Инновации старые и новые

В отличие от прежних инновационных программ новый документ гораздо более критичен в оценке текущей ситуации.

Он признает тот факт, что из целей, намеченных в прежней cтратегии развития науки и инноваций в России до 2015 г., на первых двух этапах (в 2006-2010 гг.) выполнена только треть. При этом в ходе мирового кризиса отставание России от других стран углубилось: на фоне закачки значительных дополнительных средств в инновационное развитие целым рядом стран, которые в борьбе с кризисом расчищали путь для новых производств, в нашей стране, где господствовало стремление сохранить статус-кво, расчистки завалов не произошло.

Но полностью от прежнего идеализма стратегия не избавилась. В частности, уже в первом абзаце документа заявлено, что перевод экономики на инновационную, социально ориентированную модель развития является единственно возможным способом роста благосостояния населения и укрепления геополитического статуса страны. Конечно, инновационный бизнес, ориентированный на создание инновационной ренты, интуитивно приемлем для россиян, привыкших к рентной экономике.

Однако из экономической истории известно, что целенаправленные попытки государств создать инновационную экономику оканчивались успехом далеко не всегда. Шансы фактически составляют 50/50, и, следовательно, в запасе должны быть другие (помимо инновационного) варианты стимулирования неизбежно замедляющегося на фоне стабилизации нефтяных цен экономического роста в России, например форсированное развитие транзитного потенциала, региональной интеграции (разработка программы вхождения в ЕС) или что-то еще.

Кроме того, авторы стратегии не учитывают в полной мере реальность формирования уже в ближайшие годы неожиданных новых возможностей и угроз со стороны внешней среды. Отсюда вытекает необходимость своего рода опционизации любой долгосрочной стратегии и так называемого управления по слабым сигналам. То есть, например, опоры не только на нанотехнологии, что можно всецело приветствовать, но и на параллельную покупку реальных опционов в других перспективных сферах инновационного прорыва — например, создание заделов в био- и информационных технологиях.

Нельзя не отметить и спорную ранжировку значимости основных задач стратегии, а также их неполноту. Так, выдвижение на первый план задачи формирования инновационного человека по сравнению с задачей формирования инновационного бизнеса и государства недоучитывает факт резкого нарастания дефицита квалифицированных инженерно-технических кадров в ближайшие годы в развитых странах, который они намерены компенсировать стимулированием притока такого рода человеческого капитала из развивающихся стран (прежде всего из Китая, но и из России). Об этом пишут эксперты Goldman Sachs.

В этих условиях форсированное наращивание подготовки квалифицированных кадров внутри страны, не синхронизированное с ростом инновационной активности бизнеса (что, в свою очередь, невозможно без резкого улучшения инвестиционного климата и дебюрократизации) приведет лишь к новой волне оттока из России квалифицированных людей, которые построят свою собственную программу модернизации, но без страны.

Авторы концепции далеки от современного прагматичного и объемного понимания инноваций как экономического явления, нового не только в абсолютном смысле этого слова, но и лишь для данной страны. То есть они готовы закидать весь мир несуществующими российскими суперинновациями, которые почему-то должны появиться в огромном количестве из сектора науки и разработок (НИОКР), но не готовы всерьез обсуждать так называемые квазиинновации. В целом ряде стран толчок инновационному процессу дало именно стимулирование создания новых для страны отраслей или их переделов (например, автомобильной промышленности — в Румынии, выращивания цветов — в Кении, производства компьютерных компонентов — во Вьетнаме, экотуризма — в Коста-Рике). Прыжок из деградации сразу в стадию “гаджетных инноваций”, минуя квазиинновации, хотя и возможен, но вряд ли плодотворен, так как придаст инновационной экономике очаговый характер.

Двумя другими проигнорированными авторами стратегии направлениями современных программ инновационного развития стали действия, направленные на привлечение в страну так называемого креативного класса и малого и среднего бизнеса из-за рубежа. В частности, в мире, по оценке экспертов Всемирного банка, сейчас насчитывается около 150 млн человек в составе креативного класса, из которых треть сосредоточена в США и которые являются, как правило, не обладателями PhD, а более приземленными обладателями качественных дипломов MBA, а также зачастую совсем бездипломными представителями новой сферы услуг и искусства (в том числе абсолютно новых его направлений). Для их привлечения извне есть смысл подумать — по примеру Дубая — о создании специальных благоустроенных зон, а для генерации внутри страны — о резком росте креативной составляющей в системе среднего образования.

Авторы cтратегии, несмотря на понимание вынужденного — в условиях сильнейшей степени неопределенности прав собственности — сдержанного отношения российского населения и бизнеса к инновациям, призывают к совершенствованию так называемой национальной инновационной системы (НИС), главную роль в которой по традиционному определению этого термина играет не государство, не наука, а фирма — т. е. малый, средний и крупный бизнес, который сейчас придавлен национальным бюрократическим классом и в силу этого вряд ли может взять на себя роль инновационного лидера.

При этом в экспертной среде сейчас выдвигается гипотеза о формировании в ближайшие десятилетия новых моделей инновационного развития, которые отличаются как от модели НИС, где главным двигателем являлись фирмы, так и от модели, которая исходила из превалирования государства, как это было в Японии.

Одна из наиболее проработанных новых моделей развития мирового инновационного процесса получила название концепции тройной спирали. Она основана, с одной стороны, на тезисе о доминирующем положении институтов, ответственных за создание нового знания, а с другой — на важности сетевого характера взаимодействия участников инновационного процесса в рамках так называемых стратегических инновационных сетей, где происходит пересечение трех множеств отношений (внутрифирменных, внутригосударственных и внутриуниверситетских) и создание гибридных институциональных форм, снижающих неопределенность.

Думается, что такая модель имеет сильные исторические основания для произрастания в России, где роль лидеров в новой инновационной системе могут взять на себя российские университеты. Поскольку отношения между двумя другими потенциальными лидерами в сфере инноваций — государством и бизнесом — дестабилизированы двумя десятилетиями трудного взаимодействия. Если в 1990-е гг. роль государства была чрезмерно минимизирована, то в 2000-е гг. маятник, наоборот, слишком сильно качнулся в сторону тотальной бюрократизации и огосударствления.

Для России при разработке стратегии развития инноваций целесообразно обеспечить сочетание ее базовых (в значительной степени ресурсно-сырьевых) и новых конкурентных преимуществ, в частности в информатике, ядерной энергетике, производстве новых материалов, ракетно-космической отрасли и т. д.

Именно такого рода конкретизация, а не заявленный в стратегии довольно академично выглядящий упор на сочетание догоняющего и инновационного развития может быть более доходчивым коротким лозунгом для инновационной стратегии, наличие которого в России необходимо.

Важно учесть также, что с учетом мирового опыта, обобщенного Всемирным банком в новых работах, для перехода на инновационный путь развития требуется не менее 10 лет. Поэтому имеет смысл придать новой инновационной cтратегии более длинный временной горизонт — до 2030 г.

Валерий МИРОНОВ, заместитель директора института Центр развития ГУ-ВШЭ