ZN.UA уже рассказывало о сборе доказательств военных преступлений, который проводит организация Truth Hounds по делу Украины в Международном уголовном суде (МУС).
В этот раз организация при содействии National Endowment for Democracy совместно с Украинским Хельсинским союзом по правам человека, Платформой гражданской солидарности и Коалицией за Международный уголовный суд подготовила очередной кейс для МУС: свидетельства о военных преступлениях против пленных и факты присутствия военнослужащих РФ в Донбассе.
Какие же факты удалось собрать в этот раз, когда их будут рассматривать в Гааге, и как именно пытали украинских военных в Донбассе, мы расспросили у исследователя, документатора военных преступлений ОО Truth HoundsРомана Авраменко.
— Господин Авраменко, что собрано в вашем очередном отчете, какие нарушения международного гуманитарного права вы смогли зафиксировать?
— В основе отчета — 138 свидетельств пострадавших: комбатантов украинских вооруженных сил, добровольческих батальонов и гражданских, пребывавших в местах несвободы в Донецкой области, на территории, не контролируемой правительством. Это пять локаций: город Снежное (в помещении военкомата, горрады и изолятора временного содержания); село Дмитровка Шахтерского района, куда пленных вывозили на принудительные работы и оставляли там); здание СБУ в Горловке на ул. Ленина,15; автобаза города Торез и самая пресловутая локация — здание СБУ в Донецке.
Сначала мы хотели выпустить отчет, посвященный только одной теме — нарушению прав пленных и военнопленных; военным преступлениям против лиц, задержанных в бою, которые прекратили участвовать в вооруженном конфликте и сдались в плен, и против гражданских, которые были задержаны незаконно. Но в процессе опроса пострадавших появилась информация, по нашему мнению, важная для обнародования: о присутствии регулярных частей российских вооруженных сил, об их участии во взятии в плен комбатантов, в истязании пленных, осуществлении общего контроля над сепаратистскими формированиями.
Мы фиксировали факты взятия в плен украинских комбатантов военными из регулярных вооруженных сил РФ во время событий, например, в Иловайске. Российские военные непосредственно брали в плен украинских комбатантов, которых время от времени обещали передать Красному Кресту. Иногда действительно передавали спустя несколько часов, а иногда отвозили на позиции сепаратистов и передавали им: без каких-либо документов, просто носилки с ранеными, — и люди исчезали.
Анализ свидетельств опрошенных нами пострадавших позволяет предположить, что в управленческих структурах в Донецке и бывшем помещении СБУ, в частности, находились представители российских армейских формирований и спецслужб.
В отчете также есть несколько примеров, как именно российские военные расстреляли пленных-комбатантов прямо на поле боя.
Кроме того, зафиксировано, что именно российские военные осуществляли контроль над сепаратистскими местами лишения свободы, где содержались пленные. Именно “кураторов” из ВС РФ слушались боевики. Российские военные принимали участие в избиении и пытках, чтобы либо склонить пленных на свою сторону (большей частью это касалось специалистов, которых не хватало сепаратистам, например артиллерийских корректировщиков), либо получить информацию, представляющую военный интерес.
Также пострадавшие свидетельствуют об “активной работе” в бывшем помещении СБУ представителей “Чеченских волков”, которые пытали и убивали пленных. По словам одного из потерпевших, его вывезли за пределы бывшего помещения СБУ, где нельзя было применять “сильные” пытки, и устроили одно из жесточайших избиений. Он рассказывал, что двум солдатам ВСУ, с которыми их вывезли на окраину города, отрезали языки. Это, по его словам, сделали чеченцы. На примере этих солдат они хотели показать, что произойдет с ним, если он не начнет говорить.
— Как именно вы находили людей, которые пережили плен и готовы были свидетельствовать?
— Нам помогло сотрудничество с партнерской организацией “Голубая птица”, которая предоставляет психологическую помощь семьям пропавших без вести и бывшим узникам, проводит психологическую реабилитацию. Предоставленная ею информация — главный наш источник. Она передавала нам контакты пострадавших, предварительно согласовав, готов ли человек к опросу, поскольку это сложный и тяжелый процесс, ведь разговор иногда длится пять и более часов. Понятно, что это дополнительный травматический опыт, поскольку происходит так называемая ретравматизация.
Опрошенные часто вспоминают, с кем были в плену, потому что они обычно поддерживают связь друг с другом. Когда кого-то обменивали, те, кто оставался, передавали им номера телефонов близких, родных, друзей с просьбой сообщить им о своем местонахождении.
