Холодно

Было страшно.

Пылающие “Профспілки” казались огромной поминальной свечой, с которой будто бы стекали крупные слезы окровавленного воска.  

“Взяли! Пошли!” — выкрикнул невысокий закопченный парень в армейском бушлате и бесполезной пластмассовой каске, вроде бы ни к кому не обращаясь. Просто вытолкнул из прокуренных легких в тяжелый черный воздух два нужных слова. Сразу понятые и всеми принятые. Каждый из нас взял и пошел. Не спрашивая и не сомневаясь. Не глядя друг на друга, но чувствуя рядом такое же напрягшееся плечо. Десятки рук подхватили полусгоревший строительный заборчик, облепленные комьями грязи поддоны, груды тряпья, приблудившиеся стопки книг, перехваченные пестрым скотчем с цветочками и сердечками. 

Огонь, отделявший нас от них, пожирал подношения с жадностью. Последней в костер полетела покрышка — словно гигантское, траурного цвета обручальное кольцо, брошенное оземь как символ разрыва. В пламени сгорало наше прошлое и плавилось настоящее. Будущее еще не просматривалось. Горизонт загораживала черная масса, ощетинившаяся палками и стволами. Готовая рвать и убивать. Но не готовая рваться через набирающий убийственную силу огонь. Страшащий их и спасительный для нас. Для тех, кто в ночь с 18 на 19 февраля 2014-го сжег за собой мосты. 

Мы служили языками единого пламени. В каждом жила искра единства, каждый чувствовал обжигающее чувство братства. 

Это потом ветер обещаемых перемен разнесет по разным углам головешки наших ожиданий. Оставив на месте яркого горения серое пепелище надежд.

Не знаю имен большинства стоявших тогда рядом. Почти не помню лиц. Только запах горького дыма. 

Не знаю, что с ними теперь. Кто-то, наверное, вспыхнул ярким огоньком и осыпался золой в тусклую воронку возле еще одной страшной поминальной свечи — диспетчерской вышки ДАП. Кто-то не дает себе погаснуть в окопе тлеющей войны. Кто-то аккуратно задул огонь в сердце и забился в нору. Кто-то угасает сейчас. 

Кто-то бережно заслоняет дрожащий пламень непогасшего маяка от многочисленных плевков. А кто-то, возможно, наплевал на все и теперь небескорыстно служит дымовой завесой чужой глупости и жадности. Какая разница — если все зря?

Февраль 14-го огненной полосой разделил нашу жизнь на “до” и “после”. К тлеющему “после” выгоревшие души оказались не вполне готовы. 

Четвертую годовщину страшного пожара мы расцветили вспышками разгорающихся склок. Огонь вражды разделил обгоревших на “зрадофилов” и “порохоботов”, воевавших и “диванную сотню”, “искоренителей языка ненависти” и “выжигателей латентной “ваты”, штатных борцов с коррупцией и добровольных критиков антикоррупционеров, сторонников силового устранения режима и противников “раскачивания лодки”. Хотя и у тех, и у этих где-то в кладовках или на антресолях до сих хранятся почерневшие куртки, пропахшие горьким дымом. 

Это не помешало за четыре года сменить петарды раздражения на огнеметы ненависти. И чем жарче здесь спорят о том, где именно находится крематорий наших надежд, тем больше тешится в несгораемом шкафу Кремля поджигатель гибридной гражданской войны наших душ.

Еще не страшно. Но уже больно. От того, что все реже чувствуешь рядом такое же напрягшееся плечо. От опасения, что когда надо будет снова взять и пойти, мы разбредемся в разные стороны. Каждый со своей ношей. 

Ночью 19-го февраля 2018-го я встал на колени перед теми, кому нечего делить. Они уже поделились в 2014-м. С нами. Своими жизнями. Разделив между нами, обуглившимися тогда, но не сгнившими потом, ответственность за то, что будет после.   

Сквозь ледяную брусчатку проникало тепло непогасшего огня.

Сергей РАХМАНИН