ДАЙДЖЕСТ

“Если бы можно было это прекратить, я бы жизнь свою отдала”

[17:54 15 марта 2022 года ] [ meduza.io, 15 марта 2022 ]

Война в Украине привела к миграционной катастрофе, какой Европа не видела с 1940-х. Репортаж Кристины Сафоновой из Польши (полный боли и любви).

Спасаясь от войны, многие украинцы были вынуждены уехать. Такого миграционного кризиса Европа не видела со времен Второй мировой: по данным ООН, число беженцев уже достигло двух с половиной миллионов человек. Большинство — 1,6 миллиона — приняла соседняя с Украиной Польша. Около миллиона из них, по оценкам Варшавского университета, остались тут же; остальные отправились в другие государства Евросоюза. Польские власти сообщают, что ресурсов, чтобы принять больше беженцев, у них больше нет — но во въезде и помощи никому не отказывают. А поток украинцев не прекращается. Спецкор “Медузы” Кристина Сафонова съездила в польские Краков и Пшемысль, расположенные недалеко от границы, и рассказывает, как украинцы бегут от войны в чужую страну, оставив дома родных — и как мечтают снова встретиться с ними.

Краков

“Я не могла подумать, что первая поездка за границу будет такой”

Напротив касс железнодорожного вокзала Кракова, на ступеньках спит мужчина: колени прижаты к животу, рука под головой, темно-красная шапка спущена на глаза. Мимо проходят люди, но никто ему не мешает. Большинство людей на вокзале, как и спящий, только накануне въехали в Польшу из Украины — и впервые за долгое время смогли выспаться.

“Первую ночь за 14 дней мы все легли спать в кровати и дома. Никто не подрывался, никто не плакал”, — говорит украинка Вита, не замечая, что называет “домом” хостел.

Из села Васильки Киевской области Вита бежала со своим ребенком, женой брата и тремя их детьми. Взобравшись на многочисленные сумки рядом с Витой, дети тихо играют с мягкими игрушками, которые раздают волонтеры на вокзале, или просто молча сидят. Сын девушки — самый старший из детей, светловолосый мальчик четырех лет — ест фруктовое пюре, которое ему тоже принесли волонтеры.

Из дома выехали утром 8 марта, рассказывает Вита. Сначала на автобусе в Киев, оттуда — на поезде во Львов. “Люди просто стояли в тамбуре, спали на сумках. Много людей, очень много”, — вспоминает девушка. Потом — снова автобус, уже до Кракова.

А через десять минут будет еще один: Вита объясняет, что они хотят добраться до Италии, где живут ее родственники.

“Здесь [в Польше] очень хорошие люди, все помогают, деньги дают, кушать, жилье предлагают. Я очень всем благодарна. Но хорошо, что у нас есть родственники, которые нас заберут. Потому что здесь очень просто… — подбирает Вита слова. — Обстановка тяжелая. Мы выплакали все глаза уже. Тяжело очень”.

Уезжать из Украины Вита не хотела, но в последние дни перед отъездом, по ее словам, ракеты уже летали над домом, каждую ночь слышались взрывы, а от их звуков “двери аж ходили”: “Десять дней мы спали в подвале. Только ночь наступает — начинается бомбежка… Тяжело, очень тяжело. До сих пор не верится, что такое действительно может быть”.

Уехать Виту уговаривали все: муж, мама, другие родственники. Она согласилась не сразу и только “ради деток”. “Когда 24 [февраля] нас начали бомбить, ребенок встал и говорит: „Мам, а что, война?“ Ни „доброе утро“, ни „привет“. Я не знаю, как он понял?” — недоумевает Вита, глядя на сына. Тот продолжает молча есть пюре.

“Я не могла подумать, что у меня первая поездка за границу будет вот так, — говорит Вита. — Тем более, с детками… И еще без мужа”. В глазах девушки блестят слезы. Муж Виты и ее родной брат — в территориальной обороне, объясняет она. Ее губы дрожат, а пальцы начинают быстро выпрямлять и сгибать салфетку.