— Какого периода касаются ваши исследования?
— В отчете мы освещали период от иловайских событий, то есть августа 2014-го года, до конца января 2015-го, когда закончилась битва за Донецкий аэропорт. Именно в этот период было больше всего пленных, соответственно — самое большое количество нарушений относительно них. Можно сказать, что нет ни одного человека, который прошел бы через эти испытания и не подвергся пыткам, нечеловеческому обращению, унизительному отношению, что является прямым нарушением Женевских конвенций о защите военнопленных и норм международного гуманитарного права.
— Какая разница между пытками и нечеловеческим обращением?
— Формально пытка отличается от нечеловеческого обращения тем, что у пытки есть определенная цель. Например, получение от комбатанта информации о расположении войск, о подразделениях. Случаи нечеловеческого обращения мы фиксировали часто: речь идет об избиении, издевательстве без определенной цели, просто ради утехи, чтобы показать свое превосходство и продемонстрировать, что пленный полностью зависит от прихоти того, кто его удерживает.
— Представители каких военных формирований упоминаются в вашем исследовании?
— Речь идет о военных регулярных частях украинских Вооруженных сил, в частности о воинах 93-й и 57-й бригад, других подразделений, которые на ротационной основе участвовали в операции в Иловайске и обороняли Донецкий аэропорт, а также о бойцах добровольческих батальонов, в частности “Донбасса”.
Что же касается “Правого сектора”, то, несмотря на активное участие этой парамилитарной организации в боях, большинство опрошенных нами пострадавших свидетельствуют, что почти никто из ее бойцов не был в плену: их просто уничтожали на поле боя после того, как они сдавались. Нам многие говорил: “Правосеков в плен не берут”.
Обращение было разным. “Донбасовцев”, например, держали в отдельном помещении. Обращение с военнослужащими зависело от их военных специальностей. Сильнее всего пытали пулеметчиков, гранатометчиков, операторов зенитных установок, корректировщиков артогня, разведчиков. Часто сами узники советовали друг другу говорить, что был шофером, был в каком-то обозе или доставлял боеприпасы и продовольствие, то есть непосредственно не участвовал в боевых столкновениях. Людей, которые признавались, что были, например, пулеметчиками, били перманентно. Их забирали на целый день, а потом приносили полумертвое тело. Часто человек не приходил в сознание в течение нескольких суток. Как только он приходил в сознание, его снова забирали и снова били.
— Какие именно пытки применялись?
— Билиразными предметами: металлическими и пластиковыми трубами, деревянными палками, прикладами автоматического оружия, руками, ногами. Многие свидетельствуют, что после того, как переводили в СБУ Донецка, там отношение к узникам было более мягким. Один из респондентов сказал: “Теперь, когда били, то били не просто деревянной битой, а деревянной битой, покрытой резиной. Таким образом кости ломались, но ты оставался живым”. Один из мучителей использовал боксерские перчатки.
Наиболее распространенной разновидностью пыток было использование электрического тока. Провода от полевого армейского телефона подсоединяли к языку и гениталиям и задавали вопрос. Если ответ не нравился, включали ток. Это они называли “звонком Путину”.
Мы зафиксировали факты сексуального насилия. Это и несколько фактов прямого изнасилования, и очень многочисленные факты ударов по половым органам, и задействование половых органов в пытке. По квалификации это относят к сексуальным преступлениям.
— Как именно удалось зафиксировать последствия пыток, учитывая то, что прошло определенное время?
— Во-первых, у многих следы остаются и по сей день. Во-вторых, после освобождения все проходили медицинское обследование с фиксацией состояния здоровья (точнее — нездоровья). Кроме опросов, мы собирали дополнительные материалы, в частности справки из больниц.
Сами опрашиваемые демонстрировали нам следы увечий, оставшихся после пыток. Многие из них находились в плену в одном помещении, а потом, когда мы уже опрашивали их в разных местах и очень детально, их показания совпадали. Опрашиваемые свидетельствовали не только о пытках и избиении относительно себя, но и в отношении побратимов, находившихся с ними в камерах. И это подтверждалось несколькими другими свидетельствами.
— Как происходит механизм фиксации? Через какие процедуры проходит человек после того, как он освобожден?
