Оранжевая обреченность

Поражение революционеров отбросило Грузию и Украину к худшим образцам того, что эти революции, казалось бы, навсегда свергли.

Годовой разрыв между грузинской “розовой революцией” и украинской “оранжевой” соответствующие контрреволюции сократили до четырех недель. В Грузии все формально закончилось на парламентских выборах 1 октября, на Украине — 28-го, таков причудливый календарь парламентской демократии, который так соблазнительно принять за поступь истории. Хотя на самом деле все закончилось намного раньше.

Потому что революция чего-то стоит не только тогда, когда по-ленински умеет защищаться, а когда ей вообще есть что защищать.

Характер контрреволюционных разрушений выглядит вполне универсальным.

Первое наслаждение тех, кто взял реванш, даже не казна — она никуда не денется. Прежде всего месть. Они объявляют охоту на лидеров проигравшей революции. Они не могут дождаться, пока Юлия Тимошенко проиграет выборы и останется без юридических гарантий. Пока нельзя расправиться с Михаилом Саакашвили, арестовываются люди из его команды. Вопросов нет — фигуры, мягко говоря, неоднозначные. Перед тем как возглавить минобороны Грузии, Бачо Ахалая, например, служил заместителем министра внутренних дел, и его имя давно перестало быть в Грузии именем собственным — как на Руси имя Малюты Скуратова. Но при всем том не он создал в Грузии обычную постсоветскую людоедскую систему тюрем, не он один является ее ярким воплощением, и вряд ли при победившем Иванишвили что-то в этой системе изменится.

Иллюзия закона, основанная на практике его выборочного применения, — форма мести, таящая в себе угрозу разрушения того, что революция сделала позитивного. Иванишвили еще вчера был большим другом режима Саакашвили. Точно так же, как сам Саакашвили был в свое время органической частью режима Шеварднадзе, а “оранжевые” вожаки достойно смотрелись в правительстве Кучмы.

В этом и суть розово-оранжевого феномена, если избавить его от майданного романтизма: революцию делают те, кому по каким-либо причинам тесно в рамках существующей власти.

Дальше вопрос самоутверждения. Можно просто один в один переключить на себя систему, которую создал предшественник, — киргизский вариант. Можно попытаться войти в историю, решительно ломая полученное в наследство бытие через колено, не без основания оправдывая себя тем, что только этого наследство и достойно, — как в Грузии.

Но в большинстве линия фронта между революционной элитой и элитой свергаемой существует только в политических новостях, а в бизнесе “оранжевые” как сотрудничали, так и продолжали сотрудничать с “донецким”. Вся Украина, посмеиваясь, наслаждалась кондитерией, которую совместно вели один из сподвижников Ющенко с одним из приближенных Януковича. А Иванишвили строил для Саакашвили даже военные городки — те самые, которые сегодня его сподвижники называют расточительством, тоже, возможно, не без оснований.

Там, где отношения между революционерами и контрреволюционерами, между свергаемыми и ниспровергателями исходят не из политических критериев, а из личностных, революция и контрреволюция меняют правила игры лишь настолько, насколько согласны обе стороны.

Но это уже не революция, а недореволюция, хоть розовая, хоть оранжевая. Линия фронта прозрачна, элиты взаимозаменяемы, договоренности затейливы. На украинских выборах кандидаты от объединенной оппозиции деликатно отходят в сторону, чтобы не мешать схлестнувшимся в одном округе ставленникам одного олигарха от партии власти со ставленником другого олигарха от партии власти. Что уж после этого удивляться той легкости, с которой оппозиция сдает свои победы в одномандатных округах, соглашается на перевыборы, спасительные для власти, и совершенно при этом не стесняется своего избирателя.

Обе революции, несомненно, изменили свои страны. Грузия, казалось бы, вообще превратилась в расчищенную стройплощадку, на которой амбициозный лидер принялся строить новые города, предоставив при этом старым выживать как получится. На Украине Янукович стал президентом после настоящей президентской гонки, и за то, чтобы подмять страну под себя сегодня, ему еще придется очень побороться, причем с довольно неочевидным результатом.

Но поражение революционеров отбросило Грузию и Украину, возможно, к худшим образцам того, что, казалось бы, эти революции навсегда свергли. Может быть, оттого что после всех тех изменений, которые удалось совершить, вандейский пейзаж особенно удручающий. Но, как бы ни были скандальны и провальны для власти украинские выборы, она их как минимум не проиграла. По крайней мере, арифметически, и если бы она даже недосчиталась нужного количества депутатов, она смогла бы договориться с коммунистами, с которыми в прошлом парламенте уже имела коалиционное большинство. То есть для контрреволюции не потребовалось ни переворота, ни войны. Революция проиграла сама.