“Как бах-бах — сразу в погреб”

Краков — третий по величине город Польши, по сравнению с другими крупными городами, он находится недалеко от украинской границы. Волонтеры в многочисленных чатах помощи беженцам в последние дни повторяют: “Краков переполнен, нужно ехать дальше”.

О том, что Краков и Варшава больше не могут принимать беженцев из Украины, 11 марта сообщило и польское издание Notes from Poland. По его данным, в столице уже размещены 200 тысяч украинцев (это сравнимо с 11,3% населения Варшавы до войны), в Кракове — 100 тысяч (13,2% от населения города до приезда беженцев). Резервы этих городов исчерпаны. Всего за время войны Польша приняла 1,6 миллиона беженцев. Украинская, русская речь и суржик слышны повсюду: на улицах, в транспорте и магазинах.

Главное место Кракова для тех, кто бежал от войны, — железнодорожный вокзал. Сюда беженцы из Украины приезжают на поездах, электричках и автобусах: автовокзал находится через дорогу. Здесь же получают еду, воду, предметы первой необходимости — сим-карты (по ним можно бесплатно звонить в Украину), одежду, памперсы и прокладки. На вокзале можно получить и помощь в поиске временного дома, работы или транспорта для дальнейшего пути. Билеты бесплатно выдают по украинскому паспорту, кроме того довезти до нужного места вызываются и многие поляки.

Ошибиться сложно. Повсюду указатели и баннеры на украинском: “Пункт допомоги iз тимчасового проживання”, “Робота для Украïнцiв”, “Пункт роздачi одягу”, “Суп для Украïны”. На украинском или русском говорят и волонтеры.

Жилье беженцам бесплатно предоставляют местные жители и отели. Но некоторые в ожидании своего рейса ночуют на вокзале. Зал, где расположены кассы, уставлен чемоданами, пакетами, детскими колясками и переносками для животных. Одни сидят на туристических ковриках — карематах. Другие — на сумках или просто на полу. Одни раскладывают вокруг себя пледы, стараясь придать обстановке хотя бы немного домашнего уюта. Другие обнимают детей или домашних животных и смотрят куда-то в пустоту.

“Пункт вiдпочинку” — гласит белая надпись на синем фоне над одним из вокзальных помещений. Посторонних туда не пускают, но через приоткрытую дверь видно небольшую комнату, заставленную продуктами и вещами, между которыми на раскладушках или матрасах лежат женщины с маленькими и грудными детьми.

“Мы просто выходим воздухом подышать”, — говорит девушка, кивая на двери пункта и покачивая на руках трехмесячного ребенка. Несмотря на вокзальный шум, младенец крепко спит. Украинка рассказывает, что приехала утром из Киева на поезде, а что делать дальше — не знает. На большинство вопросов она отвечает только широкой улыбкой. “Я не одна. Мне сестра мужа помогает”, — добавляет она и прерывает разговор, объясняя: “Слишком это тяжело”, — и снова широко улыбается.

Женщины и дети — большинство обитателей краковского вокзала сейчас. Мужчин в возрасте от 18 до 60 лет среди беженцев практически нет — выезд из Украины им запретили на второй день войны, 25 февраля, после введения в стране военного положения.

Игорь, один из немногих мужчин на вокзале, вспоминает, что в тот же день он отправил старшую дочь и внуков в Польшу, а сам остался дома, под Харьковом, со “старухами”. Так седой мужчина с живой мимикой называет свою жену и бабушку невестки. “Мне 16 лет! Я дедушка, — смеется Игорь и указывает на двух пожилых женщин, сидящих в стороне с растерянным видом. — А то — бабушки”.

Игорь не хотел уезжать, но дочь и сын (он уже четыре года живет в Израиле) настояли. “Без конца бахает. У меня частный дом там, под Харьковом. Этих бабушек приходилось — в погреб, из погреба. Они попростывали. Как бах-бах, самолеты — то в погреб. Тяжело”.

5 марта Игорь и его спутницы выехали в Днепр (бывший Днепропетровск) через Харьков. “Очень плохо там. Больше половины города уже нет”, — описывает мужчина Харьков, который практически с самого начала войны обстреливают российские военные. Там удалось сесть на поезд до Львова. “Нам повезло, мы сидели, детей держали. Нас там было 12 человек в купе. И в проходе на полу лежали люди, — рассказывает Игорь. — Я сейчас вспоминаю, и мне не верится, что мы это пережили просто”.