— Его опрашивают представители СБУ и прокуратура, а уже потом — документаторы. Мы документируем для Международного уголовного суда и по стандартам МУС, а этот суд основу своих дел формирует на свидетельствах очевидцев событий. Наши документаторы прошли специальные тренинги по документированию военных преступлений, чтобы собранные ими материалы были релевантными для суда. Обязательно надо убедиться, что у свидетеля была возможность слышать, видеть и чувствовать то, что он описывает.
Обычно освобождением пленных занимается Центр освобождения пленных при СБУ. Через него происходят контакты с сепаратистами. Представители Службы выезжают на обмены. Понятно, что они — первые представители государства Украина, которые после плена контактируют с освобожденными, опрашивают их, открывают уголовные производства.
— Обязательно ли для рассмотрения дела в МУС национальное расследование преступления?
— Украина обязана расследовать военные преступления, совершенные на ее территории в ходе вооруженного конфликта, по так называемому принципу комплементарности. Государство уже начало делать определенные шаги в этом направлении: в частности, из структуры ГПУ выделены три подразделения, которые дислоцируются в Мариуполе, Бахмуте и Северодонецке, для документирования военных преступлений.
Раньше, к сожалению, ни полиция, ни прокуратура не расследовали таких дел, хотя имели возможность хоть как-то продвинуться — хотя бы объявить подозрения конкретным лицам в деле, несмотря на то, что привести их в зал судебных заседаний было невозможно. Как показывает наш опыт, с самого начала конфликта никакие следственные действия не проводились, просто открывались уголовные производства.
Сейчас в подразделениях, документирующих военные преступления, есть энтузиасты, которые хотят что-то делать. Они связываются, в частности, с нами, спрашивают о некоторых делах, нюансах. Мы провели тренинг по документированию для одного из подразделений от ГПУ, занимающегося документированием военных преступлений. Самое большое препятствие в работе — это то, что большинство из подозреваемых находятся на территории сепаратистских “республик”, где отсутствуют какие-либо понятия о законе и законности.
— На каком этапе дело Украины в МУС?
— На стадии предварительной оценки ситуации, а дальше суд будет оценивать, не повредит ли расследование МУС интересам правосудия; будут смотреть по количеству возбужденных уголовных дел, прогрессу расследования.
Наша задача прежде всего заключается в том, чтобы документировать и предоставлять суду материалы в тех случаях, когда подозреваемые находятся на временно оккупированных территориях или на территории России.
— Почему в своих исследованиях вы сфокусировались на сборе доказательств именно за 2014—2015 годы?
— Потому что именно в этот период происходили самые интенсивные бои, в ходе которых наибольшее количество комбатантов попадало в плен, и относительно них было больше всего всяческих нарушений.
Наша работа не прекращается. Мы и дальше накапливаем материалы. Недавно вернулись из очередной полевой миссии: в Запорожской и Донецкой областях опрашивали бывших комбатантов, которые побывали в плену. Все вошедшие в отчет материалы и другие данные, которые мы соберем, будем передавать в виде отдельной коммуникации в офис прокурора МУС. Это будет четвертая наша коммуникация.
Следует отметить, что количество незаконно удерживаемых уменьшилось, но количество пыток относительно задержанных — нет. В плен попадает меньше военных, однако продолжают задерживать гражданских по надуманным основаниям. Достаточно, чтобы гражданский имел мопед и ездил мимо какого-либо объекта или просто каждый день продавал на перекрестке какие-то вещи, чтобы в нем увидели потенциального корректировщика артогня или агента разведки, упекли в подвал и пытали.
Тех, кто попадает в бывшее донецкое СБУ, в основном не бьют, вместо этого активно применяют средства психологического давления — чаще всего это имитация расстрелов.
С одной стороны, руководство так называемых республик старается доказать, что на их территории соблюдаются хоть какие-то права граждан, в частности пленных. С другой — на территориях, контролируемых местными предводителями, все права часто нарушаются.
— Что для бывших пленных оказалось самым большим травматическим опытом?
— Так называемыепарады пленных. Все респонденты определяли это как самые травматические воспоминания, самые болезненные переживания. Речь идет о “парадах” на День независимости Украины
24 августа 2014 года и 22 января 2015-го — День соборности Украины.
Пленных, выстроенных в шеренги, проводили по улицам Донецка. Толпа издевалась над ними, бросалась яйцами, помидорами, стеклянными бутылками. Кое-кто прорывался через охрану и наносил удары. Одного из пленных ударили кастетом по почкам, после чего у него были серьезные проблемы со здоровьем.
