Евразийство. В войне виноват Дугин?

22 августа ФСБ сообщила, что знает имена подозреваемых в убийстве Дугиной (невиданная скорость по сравнению с расследованием убийств российских оппозиционных политиков и правозащитников). Подозреваемая — гражданка Украины Наталья Вовк, которая, как утверждают в ФСБ, уехала из России в Эстонию сразу после дистанционного подрыва автомобиля.

Высокопоставленные украинские политики отвергли причастность Киева к преступлению. Бывший депутат Госдумы Илья Пономарев, много лет живущий в Украине, заявил, что Дугину убили “партизаны” из так называемой Национальной республиканской армии. По его словам, он помог Вовк выехать из России “по просьбе наших российских друзей”. Больше никаких подробностей он пока что не сообщил.

Путин выразил соболезнования семье Дугиной и назвал ее “светлым, талантливым человеком с настоящим русским сердцем — добрым, любящим, отзывчивым и открытым”. “Медуза” собрала тексты Дугиной и ее комментарии пропагандистским СМИ. Александр Дугин после гибели дочери заявил, что “наши сердца жаждут не просто мести или возмездия. < …> Нам нужна только наша Победа”.

ЕВРАЗИЙСТВО ПРИДУМАЛ ДУГИН?

Нет. Эта идеология возникла задолго до его рождения. Но ныне “евразийство” и “Дугин” — практически синонимы. Для дугинской теории (неоевразийства) классическое евразийство — лишь один из источников, причем не самый важный. И тем не менее, без “классиков” эта идеология бы не сложилась.

Евразийство как идея оформилось в 1921 году, когда в Софии вышла книга “Исход к Востоку”. Это был сборник эссе, написанных географом Петром Савицким, музыковедом Петром Сувчинским, религиозным философом Георгием Флоровским и лингвистом Николаем Трубецким (последний считался интеллектуальным лидером движения). Все четверо были противниками большевиков и покинули Россию после разгрома Белого движения в Гражданской войне. 

“Исход к Востоку” принадлежал к жанру, который в те годы был популярным не только среди русских эмигрантов, но и среди западных интеллектуалов, — это был манифест о скорой неминуемой катастрофе, в которой погибнет привычный мир (его культура, его экономика, его политика). А также о том, какое мироустройство должно прийти ему на смену и какую роль призвана в этом сыграть Россия. Разумеется, ей отводили главную роль.

После выхода книги, в течение 1920-х и 1930-х годов, евразийство пережило быстрый расцвет: у него были свои издания, ячейки во многих европейских столицах, съезды, чуть было не возникла даже партия. К движению примкнули многие интеллектуалы-эмигранты, в том числе лингвист Роман Якобсон, историк Георгий Вернадский, религиозный историк и философ Лев Карсавин.

Евразийцы считали себя идейными наследниками в первую очередь славянофилов. Они принимали за аксиому идею, что народ — это “коллективная личность”, обладающая особым характером (мы писали об этом в выпуске про “русскую душу”). Характер же, а с ним и история, и культура народа предопределяются ландшафтом, в котором он живет. 

Россия, рассуждали евразийцы, — это огромное пространство суши, лишенное каких-либо четких границ. Ландшафты и климатические зоны не отделяются друг от друга горами или морями, а плавно переходят один в другой. Народы и культуры растекаются как пролитое молоко по столу. Между ними нет никаких определенных рубежей. Вся Россия, по мнению евразийцев, — один сплошной градиент языков, этничностей, экономических укладов и образов жизни. 

Аморфную громаду России, по мысли евразийцев, не могут объединять ни чисто экономические, ни узко понимаемые национальные узы. Нужна высокая идея. Для Трубецкого и его соратников таковой было православие. Именно безбожие было их главной претензией к большевизму. Как, впрочем, и к Западу, где они видели сплошной декаданс. 

Пожалуй, самой провокативной идеей евразийцев было то, что Россия — наследница вовсе не Киевской Руси, как утверждали все от летописцев XVI века до авторов гимназических учебников по истории. Для евразийцев истинным началом истории “России-Евразии” (это их термин) была Золотая Орда. Они воспринимали монголов не как внешнюю силу, которая вторглась на Русь и все разрушила, а как основоположников новой государственности и грандиозной континентальной империи. Последующий распад Орды, завоевание Иваном Грозным Казани и Астрахани и вековое покорение Сибири евразийцы считали фактическим восстановлением империи чингизидов — только на “правильной” (православной) идейной основе.

Евразийство как политическое движение не просуществовало и двадцати лет. Массовым оно так и не стало. Основной формой его существования оставались газеты, журналы и сборники статей, в которых все непрестанно спорили между собой о целях и средствах, а также о судьбах России. Случилось несколько расколов. Главный — между теми, кто признавал СССР новым воплощением “России-Евразии”, и теми, кто оставался непримиримыми противниками советской власти. Некоторые евразийцы стали агентами советской разведки, а потом и вовсе вернулись в Россию — и были репрессированы (такая участь постигла, в частности, Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой).

