— Слышь, начальник, ты мокруху-то мне не шей. Чист я, начальник, а ты по беспределу пошел, вешаешь на меня тут всех собак и глухари все, какие есть. То баклана какого-то я со свету сжил, то корешей твоих бомбанул, то волыны бабаям подкинул, то с фраером заморским сблатовался! А теперь вот еще ухайдохать кого-то хотел... Ты только на бас меня не бери. Нет у тебя на меня ничево. Ни-че-во-шень-ки! Вот вальты-то тебя и накрыли, вот башню-то и заклинило, потому как висяки есть, а пациента нет. Чист я, начальник, так что не гони беса. Я сатрю, ты ваще рамсы попутал. На кого батон крошишь? Слуга закона, на. Тебе напомнить, как ваши Саддамку Араба порешили? А ведь он внатуре не при делах был. Антрацит ему подкинули — и привет! Но со мной не проканает. Я свои права знаю. А вайдонить будешь, я найду на тебя управу. Клоун!
Не будь МИД РФ связан дипломатическим этикетом, его ответ на озвученные британским премьером Терезой Мэй обвинения в причастности России к отравлению бывшего двойного агента Сергея Скрипаля и его дочери мало чем отличался бы от этой тирады. Впрочем, невозможность ботать по фене российские дипломаты с лихвой компенсируют показной несдержанностью, нарочито вульгарной лексикой и демонстративно хамоватым тоном. Что лишний раз продемонстрировали и спикер ведомства Мария Захарова, назвавшая выступление Мэй “цирковым шоу в британском парламенте”. И работники российского посольства в Вашингтоне, упрекнувшие Мэй во вбросе “очередного фейк-ньюс”. И их общий шеф Сергей Лавров, назвавший обвинения “чушью”. И его босс Владимир Путин, который снисходительно посоветовал: “Вы там разберитесь у себя...”
Русский стиль
Главное, впрочем, не терминология. Главное — образ действий и способ мышления. А они у России путинской эпохи откровенно уркаганские. Развести лохов-ухватить-отжать-замочить. Уйти в глухую несознанку, если наследил: “Где ваши доказательства?” Дискредитировать улики, когда их предоставят. Попытаться порешать и откупиться, если попался. Шантажировать и пугать, если подкуп не сработал. Этот алгоритм описывает едва ли не любую игру Москвы на мировой арене.
Подобное поведение обессмысливает какие бы то ни было нормы и обесценивает любые договоренности. Нынешняя Россия — это государство-трикстер. Собственно, в этом и состоит главная угроза, которая от нее исходит: если “партнер” по игре не обременен соблюдением правил, твой выбор невелик. Либо продолжать за них цепляться, ограничиваясь увещеваниями (как это все еще пытаются делать некоторые евробюрократы), тем самым давая ему фору и укрепляя его веру в собственную безнаказанность. Либо пытаться его принуждать к их выполнению (хоть бы и санкциями), опять-таки давая фору: ведь он все равно остается на шаг впереди, да всего и не предусмотришь. Либо смириться с его нарушениями (строительство “Северного потока-2”, консервация вопроса об аннексии Крыма и признание за РФ права на исключительную зону геополитических интересов были бы шагами как раз такого рода). Либо уподобиться ему и самому на правила наплевать (преступить закон ради его соблюдения — вечное искушение копа, которому, похоже, начали поддаваться в Лондоне и Вашингтоне, о чем ниже).
“Партнера” же по большому счету устроит любой вариант. С первыми тремя все ясно: это капитуляция, какую бы форму она ни принимала. Что до последнего, то безудержный релятивизм в международных отношениях — своего рода ластик, который “партнер” пытается использовать, чтобы подготовить чистый лист для новых, более удобных для него правил.
Эта нехитрая в сущности модель описывает происходящее в отношениях между Россией и Западом. В том числе и цепь событий, начавшуюся с отравления Скрипаля. Базовый вопрос здесь о мотивах покушения. Была ли это попытка показательной казни по мотивам убийства Александра Литвиненко? Или же заклание, кандидат на которое был определен неким случайным жребием? Иными словами, целились именно в Скрипаля или его просто взяли из кремлевского черного списка, что называется, наобум? Вендетта или жертвоприношение? В пользу первого говорит как минимум то, что офицер ГРУ Скрипаль был двойным агентом как раз тогда, когда ФСБ, в чьи функции, помимо прочего, входит контрразведка, возглавлял Владимир Путин. На второе указывает время покушения. Впрочем, одно другому не мешает, так что вопрос скорее в том, какая задача была приоритетной.
Время и место
Так вот, о времени. Незадолго до покушения стало окончательно ясно, что избирательная эпопея в Германии завершилась и завершилась очень неблагоприятно для Кремля, похоронив последний шанс на то, что в Европе электоральным путем — почти сам собой — появится штрейкбрехер, способный как минимум саботировать антироссийские санкции (первые два — Нидерланды и Франция). Так что можно допустить, что Москва пошла на обострение, чтобы попытаться установить некий новый статус-кво. Правда, с другой стороны, покушение приходится аккурат на двухнедельный предвыборный коридор — период наибольшей психологической обработки избирателей — в России. А лозунг “Смерть предателям!”, столь демонстративно реализованный на территории геополитического соперника, способствует мобилизации электората, в том числе того его сегмента, который Путина не любит, но державой гордится. Не то чтобы Кремлю грозило поражение, но, продолжая конфронтацию с Западом, он не может допустить ни недостаточно высокой явки, ни, тем более, недостаточно убедительной победы. Между тем шовинизм вкупе с синдромом осажденной крепости — козыри безотказные.
