Галина Тимченко: В кабинетах Кремля настоящие расследования не делаются

Главред “Медузы” об отказе от лишних новостей, причине эффективности пропаганды, святом праве редактора и политических флэш-играх.

Когда Галину Тимченко уволили с должности главного редактора Lenta.ru из-за публикации о “Правом секторе”, вслед за ней ушла почти вся команда — 77 из 84 сотрудников проекта. Было бы больше, но двум беременным сотрудницам Галина увольняться запретила.

Она уехала в Ригу и там основала новое издание — meduza.io, не похожее  на привычные новостные сайты. Ни фиксированной верстки, ни рубрикации, сплошные блоки, игры, тесты и карточки. Недавно “Медузе” исполнился год, она, по словам главреда, получает 40% траффика из социальных сетей и чувствует себя неплохо.

На встрече в Школе журналистики Украинского Католического Университета во Львове Галина рассказала, кто в редакции главный, как бить и как любить журналиста, и как отправить его с одной парой трусов на Майдан. 

О принципах

Раньше суббота была для Галины Тимченко днём без интернета. Теперь она не может себе этого позволить — “пока мы стартап”. Ее издание отказалось от привычной ленты новостей, формируя главную страницу из всего, что считает важным, и безжалостно отрезая лишнее.

— У меня всегда был радикальный подход к новостям. Я не люблю журналистов, считающих усилия своей кистевой мускулатуры чем-то достойным вечности. Никто из нас не Лев Толстой и не Достоевский. Новости не бывают второй свежести: вы сегодня написали — завтра это умрёт, смиритесь. Если мы нацелены на людей, которые любят новости, news junkies, мы должны быть готовы к этому. Поэтому я сказала: никаких архивов, никаких складов забытых вещей. Мы сегодня отработали — и всё.

Издание зарегистрировано в Латвии, “чтобы не пришли, как к “Дождю””. В России неугодному власти изданию угрожают ФСБ, Роскомнадзор, следственный комитет, прокуратура, арендодатель и даже служба вывоза твердого мусора, объясняет Тимченко. Кто инвестировал в “Медузу”, она не скажет никому.

— Мне кажется, что при нынешних условиях в России информацию продавать — то же самое, что воздухом торговать. Российские инвесторы делятся на три отвратительные категории: 1) токсичные — люди, стремящиеся заполучить тебя как инструмент в политической и деловой игре; 2) люди, которые всего боятся и не понимают, зачем это нужно, но желающие заработать на тебе денег, а узнав, что прибыль невелика, теряют интерес; 3) люди из Кремля, скупающие СМИ, чтоб сделать их такими, как хочет руководство.

В то же время в России есть миллионы людей… Даже, если мы на секунду поверим, что 86% существуют, а на самом деле их нет, то даже 14% — это очень большая армия людей, которым необходима независимая информация. Можно пытаться собрать средства краудфандингом или привлекать западные инвестиции, как я. Рискнув репутацией, я заявила, что не раскрою инвесторов, потому что у некоторых из них есть семьи и бизнес в России. Да, мы не прозрачны, но такова жизнь. Я не могу рисковать их судьбой, чтобы аудитория подумала, что Тимченко честная. Мы и так живем кишками наружу: о нас, кроме инвесторов, все знают всё, включая мой домашний адрес, который газета “Известия” выставила на первой полосе.

В первый раз Тимченко хотели уволить из “Ленты” после истории со вбросами на выборах 2011 года. Ей удалось убедить инвестора, что, если сегодня она снимет неудобную статью с сайта, у нее не будет морального права завтра войти в редакцию.

— Редакционную политику можно менять, но не под давлением. Не ради выживания. Мне говорили: “Если бы ты договорилась, то “Лента” бы еще пожила”. А кем бы она пожила? Если ты заявил о каких-то ценностях, ты должен их придерживаться, а если меняешь принципы, то из-за того, что меняешься внутренне. Я не зарекаюсь, что мы никогда не назовем что-то иначе, чем сейчас. Но мы сделаем это, когда по внутреннему убеждению сами для себя четко проговорим и объясним перемену. А не из-за того, что кто-то сдвинул брови и нахмурился.

С политиками и тому подобными высокопоставленными источниками Тимченко, в отличие от многих главредов, не якшается принципиально. Приводит пример Эдварда Сноудена и Джулиана Ассанжа — двух самых больших раскрывателей секретов за последние годы, которые не занимали никаких важных должностей.

— В старом добром мире главный редактор — это сакральная фигура. “Твой текст отдали главному редактору!” — это что же, теперь не мыться неделю? И каждый главный редактор, чтобы надуть щеки и подпитать чувство собственной значимости, говорит: “Зато я разговариваю с Дмитрием Песковым!”. Мы с Алексеем Венедиктовым очень ругались на эту тему. Я спросила его: что из ваших бесед досталось вашим читателям? Ничего. Когда вы видели последнее расследование на “Эхе Москвы”? Вообще видели их когда-нибудь? А вот “Псковская губерния” Льва Шлоссберга — маленькое, очень бедное издание с сайтом, сделанным на вордпрессе, на коленке кое-как. Это издание первое и единственное в России начало расследование по псковским десантникам. В какие кабинеты они должны были входить, чтоб найти могилы людей, которых закопали без воинских почестей? Вот это было расследование.