В Польшу, продолжает мужчина, ехали на автобусе. Ожидание в очереди на границе заняло 12 часов. “Мы стояли на улице. Две старухи со мной. Ни сесть, ничего, столб увидят — обнимают. Это Освенцим, — говорит Игорь. — Ну а тут, на польской стороне, хорошо! Спасибо им, низкий поклон”.

Теперь Игорь и его спутницы направляются в город Слуцк на севере Польши, там сейчас находится дочь мужчины с внуками. Оттуда Игорь с женой хотят уехать к сыну в Израиль. Возвращение домой в Харьков они представить уже не могут.

“Я никогда не думал, что наши братья станут такими фашистами. Это суки, извините!” — эмоционально говорит о россиянах Игорь. Он прижимает кулак ко рту, часто моргает, чтобы отогнать подступающие слезы, и только придя в себя возвращается к своим “старухам”.

“Дети не понимали, почему мы не выпускаем их на улицу”

“Он просто ушел на работу, мы уезжали уже сами. Мы просто не представляли себе картину прощания”, — говорит о последней встрече с мужем Наталья.

На безымянном пальце правой руки у Натальи простое золотое кольцо. Она непроизвольно дотрагивается до него, говоря о муже. “Вчера по видео с ним общалась. Так тяжело общаться, конечно”, — рассказывает Наталья. И с улыбкой добавляет: “Зато он научился готовить, а то на всем готовом был”.

Еще четыре недели назад жизнь 50-летней Натальи была обычной. Работа в магазине, большая семья: двое детей и двое внуков. Сын жил отдельно, Наталья с мужем и семьей дочери — в квартире в Киеве, в спальном районе недалеко от проспекта Лобановского.

“Мы еще спали. Было семь утра, и звонит телефон, — вспоминает утро 24 февраля Наталья. — Звонит сын, он военный. Он ничего не сказал, только: „Включите новости“. Я даже не сразу поверила”.

Рассказ Натальи прерывает ее внук Максим — крупный мальчик, которому через несколько месяцев исполнится пять лет. Он почти не умеет разговаривать и дергает бабушку за руку, чтобы та взяла его на руки. Наталья, несмотря на усталость, соглашается.

“Мы им не рассказывали всю информацию, — говорит Наталья о Максиме и его младшей сестре Соне, которая стоит неподалеку со своей мамой — дочерью Натальи. Соне сейчас только год и семь месяцев. — У них мультики на телевизоре, мультики на компьютере, телефоны в руках. Мы их отвлекали просто. Они не понимали, почему мы не выпускаем их на улицу”.

Из квартиры Натальи ее дочь и внуки почти не выходили — продукты приносили мужчины. “Наша соседка каждый день ходила в магазин за хлебом, — рассказывает Наталья. — Это, наверное, у нее на нервной почве было. Она [по возрасту] как я, но ребенку восемь лет. Ей надо держаться. Нам из окна аптека была видна — один раз она там три часа в очереди простояла”.

“Самая страшная ночь у нас была 25-го, — вспоминает Наталья. — Был взрыв возле нас”. На третьи сутки войны, утром 26 февраля, в жилую многоэтажку недалеко от дома Натальи попали две ракеты — шесть человек пострадали. “Страшно было. У нас в домах подвалы, но сын сказал, что нет смысла [там прятаться], просто завалит. А потом мы уже привыкли, — спокойно продолжает женщина. — Бачили [из окна] танки, разбитые дома”.

Из Киева Наталья с дочерью и внуками уехала 6 марта — так поступить ей сказал сын. Из вещей взяли только детские — они уместились в рюкзак и небольшой чемодан. На поезде, как и многие киевляне, семья Натальи сначала направилась во Львов. По пути волонтеры подарили детям плюшевого медведя. Вместе с семьей Натальи он на автобусе пересек границу с Польшей. “Мы ждали 16 часов. Людей там была тьма-тьмущая. Дети в колясках”, — говорит Наталья. Теперь этот медведь лежит в целлофановом пакете, поверх чемодана.