Однако ключевые идеи евразийства — антизападничество и почитание империи чингизидов — подхватили некоторые их последователи. Главным из них был историк Лев Гумилев. Еще в 1950-е годы он вступил в переписку с одним из основателей евразийства Петром Савицким, а также с историком Георгием Вернадским, который в книге “Монголы и Русь” наиболее полно изложил евразийский взгляд на Орду как начало России. Их влияние очевидно в самых популярных книгах Гумилева “Древняя Русь и Великая степь” и “От Руси до России”. Именно в них Гумилев сформулировал свою знаменитую теорию, что “татаро-монгольское иго” было на самом деле военно-политическим союзом русских княжеств с Ордой (большинство современных историков отвергают эту теорию как безосновательную и настаивают, что русские земли входили в состав Монгольской империи в качестве зависимых владений).

Наибольшей популярности Гумилев достиг в последние годы жизни, на рубеже восьмидесятых и девяностых. Он был евразиец, антизападник, имперец, апологет Чингисхана и противник демократии. И это не говоря о двух сроках в сталинских лагерях и о том, что труды его родителей — Николая Гумилева и Анны Ахматовой — в то время только вернулись к читателям после отмены цензуры. Очень эпатажная фигура — чем, вероятно, он и привлек Александра Дугина.

А ЧТО ПРИДУМАЛ ДУГИН?

У дугинской идеологии, как в свое время у марксизма, есть три источника и три составных части. Помимо классического евразийства русской эмиграции, о которой речь шла выше, это теория геополитики и идеология европейских “новых правых”.

Геополитика как научная дисциплина появилась на рубеже XIX — XX веков. К этому приложили руку многие теоретики (подробнее о геополитике и о том, что с ней не так, можно почитать здесь), но нас интересует главным образом одно имя — британец Хэлфорд Маккиндер.

Оксфордский географ Маккиндер в нескольких работах 1900-х и 1910-х годов разработал теорию Хартленда (heart-land — “срединная земля”). Так он называл огромное равнинное пространство, охватывающее восток Европы, Сибирь и степи Центральной Азии. Собственно говоря, территории Российской империи, Монголии, Маньчжурии и некоторые другие прилегающие к ним. Маккиндер подчеркивал, что географически это относительно единое пространство. Евразийцы тоже обращали на это внимание — они, кстати, были знакомы с работами Маккиндера и даже иногда употребляли термин “Хартленд”.

Хартленд — богатейший кладезь самых разнообразных ресурсов, от пушнины до металлов и нефти. Однако он почти изолирован от мирового океана, по которому несравненно проще и дешевле, чем по суше, перемещать товары и людей. Из-за этого он практически недостижим для Британской империи, которая во времена Маккиндера была мощнейшей колониальной державой мира, но критически зависела от морских коммуникаций. 

Сходство евразийства с концепцией Хартленда заметно невооруженным глазом. В середине ХХ века многие американские теоретики геополитики (в частности, Николас Спикмен, которого называют “крестным отцом политики сдерживания”, и Джордж Кеннан) пользовались этой концепцией — не всегда с прямой ссылкой — как отправной точкой для собственных рассуждений. Американская геополитическая теория оказалась более разработанной, чем евразийская. Вот Дугин их и совместил.

Если все эти построения напоминают вам стратегические игры вроде настольного “Риска” или компьютерной “Цивилизации”, то вы совершенно правы. Собственно, эти игры испытали явное влияние геополитических теорий. Еще один видный геополитик, американец Збигнев Бжезинский, прямо писал, что мир — это “великая шахматная доска”. Вполне вероятно, что Александр Дугин в девяностые мог увлечься геополитическим теоретизированием именно как интеллектуальной игрой.

Наконец, третья составная часть неоевразийства — идеология “новых правых”. В восьмидесятые Дугин был вхож в московские контркультурные круги — он был одним из тех, у кого с советской властью были “эстетические разногласия”. Увлечение мистицизмом и эзотерикой, особенно распространившееся в те годы, тоже было своеобразным протестом против власти, которая шестьдесят с лишним лет диктовала гражданам, что можно и что нельзя думать. Дугина захватили теории Рене Генона и Джулио Эволы, которые постулировали существование некоего тайного знания об истинном устройстве мира, гиперборейских тайных обществ и прочего подобного. 

По соседству с этими теориями и, отчасти пересекаясь с ними, в Европе семидесятых и восьмидесятых расцвела идеология “новых правых”, для которой характерен культ традиции (отсюда склонность к религии, мистицизму и моралистическому регулированию вроде запрета абортов) и идентичности (национальной, а то и “цивилизационной” — отсюда протест против иммиграции). Такая идеология фрагментарно узнается в программах многих современных европейских партий, включая французский “Национальный фронт” Марин Ле Пен и “Альтернативу для Германии”. 

Дугин одним из первых стал ездить по разным странам, общаться с “новыми правыми” и импортировать их идеи в Россию. Ныне многие представители этих партий выступают в роли союзников Путина на Западе. И тут не обошлось без Дугина: как рассказывает специалист по ультраправым движениям и исследователь неоевразийства Антон Шеховцов, когда Кремлю нужно, чтобы какой-нибудь западный политик сказал, например, что Запад неправильно себя ведет по отношению к России или что США опять “прогнули” Европу, — часто именно Дугин передает это предложение-поручение (вот книга Шеховцова об этом). Если представить “правый Интернационал” как оркестр, а Кремль — как дирижера, то Дугин будет дирижерской палочкой.

