определенную надежду на цивилизованную правовую европейскую Украину. Хотя бы когда-то, в будущем.

На эту перспективу работает и украинский перевод: художественный, научный и деловой. Итак, поддержим его — хотя бы покупая украиноязычные книги и ходя на украиноязычные фильмы. Ведь пока что, кроме от нас с вами, поддержки ему сегодня ждать неоткуда!

Максим СТРИХА