Горячее лето двадцать второго

У тебя почти нет шансов остаться наедине. Сон, еда, туалет (привычные мирные ритуалы) — здесь напрочь лишены интимности. Война проявит, кто из вас настоящий интроверт, а кто просто придуривался.

Война не ограничивается линией фронта. Ракетные культи позволяют Москве дотягиваться до тылов. Правда, во Львове воздушная тревога проживается иначе, чем в том же Киеве. Когда слышишь сирену в столице, велик соблазн решить, что ракета — “транзитом”. Что Киев — лишь часть маршрута, а сама цель лежит западнее. А во Львове ты сразу понимаешь: она уже прилетела и это “конечная”. А потому либо она нас, либо мы ее.

Впрочем, последний месяц мы копим впечатления на юге и востоке. Прежде мне казалось, что главные фаталисты — это те, кому выпало служить на территории военных объектов. Наверное, это непросто — охранять тот же Генштаб, зная, что место твоей службы помечено жирной галочкой в российском списке ракетных целей.

А потом я наткнулся на колонну с трофейным “Тигром”. Единственная бронемашина, силуэт которой безошибочно выдает ее происхождение. Единственный силуэт, который не похож на все, что стоит на вооружении украинской армии. Ездить на ней на передке может только тот, у кого весьма флегматичные отношения с судьбой. Потому что ночью тризубы на бортах могут и не разглядеть.

До войны меня раздражали суеверия. Теперь — нет. В какой-то момент я и сам стал говорить “крайний” вместо “последний”. Точно знаю, что перестану так делать, когда вернусь. Офисный быт угрожает нам только сломавшимся кулером, а потому в мирной жизни слово “крайний” по степени уместности равняется ношению камуфляжной одежды без повода.

Соцсети раздражают рассуждениями о финальном контуре нашей победы. Те, кто следят за войной с дивана, понемногу начинают напоминать футбольных болельщиков. Единственный возможный сцена