Что делать с украинским углем?

На днях стало известно, что в больнице умер еще один шахтер, пострадавший в результате подземной аварии. Таким образом, число жертв донецкой трагедии увеличилось до 106. В украинском углепроме сложилась критическая обстановка. Все громче раздаются призывы ряда политиков и менеджеров, невзирая ни на что, закрыть “трудное” производство.

А что думают об этом сами шахтеры? Чтобы получить ответ, провела своеобразное исследование. Опросила горняков, работающих или работавших на угледобывающих предприятиях Луганской области. Собственный корреспондент газеты Наталия Максимец задала им три простых вопроса:

— Надо ли закрывать шахты?

— Что бы вы сказали тем, кто предлагает это сделать?

— Что следует предпринять, чтобы уменьшить риск подземных аварий?

Александр Пугачев, бывший горнорабочий шахты имени Фрунзе ГП “Ровеньки­антрацит”, пен­сионер:

— Я категорически против закрытия шахт... Да, ситуация непростая. Но куда деваться людям, которые живут в городах и поселках, где основная работа — на шахте? На что они будут жить? Как поддерживать жизнь в таких регионах? Эти проблемы не решают ударом сплеча. И потому господам, захотевшим закрыть украинские шахты, я сказал бы сегодня только... пару “ласковых” шахтерских слов. Других пока не находится.

Я работал не на газовой шахте и мне сложно давать какие-то рекомендации. Но думаю, что причина аварий — это и человеческий, и природный, естественный фактор. И, конечно, одна из веских причин — нарушения техники безопасности. Шахтеров специально заставляют нарушать ТБ, потому что главная цель у нас теперь: “Давай уголь любой ценой!”. А иначе денег не жди, хоть подыхай с голоду...

Евгений Пугачев, горнорабочий шахты имени Фрунзе ГП “Ровенькиантрацит”:

— Надо ли закрывать шахты? Газовые — да, взрывоопасные — да: слишком часто гибнут там люди, много средств уходит на технику безопасности. Правда, не уверен, что все они доходят до цели. Иначе не было бы таких аварий, как на шахтах Баракова и Засядько.

Я бы спросил у угольных генералов: куда уходит добытый нами уголь? И по каким расценкам? И какую долю от суммы продаж составляет наша зарплата?

Чтобы меньше было аварий, необходимо элементарное соблюдение профессиональной этики. И это относится не только к рабочим, но и к руководству предприятий, к руководителям государства, которые годами не замечают, как разваливается углепром, а когда жареный петух клюнет, начинают нести всякую чепуху...

Юрий Гайдай, электрослесарь шахты имени Фрунзе ГП “Ровенькиантрацит”:

— К идее закрытия шахт отношусь отрицательно. Во-первых, уголь — это наше национальное богатство. И если закроют шахты, где мы будем его брать? В Польше? На радость чужому государству? Во-вторых, где будут работать люди, которые сейчас трудятся на шахтах? Поэтому всем крикунам, у которых возникла эта идея, нормальными словами ответить сложно. Остается только нецензурщина.

Каждому нормальному человеку понятно: риск аварий на шахтах тем больше, чем меньше вкладывается средств в науку, в решение проблем безопасности труда. Ну что вы хотите, если мы еще работаем на оборудовании 1979 года? Представляете, как шахта его истрепала? О какой безопасности здесь можно говорить? И, по моему мнению, государство, именно государство должно вкладывать деньги в угольную промышленность — отрасль, которая кормит Украину. Или кто-то с этим не согласен?