В кабинетах Кремля настоящие расследования не делаются. Там вам администрация президента скажет то, что нужно им, сольют то, что предназначено для слива. А то, что для слива не предназначено, вы скорее найдёте в корзине для мусора, как в рассказе Конан Дойла.

Политическим инсайдам “Медуза” предпочитает жанр “что мы знаем и что мы не знаем” — попытку разобраться в том, что происходит, основываясь на доступной информации. Галина Тимченко говорит, что этот формат создаёт особую атмосферу доверия. Кроме того, журналисты едут разбираться с темой в поле.

— Чтобы провести расследование по ИГИЛ и найти отца одного из командующих фронтами организации, Дане Туровскому не понадобился ни начальник, ни президент. Ему нужен был хороший фиксер, который провёл его по Панкисскому ущелью так, чтобы голову не отрезали. Нужна была база контактов и журналистские навыки. Чтобы найти гастарбайтеров, которых вышвырнули из московских строек, и они уехали в Таджикистан, где их завербовали в ИГИЛ, Даня воспользовался дружбой с их соотечественниками. Когда в Москве был бунт против выходцев из Средней Азии, Даня с ними сдружился, а потом с их помощью поехал в Таджикистан искать нужных людей. Мы живем в горизонтальном мире.

Дорогая редакция

— Хороший журналист — человек с широким кругозором, но являющийся в чем-то экспертом. И с адской памятью. Гугл испортил всем мозги. Вот, приходит ко мне барышня и говорит: я, мол, очень хочу писать о культуре и музыке. А я её спрашиваю: “Как зовут членов группы Beatles?” — “А я что, по именам должна их знать?” — “Хорошо. А кто из них жив?” — “А они ещё и умерли?”. А если вдруг напишут, что Ринго Старр попал в аварию, и ему отрезало руки, из-за неё мы будем в пролёте. Поэтому, если вы говорите, что умеете писать новости культуры, я вас среди ночи разбужу и назову имя Джошуа Белл, и вы должны знать, кто это.

Когда Галина Тимченко после очередного редизайна опубликовала на “Ленте” так называемый поминальник — страницу с контактами сотрудников редакции — она допустила ошибку. Не назвала имён журналистов и редакторов, перечислив лишь начальников отделов.

— Самые тишайшие пришли ко мне и сказали: “А мы не работаем в “Ленте”? Нас не нужно называть по имени?”. Тогда мне пришлось выйти и сказать: “Люди! Простите меня, старую дуру, извините!”. Мы переделали страницу, назвав всех людей, работавших в “Ленте”. А когда меня уволили, все эти люди через два часа подписались под письмом.

Журналистов нельзя обижать. Поэтому во всех сообществах “Медузы” железное правило: вы можете называть тексты дерьмом, но как только оскорбление звучит в адрес личности автора — безоговорочный бан. Еще одно правило: даже на грубую критику нельзя отвечать матом. Зато шутки на грани фола разрешены.

— Наказывать журналистов бессмысленно, а вот поорать — дело святое. Я делала много попыток ввести штрафы или неудобные графики для тех, кто опаздывает. Но рабы не бывают хорошими работниками. Нельзя штрафовать журналистов: либо ты работаешь с этим человеком и пытаешься исправить его ошибки, либо не работаешь с ним вообще. Это не завод по производству бутылок для молока, где штрафуют за опоздание на двадцать минут. Потому что когда в следующий раз мне потребуется от него что-то особенное, он скажет: “мой рабочий день закончился”.

Когда убили отца Павла Адельгейма в Псковской области, Андрей Козенко ехал домой. Мы ему позвонили, он с Павелецкой перешел на кольцо, далее на Белорусский вокзал, сел на электричку и на перекладных поехал в Псков, чтобы быть там первым. Об Азаре и его трусах тоже все знают. Я отправила Илью Азара в Киев писать собирательный портрет Майдана. Приехал Азар, начали стрелять. У него в рюкзаке была всего одна пара белья на смену. Остался он там на два месяца и скупил весь киевский трикотаж. А если бы я ругала Азара за то, что он опоздал на редколлегию, в следующий раз он сказал бы мне: хотите портрет Майдана — нате вам, а то, что там стреляют, извините, не мое дело.

И вообще, говорит Галина Тимченко, у пишущих журналистов обычно скверный характер. Чтоб обуздать его и направить в созидательное русло, нужен редактор, а его надо искать.

— Искать как психиатра или священника-исповедника. Не всякий священник хороший исповедник, не всякий редактор хороший редактор. Бывает такой, которому обязательно нужно что-то поменять в тексте, что-то переписать. Редактор должен быть не строителем, а ремонтником.