По словам Натальи, уезжать из Украины они не планировали, но во Львове уже “нема места” для беженцев. Несколько дней они с дочерью и внуками прожили во львовском детском саду, в комнате с еще 12 взрослыми и детьми.

“Ты уже хочешь в садик, соскучился за детками?” — обращается женщина к внуку. Он не реагирует.

“У Максима нашего по ходу стресс был, пока мы ехали, — говорит Наталья. — Он вчера заснул в пять вечера, а проснулся в девять утра. Я его будила: не надо так много спать. Мы сегодня спали первую ночь [с начала пути]. Ехали — вообще не спали. В садике детские матрасики были на полу разложены. Чистое белье, но маленькие матрасики”.

На автовокзале Кракова Наталья и ее семья ждут автобус, чтобы с пересадками доехать в Хорватию. Там живут люди, с которыми муж ее дочери познакомился в онлайн-игре (какой именно, Наталья не знает). Узнав о вторжении России в Украину, они позвали их к себе. Сколько семья Натальи пробудет в Хорватии, украинка не знает. Она говорит, что готова доехать до места и сразу вернуться домой — только бы “все было хорошо”.

“Особенно тяжело по вечерам”, — признается она. И тихо, чтобы дочь не услышала, добавляет: “Приходится держаться. Сейчас раскисну, и что она одна с детьми будет делать?”

“Мне мама всегда говорила: ты чужая, ты не наша”

“Сразу выехала Западная Украина, в первый же день. Мужики с Западной Украины все свалили. Тут толпы на границе такие стояли!” — рассказывает 49-летняя Аня, сидя за рулем темного фольксвагена, пока мы едем из Кракова к польско-украинской границе.

“На второй день выезд мужчинам закрыли, они начали возмущаться, пытаться взятки давать на границе. А выезжали на своих машинах — на дорогих, на хороших. Одетые, распальцовки такие, что трындец. Приехали в Польшу и начали тут кони мочить: „Как это так, вы нас обеспечиваете бэушной одеждой, что за фигня? Мы же беженцы, что вы нас не можете новым обеспечить? Как это так, мы будем жить в квартире с хозяевами! Мы хотим отдельную квартиру“, — вспоминает Аня. — А на вторые сутки после бомбардировки Харькова и Ахтырки поехали люди, которые реально от боевых действий тикали, от страха”.

К крыше машины Ани, которая рассказывает о “волнах” украинских беженцев в Польшу, прикреплен небольшой украинский флаг — такие сейчас производит ее швейная мастерская. Сама Аня — россиянка.

“Мне мама всегда говорила: „Ты чужая, ты не наша“”, — вспоминает Аня. До 29 лет она жила под Читой, в поселке Атамановка. Но, по собственным словам, всегда мечтала уехать из России. В 2002 году эта мечта осуществилась, и Аня с двумя детьми поселилась в украинском городе Ахтырка Сумской области, который теперь подвергается обстрелам российских военных. В Польшу Аня переехала три года назад, теперь она живет в небольшом городе под Краковом.

Мимо проносится колонна фур с украинскими флагами. На воротах одной из них прямо по пыли выведено: “Putin Stop”.

“У нас сейчас живет девочка из Полтавы, — рассказывает Аня. — Она сама на нас вышла, когда-то продавала наши товары в Украине. А вообще мы ждали другую семью — из Харькова, тоже девочка торговала [в Украине] нашими товарами. Она больна раком, муж у нее инвалид, но инвалидность ему оформить не успели. Медицинские документы остались в Харькове, а они [с мужем и детьми] сидят в Кременчуге и боятся выезжать. У людей опустились руки, и это очень страшно. Я ей звоню, говорю: „Вероника, двигайтесь куда-то!“ Она: „Мы в ступоре, мы как два кирпича, мы боимся всего, мы боимся выйти из дома“. Я говорю: „Вероника, приезжай к нам, тебе нужно лечение. Привези сюда хотя бы детей“. Она говорит: „Я не брошу мужа, его не пустят через границу, документов [об инвалидности] нет“. А у него пластина в голове — какой ему воевать?”