На что был первоначальный расчет? На внешнюю реакцию или внутреннюю? Если последнее, то Москва вполне могла не подумать или самонадеянно пренебречь внешнеполитическими рисками. В конце концов, все предыдущие разы ей сходило с рук: и следствие по делу Литвиненко, и неоднозначное заключение коронера о причинах кончины Бориса Березовского, и загадочный сердечный приступ Александра Перепеличного — беглого бизнесмена и свидетеля по делу Сергея Магнитского, и ряд подобных смертей.
Кстати, это же может свидетельствовать в пользу версии, что нынешнее обострение стало для Кремля неожиданностью: его попросту застали врасплох. Ведь британское министерство внутренних дел во время этих инцидентов возглавлял не кто иной, как нынешняя премьер Тереза Мэй, и, если правдивы гуляющие в СМИ утверждения, что расследования замораживались и тормозились “на самом верху”, ей определенно есть что сказать. Тем более что нынешний курс на углубление конфронтации с Москвой сулит премьеру неплохие политические дивиденды, что совершенно не лишне, учитывая обстоятельства, в которых ей пришлось возглавить правительство, и ни шатко ни валко продвигающийся Брекзит. О политических дивидендах для Британии, энергично взявшейся за сколачивание очередной коалиции по обузданию России, также не стоит забывать.
Казни британские
А вот здесь стоит отметить интересную деталь: выступление Мэй в парламенте 12 марта было построено на презумпции виновности России. По большому счету обличающих Москву фактов было целых два: ее очевидная агрессивность и то, что боевое нервнопаралитическое вещество типа “Новичок”, которым отравлены Скрипаль с дочерью, — советская разработка. А далее простой силлогизм: либо операция санкционирована российскими властями (и тогда это можно интерпретировать как акт агрессии), либо они не контролируют своих запасов оружия массового поражения (и тогда речь о теракте, поскольку в общей сложности пострадало два десятка британских граждан). Попросту говоря, Кремль спросили: “Ты страх потерял или просто идиот?” А ультиматум — в течение 24 часов предоставить Организации по запрещению химического оружия данные по “Новичку” — был, по сути, предложением признаться в последнем. Тем более что на Даунинг-стрит не могли не знать: в 1995-м именно распыленным на телефонную трубку “Новичком” деловые партнеры отравили в Москве банкира Ивана Кивелиди (случайными жертвами стали его секретарша и патологоанатом), а синтезировал яд сотрудник разработавшего его НИИ.
Таким образом, Кремлю предложили, по сути, иллюзию выбора: по очевидным причинам любой из двух вариантов является для него проигрышным. Соответственно, гневные и циничные тирады тамошних спикеров не что иное, как попытка сохранить лицо (точнее, то, что под этим понимается в России). И, к слову, беря во внимание пацанскую психологию кремлевской братии, смерть в Лондоне бывшего партнера Березовского и экс-директора “Аэрофлота” Николая Глушкова опять-таки подозрительная — на следующий день после ультиматума Мэй вполне можно трактовать как часть этой попытки.
В то же время и консолидированный Запад (в особенности “британский мир”), и Кремль курс на обострение, в общем, устраивает. Свидетельств тому множество: путинские “военные мультики”, обострение в Сирии, смена госсекретаря в США, новая консолидация Европы (претензии Британии поддержали Франция и Германия), экстренное заседание Совбеза ООН и второе, 14 марта, выступление Мэй в парламенте. Правда, и способы этого обострения, и цели принципиально различны. Россия, пользуясь тем, что до сих пор никто в мире не знает, что делать с ядерной державой, игнорирующей международные нормы и нарушающей свои обязательства, похоже, стремится разыграть сценарий Карибского кризиса хоть бы и в лайт-версии, с тем чтобы, разруливая его, выторговывать уступку за уступку. Этот вариант тем более желателен для Кремля, что Резервный фонд РФ исчерпан и ликвидирован, а в Фонде национального благосостояния осталось $66 млрд, и коррупционная рента, обеспечивающая стабильность вертикали власти стремительно схлопывается.
Запад же именно ввиду этой слабости РФ наращивает экономическое давление. Собственно, те меры, которые во втором своем выступлении анонсировала Тереза Мэй, тоже направлены на достижение этой цели. Высылка 23 сотрудников посольства РФ, прикрывающихся дипломатической неприкосновенностью, — это ущерб имиджу России, а имидж стоит денег.
Но куда серьезнее то, что Лондон введет свой “список Магнитского”, закрывающий королевство для путинских кошельков, и займется более тщательным мониторингом прибывающих в Британию российских капиталов (”мы не рады ни преступникам, ни их деньгам”). Бойкот ЧМ-2018 тоже чреват ощутимыми потерями, хотя еще рано говорить о его масштабах. Еще серьезнее вероятное признание России страной — нарушителем Договора о запрещении химического оружия и связанных с ним соглашений (нарушителем в квадрате, учитывая, что Москва недавно отрапортовала о ликвидации своих арсеналов). Отсюда прямая дорожка к статусу государства — спонсора терроризма (к слову, с соответствующей инициативой уже выступил американский сенатор-демократ Роберт Менендес), со всеми сопутствующими радостями вроде полного окукливания режима, хронических дефицитов и статуса международного изгоя. Украина, кстати, давно этого добивалась.
Вот только есть в этом одна принципиальная проблема. Та же, в сущности, перед которой западные демократии оказались в первые годы Второй мировой войны: пока они раскачивались, Германия оккупировала большую часть континентальной Европы. Российский гибридный “блицкриг” в самом широком толковании, от шантажа и создания предпосылок для терактов до локальных конфликтов разной степени интенсивности, — это тоже игра вкороткую. Между тем удушение и изоляция требуют уйму времени. Которого у жертв Кремля может и не оказаться.