А ПУТИН — ЕВРАЗИЕЦ?

Скорее нет. 

Мы можем точно сказать, что российский президент знаком с трудами Льва Гумилева — специфического, но все же евразийца. Путин несколько раз публично обращался к его теории, пересказывал его идеи с упоминанием фамилии. Например, в 2021 году он прямо заявлял: “Я верю в пассионарность” (центральный концепт гумилевской теории — нечто вроде жизненной силы народа как коллективной личности).

Путин, очевидно, привержен гердеровской концепции, что народы развиваются как живые существа: рождаются, взрослеют, стареют и умирают. Это убеждение было характерно и для евразийцев, и для Гумилева. “Мы достаточно молодая нация”, — говорил Путин в том же выступлении перед главными редакторами российских СМИ. 

И тогда же он добавил: “У нас бесконечный генетический код. Он основан на смешении кровей, если так, по-простому, по-народному сказать”. Путин вообще проявляет крайнюю неприязнь к этническому национализму (когда национальная принадлежность определяется “по крови”) — и в этом тоже сходится с евразийцами.

Рассуждения Путина о “повороте на Восток”, то есть переориентации российского экспорта с Европы на Китай, тоже в чем-то перекликаются с евразийскими идеями. 

Однако на деле у Путина с евразийцами — как классическими, так и “дугинскими” — больше расхождений во взглядах, чем сходств. Антизападничество в понимании российского президента — это преимущественно антиамериканизм. “Американцы отравляют ценности традиционной Европы и переформатируют ее на свой лад, а Россия эти ценности хранит”, — так кратко можно описать взгляды Путина и его окружения на внешнеполитические процессы (вскоре мы пошлем вам “Сигнал” про “коллективный Запад”, в котором подробно разберемся в этих тонкостях).

Эти взгляды сильно расходятся с пониманием России как неевропейской цивилизации у евразийцев. Отсюда и более мелкие разночтения. Путин, в отличие от евразийцев, категорически не готов отречься от наследия Киевской Руси и считать Россию продолжением империи чингизидов. Кроме того, президент России высоко ценит Петра I, тогда как для евразийцев прорубленное им “окно в Европу” — ошибка. 

Другое важное различие — отношение к территории. Для евразийцев именно ландшафт определяет устремления, характер и идеологию народов. Для Путина же — по крайней мере, судя по его публичной риторике — первична идеология. Невозможно представить себе евразийца, который говорит (как говорил Путин) о сходстве России с Латинской Америкой и Африкой. Для евразийцев это ересь: там другой ландшафт, а значит, вообще все другое — о каком сходстве может идти речь?

Можно сказать, что Владимир Путин использует идеи евразийцев, которые нравятся лично ему и подходят под его концепцию мироустройства: представление о России как “молодой нации” и противостояние Западу. Четких евразийских убеждений у российского президента нет.

Ныне многие издания (в первую очередь украинские, но не только) также называют Дугина “идеологом рашизма”. Но едва ли под этим подразумевается что-то, помимо оскорбления Дугина — последовательного и, можно сказать, яростного сторонника войны в Украине. Рашизм (этому понятию мы посвятили отдельный выпуск “Сигнала”) — это, собственно говоря, оскорбительный ярлык, придуманный противниками Кремля для обозначения всего, что им не нравится в кремлевской картине мира. Из того, что по некоторым пунктам взгляды Дугина и Путина совпадают, вовсе не следует, что он его идеолог.

Остается только недоумевать, почему многие западные медиа упорно продолжают называть Александра Дугина “идеологом путинской политики”, “путинским Распутиным” и даже “мозгом Путина”. Частичное объяснение состоит в том, что Дугина, благодаря его активной деятельности в рамках “правого Интернационала”, знают на Западе. В 2014 году авторитетный журнал Foreign Policy назвал его “вдохновителем экспансионистской политики России”. 

Но вот короткая история. В “Основах геополитики” (.pdf), которые доныне считаются главным произведением Дугина (вышли в 1997 году), философ прямо провозглашает, что цель неоевразийства — “новая биполярность”, то есть противопоставление “евразийской” России и “атлантических” США. Ныне же Дугин известен как теоретик “многополярного мира” и даже издал соответствующую книгу. И совсем нетрудно проследить, когда именно он “переобулся” — в 2007 году, сразу после “Мюнхенской речи” Путина, где президент заявил о конце “однополярного мира” во главе с США. Вот вам и “вдохновитель”.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока писали это письмо

В гораздо большей степени, чем Владимир Путин, поклонником евразийства является бывший президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Именно он инициировал создание Евразийского экономического союза (ныне в него входят Казахстан, Россия, Беларусь, Армения и Кыргызстан) и на протяжении всего своего долгого правления не оставлял попыток возродить Великий Шелковый путь. Главный вуз Казахстана, основанный указом Назарбаева в 1996 году, называется Евразийским национальным университетом имени Льва Гумилева.