— Какое свидетельство поразило вас больше всего?
— Один из наших респондентов провел в плену около двух месяцев. После ранения он находился в больнице на территории, которую контролируют сепаратисты. Несколько недель — в палате травматологического отделения, забитого ранеными сепаратистами. Каждый день они приходили к нему, ругались, пытались избить костылями. У него остались шрамы после избиения именно в больнице, когда он был прикован к кровати. Он не мог себя защитить, потому что был загипсован: мог лишь смотреть на бесконечный поток людей, которые приходили его обидеть.
Он говорил, что все те недели практически не спал, находился в постоянном ожидании, что в любую секунду может открыться дверь — войдет человек, который его убьет, и это будут последние секунды его жизни. Многие из тех, кто там находился, были с оружием, поскольку приходили проведать своих товарищей прямо с поля боя. На самом деле ему чудом удалось остаться живым.
Он говорит, что, когда его перевели в подвал бывшего СБУ, почувствовал облегчение, несмотря на то, что раны еще не зажили, и приходилось делать перевязки своими силами. В небольшом помещении в ужасных условиях держали с полторы сотни других пленных, которых почти не кормили. И он, и все другие говорят, что за время плена потеряли от десяти до двадцати килограммов веса. Однако он говорил, что невозможно сравнить, насколько легче ему стало психологически, поскольку был уже среди своих. А до этого был беспомощным, прикованным к кровати, один в больнице, полной вооруженных сепаратистов. Был приказ его не трогать, но очень часто этот приказ игнорировали.
— Большое количество задокументированных свидетельств Truth Hounds привозит из полевых миссий. А обращаются ли к вам люди по собственной инициативе, есть ли у них такая возможность?
— Конечно. Мы можем опросить человека, если он стал свидетелем событий, которые могут считаться военным преступлением. Речь идет не только о фактах незаконного задержания и пыток, но и об убийствах комбатантами гражданских или комбатантов, прекративших участвовать в вооруженном конфликте, а также о хаотичных обстрелах гражданских объектов, гражданской инфраструктуры, гражданского населения, направленных обстрелах, когда очевидно, что целью атаки были гражданские. Мы готовы встретиться со свидетелями и документировать это для будущих расследований. Если свидетель согласится, можем передать эти материалы в органы ГПУ. Если согласится дать показания только для МУС, эти события станут дополнительными факторами для того, чтобы суд объективно оценил количество и широкомасштабность военных преступлений, совершаемых в ходе вооруженного конфликта в Донбассе, и действовал соответственно.
Если армия защищает государство, то это не значит, что армии можно простить военные преступления. Не забываем, что государство — это прежде всего люди. Если военный совершает военное преступление против населения, назвать его защитником уже нельзя. Нельзя делить преступников на своих и чужих.
Не важно, с какой стороны прибегают к пыткам. По моему твердому убеждению, когда МУС начнет расследовать ситуацию относительно Украины, на свет выплывет много фактов, задокументированных противоположной стороной. Следственный комитет РФ очень активно включен в этот процесс. Принимая во внимание всю мощность пропагандистской информационной машины России, можно только представить, какие репутационные риски понесет Украина после обнародования этой информации. Особенно если выяснится, что Украина надлежащим образом не расследует те случаи: не открывает уголовные производства и не расследует преступления, которые могли быть совершены украинскими комбатантами.
— Рассмотрение дела в МУС — долговременный процесс. Наверное, у вас постоянно интересуются, стоит ли начинать?
— Это вопросы, которое нам задают чаще всего, когда мы работаем в полевых миссиях. Спрашивают, действительно ли мы верим, что из того, что мы документируем, что-то получится. Верим. Если бы не верили, не ездили, не тратили свои ресурсы, время и способности, то ничего не было бы даже задокументировано.
К тому же такая работа очень важна для истории.
Ведение хроник войны, скрупулезное документирование конфликта и происходящих событий, показ связей между ними, сбор свидетельств очевидцев — все это чрезвычайно важно, чтобы наконец установить историческую правду. Если бы “Мемориал”, другие правозащитные организации в России не ездили в Чечню, не документировали Первую и Вторую чеченские войны, то мир почти ничего не знал бы о том, что там происходило. На 80—90 процентов именно правозащитникам мы обязаны тем, что сейчас знаем о Чеченских войнах. Так же будет после этой войны.
Татьяна КУРМАНОВА