Журналисты бывают разные — кто-то гениально собирает фактуру, но не умеет структурировать, а кто-то хорошо структурирует, но пишет коряво. Как правило, журналисты не умеют писать заголовки — их должен писать редактор, обязательно советуясь с автором. Вот главная ошибка редакторов: они считают себя начальниками, не обязанными советоваться с журналистами. Я поссорилась со своим бывшим спецкором Светланой Рейтер на полгода, когда, не предупредив, вычеркнула два абзаца из начала её статьи. Не позвонила — и испортила с ней отношения надолго. Мой заместитель Иван Колпаков, работая над сложным текстом, выписывает всех действующих лиц, все цепочки взаимодействия, сверяется с этим списком. Если видит, что не сходится — звонит автору и просит собрать недостающую информацию. Вот это уважение к журналисту.

Но последнее слово всегда за редактором. Потому что он отвечает за контент и несет всю ответственность, от моральной до уголовной, за то, что публикует. А раз я несу ответственность, позвольте мне решать, что публиковать, а что нет.

Верстать картину мира

В редакции “Медузы” работают несколько новостников, отбирающих сорок-пятьдесят главных событий дня. “Остальное в помойку — пусть другие пишут, мы не информагентство, чтобы покрывать всё”. Новостник должен быть смелым, потому что ему приходится принимать самостоятельные решения.

 — Когда начальника нет на месте и нужно поставить срочные новости, в семидесяти процентах случаев их не ставят первыми. Вы не отважитесь в одиночку ранжировать картину дня и заявить всему миру, что это сейчас главное. Чтобы перекроить “морду” сайта, нужна смелость.

У людей в команде издания — разные интересы, и им крайне необходимо понять, что они все в одной лодке, говорит Тимченко.

— Редакция говорит: “Мы пишем тексты, мы гении журналистики, отстаньте от нас!”. Дизайнеры: “А давайте зафигачим так, чтобы были вот такие буквы, все было подчеркнуто и еще желтый крестик?”. Разработчики на любую просьбу отвечают: “Два месяца? Вы с ума сошли? У нас так много работы!” А чем они заняты, никто не знает. Позицию рекламного отдела некогда сформулировал коммерческий директор издательского дома “КоммерсантЪ” Павел Филенков: “Эти сволочи на моих рекламных площадях еще и буковки свои печатают!”. Для продажников вы — торговая площадка, им все равно, что сегодня опубликовали отчет по сбитому “Боингу”, у них реклама зубной пасты продана. И у вас на сайте белозубая улыбка, а под ней фотография обломков самолета. Маркетинг говорит: “Вы, пожалуйста, напишите отчет с этого концерта, а они повесят наш логотип”. Никому в жизни этот логотип не помог, хоть бы он висел на лбу у самой певицы Валерии. И администрация: “Нас не трогать, у нас отчет”. Нельзя жить в разобщенном мире! Пока все этого не поймут, работа не пойдёт.

Галина Тимченко недовольна, когда “Медузу” записывают в оппозиционные издания. Её интересует любая аудитория — в том числе и люди, подверженные влиянию пропаганды государственных СМИ.

— Почему пропаганда так эффективна? Потому что эту аудиторию растили двадцать лет на очень хороших западных образцах. В течение двух десятилетий российские телеканалы закупали лучшие сериалы, от мексиканских теленовелл для бабушек до Mad Men и Game of Thrones. Стена строится не в одну секунду, а постепенно, кирпичик за кирпичиком. Когда потребовалось сделать аудиторию послушной, люди уже были преданны телевидению. Они ждали семи часов вечера, чтобы посмотреть сериал “Ликвидация”, и одиннадцати, чтоб увидеть новую серию Mad Men одновременно со всем миром. Телевизор всегда работал фоном, поэтому имплементировать туда пропаганду было легко. Поэтому, кроме смертного серьеза, нужно дать людям выдохнуть.

Вот у нас есть “Шапито” — это таймкиллер: всё смешное, приятное, удивительное, необыкновенное, что обсуждали и обсуждают в интернете. Чтобы аудитории было приятно без всякой нагрузки. Никто не может жить в обстановке новостного террора двадцать четыре часа в сутки, даже я. Значительная часть аудитории устала от плохих новостей. Она хочет оставаться в зоне комфорта, не хочет, чтоб её дергали за сердце.

Чтобы взаимодействовать с этой аудиторией, заставить её обратить внимание на то, что происходит в стране, мы часто делаем игры. Вместо одинаковых новостей о том, что епископ запретил оперу “Тангейзер”, православные активисты ворвались в Манеж и разгромили выставку, протоиерей прервал вечеринку радиостанции и так до бесконечности, мы предложили читателям поиграть: помочь священникам найти дорогу к храму.

Свежий хит “Медузы” — игра в нерукоподаваемость: играя за либерала или патриота, пользователь должен угадывать, можно ли здороваться за руку с тем или иным персонажем. Найдя игру на сайте, львовская публика немедленно начинает разбираться в связях российского политикума на своих смартфонах. “Привлекли внимание? Привлекли!”,  — констатирует Галина Тимченко.

Вікторія ПАРХОМЕНКО