Василий Шубин, горнорабочий очистного забоя шахты имени Вахрушева ГП “Ро­венькиантрацит”:

— Уголь — это энергобез­опасность страны и народа. Почему лампочка у меня дома горит? Она от уголька зажигается, который питает электростанцию. От уголька, который добывается на шахтах имени Вахрушева, Фрунзе. От антрацита. На шахте имени Засядько добывают коксующийся уголь, благодаря ему живет металлургия. И что же мы будем делать, если шахты закроют? Чем будем зажигать лампочку и “кормить” металлургов? Кое-кто говорит: выгодней покупать уголь за границей. Это для кого выгодней? Для меня — нет! Я лишусь работы и средств к существованию. Пропадет и моя семья. Для металлурга — это тоже не выгодно. Потому что доставка угля, скажем, из Австралии (о чем говорят уже на полном серьезе) обернется такими затратами, что металл, выплавленный на этом угле, никто брать не будет. Выгодно это лишь тому, кто может нагреть на подобных сделках руки...

Мне бы очень хотелось спросить угольных генералов: за что вообще мы работаем? Давайте решим несложную задачку. Тонна угля стоит у нас примерно 300 гривен. Наша бригада из 25 человек выдает в смену тысячу тонн. То есть за добытый нами в течение смены уголь можно выручить 300 000 тысяч гривен. Правильно? Обычно у нас 24-25 выходов в месяц. За это время бригада вырубит угля на 7 миллионов 200 тысяч — 7 миллионов 500 тысяч гривен. Теперь разделите это на каждого рабочего бригады — выходит по 300 тысяч, верно? А получаем мы 1,5-3 тысячи в месяц. Почему? Я понимаю, что средства нужны на разные цели. Например, на оплату труда смежников, приобретение оборудования и прочее. И все-таки зарплата не адекватна труду тех, кто создает, по сути, эти деньги. Мы не хотим, чтобы нам отдавали все. Нам вполне хватило бы, даже при нынешней жизни, тех средств, что выручает шахта только за одни сутки. Но мы не имеем, повторяю, и пятой части этой суммы. Такая ситуация и на Засядько. Ребята получали там по 3-4 тысячи. Но разве это цена их жизни?

Достойная зарплата и безопасность труда тесно связаны между собой. Решим этот вопрос — аварий будет намного меньше. Ведь тогда и контроль можно ужесточить. А человек, придя на свое рабочее место, сначала хорошо оборудует его и только потом начнет добывать уголь. И не будет того, что происходит сейчас: “Давай! Давай! После будем крепить...”

Юрий Хохлов прошел трудовой путь от электрослесаря до главного механика ныне “покойной” шахты “Анненская” ПО “Стахановуголь”, председатель Луганской областной организации “Всеукраинский союз рабочих”:

— Отрасль, определяющую энергетическую безопасность государства, может закрыть только его враг. Теперь о том, что неоднократно заявляли президент и его компания: мол, шахты нужно отдать в частные руки. Подобная мысль могла созреть лишь в голове дилетанта, а не государственного мужа. В нашей стране угольная промышленность может работать и развиваться только в условиях государственной собственности, с четким планированием и соответствующим финансированием.

Угледобыча — особо опасное производство, и полностью избежать аварий здесь не удастся. Но чтобы снизить риски, надо в полной мере финансировать программы безопасности организации и охраны труда на всех уровнях. Считаю также, что сегодня до нельзя занижена роль горнотехнического инспектора. Она должна быть такой, как при Советской власти, — принципиальной и неподкупной.

Аварии на шахте имени За­сядько — это закономерный исход политики, проводимой в угольной отрасли: когда шахта, спланированная на 1,2 миллиона тонн добычи, дает 4 миллиона тонн, а в капитальное строительство достаточно средств не вкладывает. У меня есть письмо от рабочих еще одной проблемной в смысле аварий шахты — имени Баракова. Они пишут, что их предприятие имеет проектную мощность 800 тысяч тонн, а добывает в полтора раза больше. Здесь тоже не выделяют необходимых денег на доведение шахты, оборудования и оснастки до реальной мощности. Собственникам нужна прибыль. Вот они ее и получают. Ценой шахтерских жизней...

Наталия МАКСИМЕЦ