В поражении власти в Грузии принято усматривать следствие грязных политтехнологий. Садистское видео из тбилисской тюрьмы действительно было пущено в предвыборный эфир чрезвычайно ко времени, и заслуживают внимания уверения осведомленных людей в том, что видео — монтаж, совсем сбрасывать это со счетов тоже не стоит. Но даже самая эффективная политтехнология способна изменить, как правило, счет. Исход — почти никогда. Саакашвили проиграл так, что даже не спорил, и тоже без бурных страстей, если не считать таковыми ночное празднование его провала на улицах Тбилиси.

Революционеры за отпущенное им время и не попытались доказать избирателю, что его существование входит в их представление о новой политике, хотя в расчете на это избиратель за ними пошел и именно в этом в первую очередь заключалась для него революция. Победители ограничились лишь прогрессом в деле сменяемости власти, что в их положении было, конечно, неосмотрительностью, которой избиратель при первой же возможности и воспользовался.

В этом и состоит недореволюционность, на которую обречена любая постсоветская революция. Избиратель, может быть, и в самом деле проголосовал против боли реформ, но отнюдь не в том количестве, которым можно было бы все исчерпывающе объяснить. Более того, в Грузии он прокатил Саакашвили, когда самая болезненная часть реформ прошла и отказать ему в доверии значило согласиться с тем, что жертвы были напрасны. Притом что в Грузии революционерам как раз было что предъявить.

Избиратель выдержал все, его убедили, что реформ без боли не бывают. Но если все вокруг называют эти реформы успешными — а это во многом так, — то почему этого успеха не чувствует он сам? Где его налоги, которых, как утверждается, собирается все больше? Если такие инвестиции делаются в туризм, почему он не становится локомотивом всей экономики, как это декларируется, а в строительстве Лазики, которая должна обеспечить всех рабочими местами, из местных работают единичные счастливчики? Конечно, это так: для строительства нужны профессионалы, которых в этих селах нет. Но зачем, спрашивают в Грузии, тогда Лазика, если с рабочими местами вышел такой обман?

Грузинской власти не удалось создать механизмов конвертации бюджетных доходов в хоть какое-то реальное благополучие.

А поскольку деньги зарабатываются и куда-то вкладываются, у экономистов есть сильное подозрение, что успехи в борьбе с теневой экономикой, коррупцией и монополизмом как минимум преувеличены. Во всяком случае, получается, что в реформирующейся и богатеющей Грузии ситуация с уровнем жизни населения ничуть не лучше, чем в нереформирующемся Азербайджане, где судьбой нефтяных денег безуспешно интересуются только самые дотошные оппозиционеры.

И дело не только в недобросовестности революционеров. Тем более что грузинский пример показывает, что на уровне экспертных правительственных групп колоссальная работа действительно была проведена. Дело в том, что элита, хоть революционная, хоть контрреволюционная,, самовоспроизводится. И это главная проблема и печальный урок для всех революций, похожих на оранжевые. Может быть, сами лидеры и готовы были бы во имя самоутверждения превозмочь себя. Они даже при желании могут организовать работу исполнительной власти, как в Грузии, подмяв под себя законодательную. Но у них нет другой элиты, кроме той, которая так легко взаимозаменяема, и даже в УДАРе Виталия Кличко признают дефицит людей, которым можно было бы довериться — и это при откровенной эклектичности партии.

Как выясняется, оранжевые варианты себя по этой причине исчерпывают через один-два избирательных цикла, оставляя после себя в лучшем случае более или менее оздоровленную систему выборов, а в худшем — власть одного клана, куда более примитивную и монопольную, чем та, в борьбе с которой когда-то закалилась революция.

И гипотеза об оранжевой обреченности становится еще более убедительной оттого, что даже самая скромная бархатная революция в Восточной Европе оказалась успешнее самой громкой из оранжевых. Именно потому, что привела к власти людей не изнутри нее, а снаружи, благодаря чему элите просто не дали ни времени, ни возможности самовоспроизвестись. Но то было совсем другое время, и происходило это совсем в других местах, так что и этот опыт для наших широт скорее теоретический.

Остается только ждать. И верить в очень маленький и столь же теоретический шанс. Связан он с тем самым единственным завоеванием революции, которое иногда удается сохранить и после реставрации, — выборами, в которых даже партии власти приходится жульничать ради простого большинства.

Может быть, через энное количество сравнительно честных выборных избиратель обнаружит, что на участках и в самом деле решается. И от него лично что-то зависит. И, самое главное, есть за кого проголосовать.

Все три условия должны выполняться непременно и в пакете. Прогноз неблагоприятный.

Вадим ДУБНОВ