Основную помощь украинским беженцам в Польше взяли на себя муниципалитеты, неправительственные организации и жители страны, среди которых, кроме поляков, есть и украинцы, и белорусы, и россияне. Предложить или попросить о помощи можно, например, на специальной платформе, созданной польским правительством для беженцев из Украины. Или в многочисленных фейсбук-группах и телеграм-чатах — их сделали уже сами люди.

Польша, считает Аня, старается принимать необходимые законы, но “не успевает так быстро”. Хотя правительство уже заявило о создании фонда в размере восьми миллиардов злотых (1,86 миллиарда долларов) — они, по словам министра правительства Лукаша Шрайбера, пойдут на финансирование “самых неотложных поставок и жилья” для беженцев. По 300 злотых единоразово (чуть больше 68 долларов) получит каждый украинец, прибывший в страну с начала войны.

Деньги — по 40 злотых в сутки (около 10 долларов) — будут выплачивать и тем, кто принимает у себя беженцев. “Мы на эти 40 злотых не рассчитывали, как и поляки — они селили семьи, просто потому что людям негде жить, — говорит Аня. — И теперь, когда объявили, что будет 40 злотых в сутки, все просто аплодировали, понимаешь? Такая поддержка от государства идет”.

За счет фонда в Польше, как и в остальном Европейском Союзе, беженцам откроют доступ к государственной медицинской и социальной помощи, рынку труда и образованию. “Мы вчера [с беженкой из Полтавы] сходили в школу, написали заявление с просьбой принять ее ребенка, — рассказывает Аня. — Сегодня мне позвонили и сказали, что он может прийти в понедельник”. По словам Ани, в школе заранее поинтересовались, каких вещей не хватает ребенку — и предложили помочь.

“Ни один поляк за все это время не сказал мне: „Вот, как плохо, у нас поднялась цена на топливо“ или „Вот, из-за этих украинцев теперь мы должны что-то терпеть, чего-то лишиться“. Вообще таких разговоров нет, — продолжает Аня. — Все говорят только одно: „Да, мы все пострадаем, но эту войну надо остановить“. Они все против войны”.

По радио в машине передают новости. Ведущий говорит на польском, но и без знания языка понятно: он говорит об Украине.

“Война началась не сейчас. Она началась много лет назад, но долго была только информационной. Россия придумала нацизм в Украине и уже много лет его пропагандирует, — уверена Аня. — При этом мне „Одноклассники“ постоянно подсовывают страницы „Мы русские“, „Я люблю российскую армию“ — это же настоящий фашизм! Почему на это никто не обращает внимания?”

“Я давно не хочу быть россиянкой”, — добавляет она. И признается, что от отказа от гражданства ее останавливает только бюрократия. “Я большую часть сознательной жизни прожила в Украине, — говорит Аня. — Я больше украинка”.

“А ехать некуда. Ехать-то некуда”

Контрольно-пропускной пункт Медыка—Шегини — один из двух популярных у беженцев пунктов для пересечения границы сейчас (второй — Корчова—Краковец). С начала войны въезд в Польшу для жителей Украины максимально упростили: взрослым достаточно паспорта, детям — свидетельства о рождении. Животных разрешили ввозить без документов, микрочипа и вакцинации от бешенства. Пробка у КПП в сторону Украины сейчас растянулась на шесть километров.

“Когда поляки узнали, что там [со стороны Украины] люди стоят несколько суток в очереди, они потребовали сделать зеленый коридор, чтобы приносить им еду. Сделали пункты обогрева”, — рассказывает Аня. Многие начали приезжать к границе на своих машинах и помогать украинцам добираться до соседних городов. Этим занялась и польская служба спасения: несколько раз в день красные автобусы забирают беженцев, перешедших границу.

Сейчас многих из них привозят в пункт приема беженцев, открывшийся на окраине Пшемысля — ближайшего города к границе — в бывшем здании супермаркета Tesco. Парковка и подъезд к Tesco заставлены машинами. Чтобы отвезти куда-либо украинцев, водитель обязан зарегистрироваться, предоставив документы и указав номер машины, — это нужно, чтобы люди не терялись.

В пункте приема беженцев, как и на краковском вокзале, бесплатно раздают воду, еду, сим-карты, одежду. Кормят украинцев и местные кафе — их палатки стоят на парковке. Выбор большой: от бутербродов и претцелей до пасты, картофеля фри с колбасками и веганских блюд индийской кухни.

“Добро пожаловать в Перемышль”, — крупно от руки написано на листе плотной бумаги, приклеенном к стеклянной стене пункта для беженцев. За стеклом — небольшая комната, уставленная сумками и пакетами с вещами и раскладушками, на некоторых из которых, укрывшись с головой, спят люди.

“Пройдите регистрацию [в комнате] № 7”, — советует рукописная инструкция. Под надписью две стрелки: “Я знаю, куда ехать” и “Я не знаю, куда ехать”. В первом случае советуют ждать объявления о времени отправления транспорта до нужной точки и следить за экраном с предложениями частных водителей. Во втором — пройти в комнату № 13, отдохнуть и принять решение.

“А ехать некуда, ехать-то некуда. Даже если к друзьям, знакомым… Но это же все равно не твоя жизнь”, — говорит Нина, бледная девушка со светлыми волосами, собранными в высоких хвост. В руках у Нины — два небольших одеяла, розовое и белое, в которые завернута белая чихуахуа по имени Маша. Неделю назад Нина вместе с Машей и мамой уехали из Харькова. В пункте для беженцев они ждут транспорт до польского города Вроцлав — там им готовы помочь сотрудники компании, в которой когда-то работала Нина. Кем работала украинка, она не говорит — сейчас это уже не важно.

“Я могу сказать, что люди здесь и с Западной Украины все-таки добрее, чем у нас в Харькове. Действительно добрее. Люди понимающие, готовы оставить у себя на ночь незнакомцев. Я не такая. А люди добрые”, — говорит Нина. За автобус от Львова до Пшемысля, по ее словам, с нее и матери водитель взял по тысяче гривен (около 34 долларов). Большинство беженцев, с которыми поговорила “Медуза”, за проезд не платили.

“Да неважно! — говорит Нина. — Нам предлагали, когда уже были такие [боевые] действия, уехать машиной из Харькова в Днепр за две с половиной тысячи долларов. Я в обмороке была. Это как вообще?” Таких денег у семьи Нины не было, и они добирались до Львова на поезде — путь занял три дня. В обычное время поезд Харьков-Львов идет 13-15 часов.

“В купе по 14 человек сидело, сидели в проходах. Мы ехали в тамбуре, — говорит Наталья. Она тоже родом из Харькова и тоже бежала в Польшу с мамой, а с Ниной познакомилась в дороге. — Потом нас с мамой уже как-то примостили”. По словам Натальи, проводница поезда нашла для женщин ведра; на перевернутых ведрах они и доехали до Львова.

“Господи, ну вроде же родился в этом городе! И уезжать, все оставлять, настолько жалко было… — продолжает Наталья. — Мы после первой бомбежки еще две недели прожили в Харькове. Сидишь дома, потому что очень страшно. Везде периодически взрывы, стрельба. Что вот у нас повзрывали? Много заводов, школ, садиков. Взрывы были бешеные! Подвалы — тоже не выход. Мой сын сидел в подвалах: идет взрыв, и, как сын говорил, сразу трещины. Страшно, очень страшно. Не дай бог никому такое пережить”.

“А вы откуда?” — обращается к корреспонденту “Медузы” Нина. Услышав ответ, заверяет: “Не вы же бомбите нас. Вы такой же человек, как и все. Тоже против войны. Я абсолютно нормально отношусь к русским”.

“Никто в это не верил. Особенно насчет Харькова. Как можно было разбомбить такой город? — продолжает Нина. — Самый чистый город был на Украине. Парки новые, у нас все было идеальное. Я не знаю, когда я туда смогу вернуться. И вообще, что там будет. Это очень сложно — все оставить, у людей вся жизнь разрушилась. Кто им сейчас поможет? Будут где-то в метро сидеть или еще где. Ну знаете, а сидеть там под звуками бесконечной сирены и бегать или ложиться на пол — это же тоже можно умом тронуться. Это сложно очень. И тем более, одно дело — когда ты сам, а если есть мама преклонного возраста…”

В Харькове у Натальи и Нины остались родственники и мужья. “По телефону общаемся, конечно. А как же не общаться? Пока связь есть, а там, дальше, поживем — увидим, что будет”, — говорит Наталья и разводит руками.

“Я же говорю, просто разрушена жизнь. Как и у всех, — подхватывает Нина. — Для меня вообще это все, как страшный сон. Как будто это не со мной происходит. Я вообще тут сижу и не понимаю, что я сижу и куда мне”.

* * *

Италия, Испания, Португалия, Германия, Нидерланды, Бельгия, Дания — табличками с направлениями увешаны все комнаты, в которых отдыхают беженцы из Украины.

“Нам нужно в город Гданьск. Нас зарегистрировали и [отправили] в эту комнату. Отсюда будут приглашать на отъезд. Не знаю, уедем сегодня, не уедем”, — говорит Ольга, высокая, крепкая брюнетка. В Пшемысль она, как и многие здесь, приехала из Харькова — с сыном, подругой и ее дочкой.

Раскладушка, которую Ольге с сыном выдали в пункте для беженцев, заставлена вещами. В Харькове, говорит Ольга, она жила в районе Северная Салтовка. “Там сейчас просто ничего нет. Бои идут днем и ночью. „Грады“ летят. Звуки очень страшные. Идет обстрел именно жилых домов. Больниц нет, перинатальных центров нет, школ нет, садиков нет. Все детки маленькие в подвалах. Роженицы в подвалах. Кесарево делают в подвалах. Все делают в подвалах”. В подвале 5 марта, добавляет Ольга, ее сын Саша встретил свой 11-й день рождения.

— Это взрослые капли, детских нет, закончились, — перебивает Ольгу подруга, протягивая флакончик. Она вернулась из аптеки, расположенной в соседнем помещении, все препараты там теперь отпускают бесплатно.

— А это от чего? — указывает Ольга на блистер с таблетками.

— Нурофен.

— Мы сегодня только приехали, ехали двое суток, — объясняет корреспонденту “Медузы” Ольга. — Очень тяжело добирались. На одно сиденье — по два-три человека. Поезда [из Харькова во Львов] забиты грудными детьми, все в проходе лежат, спят.

— В час ночи мы приехали во Львов и до половины шестого на станции ждали электричку, — говорит подруга Ольги. — Нам подали электричку, которая даже не отапливалась. Отопление включилось, наверное, после девяти часов [утра].

Как и другие украинки, решение уехать Ольга объясняет заботой о ребенке. “Мы еще молодые, наши дети должны что-то увидеть, а в городе нашем покамест… Ближайшее десятилетие там нечего будет делать, только строить”, — говорит она. В Харькове Ольга работала на предприятии по изготовлении металлокерамической фурнитуры. “Я так понимаю, нашего завода тоже уже нет. Возвращаться некуда, где работа? За что жить? Было две тысячи гривен в кармане, сели, поехали, — рассказывает Ольга. — Я не хочу сидеть на копейках, которые могут нам как беженцам [выплачивать]. Нет, я хочу работать, очень хочу”.

“Мам, смотри, сколько мне конфет дали!” — с радостным криком подбегает к Ольге сын — темноволосый, как она, мальчик. В обеих руках он держит по горсти сладостей. По словам Ольги, происходящее он еще не сумел осознать, как и окружающие его взрослые.

— У вас в Харькове кто-то остался?

— Да, много кто, с кем мы работали вместе. Те, кто постарше, еще остались, хотя им есть куда выехать. В подвалах сидят, — отвечает Ольга. И, не меняя интонации, продолжает: “Подругу у меня убило… Какого числа? 3 марта, да. Вышла из подвала, чтобы набрать воды, а в это время бомбили [район Новую] Баварию у нас. Она вышла — через дорогу разорвался снаряд. 42 года. Осталась дочка 22 лет”.

Столько же и старшему сыну Ольги. Он, как и ее муж, все еще в Украине — но об этом Ольга рассказывает не сразу. “Нельзя же переезжать, все военнообязанные, — говорит она. — Но я считаю, если человек не уверен, не подготовлен ни морально, ни физически, нечего ему там делать. Это значит — отдать свою жизнь просто в ближайшие несколько дней. Я не считаю, что это тоже правильно”.

Прощание с мужем было быстрым, вспоминает Ольга. “Просто поцеловались, я ему сказала, что я его люблю, и поехала”, — говорит она. У Ольги есть и дочь, ей скоро исполнится 18 лет — от войны она уехала в Германию, и сейчас живет там со своей тетей.

“Так разделяемся все, конечно. Жутко думать об этом, — говорит Ольга. — Созваниваемся, разговариваем, надеемся, что уже придет мир. И скорее всего, они [муж и сын] приедут сюда. Потому что там делать нечего, там нет уже наших работ, все разгромлено”.

“Неизвестно, встретимся мы еще или нет”

Главный железнодорожный вокзал Пшемысля — небольшая постройка XIX века — переполнен. Елена Кузьмицкая из города Лозовая Харьковской области сидит на корточках, прислонившись к стене, в окружении сумок с вещами. У нее уставший вид и красные от слез глаза.

“Мы уехали вчера, потому что, как говорят, кольцо сжимается, и чем дальше, тем страшнее и хуже. Я фактически две недели не спала. Все на нервах. Не хотелось ни кушать, ни вообще ничего, — говорит Елена. — Забрала дочку и внучку — девочке пять лет, Настенька. Приехали сюда”. На вокзале Елена с семьей ждет поезд, чтобы поехать в Германию — там живет ее “подружка юности”, обещавшая приютить женщин и ребенка на первое время.

“Вот мои дети!” — с улыбкой говорит Елена подошедшей женщине и ребенку. Настя — девочка с длинными светлыми косичками в розовой куртке — показывает бабушке такую же розовую зубную щетку; ее дали волонтеры. После чего, взбирается к Елене на колени и предлагает посмотреть фотографии на телефоне.

“Вот наш дом, дед ремонт делал”, — говорит Елена, указывая на снимок небольшого строения, где еще недавно она жила вместе с мужем и семьей дочери. “Муж остался, мама старенькая и брат. Брат молодой, но у него сердце”, — рассказывает женщина.

“Как прощались… — задумывается Елена в ответ на вопрос корреспондента „Медузы“. — Мужчины же спокойные. Мы собрались уже, он расплакался, малую поцеловал. Потому что неизвестно, встретимся мы еще или нет… Я не знаю, когда я увижу его и маму, и увижу ли вообще…”

Услышав это, Настя начинает громко и протяжно кричать. В ее глазах нет слез, а голова запрокинута к потолку. Успокоить девочку удается не сразу. Мама уводит ее на улицу.

“Она такая нервная стала, — грустно говорит о внучке Елена. — Ее папа тоже остался [в Украине]. Настя очень похожа на папу. Плакала страшно! И папа плакал”.

Что началась война, рассказывает Елена, внучка поняла сама. “24-го я проснулась рано, где-то в 5:50, подумала, пока соберусь на работу, котиков покормлю любимых. И тут ужасный взрыв, у нас в комнате все подпрыгнули, окна задребезжали. Через пару минут — второй, — вспоминает женщина. — Настя говорит: „Это ракета, это война“”.

“На Украине ведь уже восемь лет шла война, в Донбассе. Но это было далеко, понимаете? — продолжает Елена. — В первые годы там было активно, а потом уже нет. Может, недостаточно было прессы? Может, надо было больше об этом рассказывать, кричать, надо было там что-то решать…”

Понять происходящее, признается Елена, она не может. И все эти дни задается вопросом: “Зачем эта война?” “Если бы можно было это прекратить, я бы жизнь свою отдала, — говорит Елена. — Хочется вернуться домой. Именно домой. Чтобы дом был”.

Кристина САФОНОВА