Замглавы ФГВФЛ С.Рекрут: мы рассчитываем вернуть себе статус партнера банковской системы

В прошлом году вы выработали некую рабочую модель продаж. Будете ли вы что-либо менять в этой модели? Вот вы планируете продажу десятимиллиардных пулов, и если покупатель не найдется, эти активы, предположительно, консолидируете в стомиллиардные, и так далее… Но рано или поздно с этими активами необходимо будет что-то делать. Или вы рассчитываете, что государство, как недавно заявлял глава Нацбанка Украины (НБУ) Яков Смолий, создаст некую компанию по управлению активами, которая и “поглотит” все непроданные активы?

Наша ключевая стратегия — это продажа. Мы не верим, что актив, который за четыре года не нашел своего покупателя, в дальнейшем окажется востребованным да еще и по более высокой цене, нежели сейчас. Мы также не считаем, что наши активы являются потенциально управляемыми, чтобы их можно было передать в какую-либо структуру, тем более государственную для получения денежных потоков. Частный собственник всегда более эффективен, чем государственный, — нравится нам это, или нет.

Что касается пуловых продаж, мы верим, что не существует непродаваемых активов. Наше убеждение таково, что каждому активу есть своя цена, и практика зачистки баланса по принципу “один банк — один пул” полностью это подтверждает. Даже такие “мусорные” банки, как “Таврика”, находят свой рынок, и нам удалось их закрыть путем продажи активов именно таким образом — “один банк — один пул”, мы не списали ничего. Другой вопрос, что цена продажи близка к нулю, но, все равно, это лучше, чем списание. Более того, мы не боимся об этом заявлять (о минимальной цене — ИФ), поскольку у нас на сегодня есть выстроенная прозрачная система продаж, есть узнаваемость Фонда как игрока на рынке, и мы очень много прилагаем усилий и вкладываем ресурсов именно в поддержание этой прозрачности и работоспособности системы. Мы считаем, что это одно из наших ключевых достижений и наша безопасность.

В целом то, что Фонд делает сейчас — такие массовые продажи нерабочих кредитов, да еще и смелость продавать на таких ценовых уровнях — впервые в истории Украины. Я скажу больше, проанализировав иностранный опыт, мы увидели, что в мире не так много стран нашли в себе смелость дойти до этапа, на котором мы сейчас “зачищаем” балансы — на уровне 1-2% номинала, а часто и ниже. Гораздо безопаснее было бы передать все неликвидные активы в управление какой-то компании, и там же “похоронить” все это хозяйство на ближайшие 5-10 лет. Не было бы необходимости фиксировать убытки, брать на себя ответственность. Что мы делаем сейчас? Мы, по сути, фиксируем убытки кризиса. Убытки деятельности банковской системы за годы независимости Украины. Первый раз в истории страны случился кризис такого масштаба, и в первый раз мы имеем возможность посчитать монетарный эффект такого кризиса, конкретно для кредиторов, конкретно для банковской системы. Хорошо это или плохо, правильно мы действуем или нет — ответ на эти вопросы, очевидно, даст история. Но то, что Фонду пришлось столкнуться с некой реальностью, которую никто и никогда не представлял даже в страшном сне — это факт. Нам пришлось прокладывать совершенно новый путь, и наша задача вынести из этого кризиса максимум. Поэтому я рада, что нам будет что оставить своим потомкам. Как минимум, это будет рабочая система продаж, некий ориентир реальной стоимости ликвидации по каждой категории активов, каждой индустрии, каждому из залогов, от которого можно будет отталкиваться.

Вы ощущаете вообще поддержку в реализации вашей модели со стороны правоохранительных органов, судебной системы? Ведь если речь идет о стоящих активах, то вряд ли их бывшие владельцы готовы вот так запросто расстаться с ними.

Это очень больная для нас тема.

Создание единой платформы для правоохранительных органов и Фонда, которая позволила бы нам всем вместе работать над конкретным заемщиком, было одной из первых целей и идей Константина Николаевича (глава ФГВФЛ Константин Ворушилин — ИФ), когда он пришел в Фонд. Он лично приложил достаточно много усилий для этого: была написана масса писем, проведена масса встреч. Это было еще при премьере Арсении Яценюке. Но, к сожалению, это один из тех пунктов, которые нам в этом кризисе не удалось выполнить.

А так, между прочим, работают в Беларуси, так работают в Корее.

Я так понимаю, пример торгов на DebtX (16 января 2019 года), когда за две недели до аукциона выводятся активы — лишнее тому подтверждение.

Безусловно. В последнее время мы уже говорим: не надо нам помогать, вы нам хоть не мешайте. Но когда правоохранительные органы играют открыто на стороне нашего оппонента, — это уже трагедия. Может, я сейчас излишне откровенна, но, к сожалению, это уже трагедия для страны. Ладно, когда правоохранителям не хватает опыта и ресурсов помогать нам бороться с оппонентами. Но когда правоохранительные органы и суды борются на стороне оппонентов против государства — это вызывает большой знак вопроса к системе в целом.

К сожалению, не удалось ситуацию переломить, несмотря на то, что уже идет пятый год этого кризиса. Мы видим позитивные подвижки в судебной системе, но пока только на высшем уровне. Суды первых инстанций продолжают принимать свои “странные” решения. Вторая инстанция — уже лучше, а Верховный суд — там мы уже начинаем видеть настоящие решения именем Украины.

Что касается правоохранительных органов, не хочу быть несправедливой, клеймя всех плохими и коррумпированными. Это было бы неправдой. Но в тоже время, мы имеем огромный пласт проигранных “битв” и потерянных денег, освященных “именем правоохранительных органов”. Это тот же банк “Хрещатик”, Укринбанк, Дельта Банк, и, к сожалению, этот список можно продолжать и продолжать.

А вы не пытались найти себе поддержку в лице Международного валютного фонда (МВФ)? Фонд неоднократно заявлял о необходимости преследования экс-владельцев, экс-менеджмента неплатежеспособных банков, и даже потребовал обнародовать к концу марта их список. Вы, кстати, готовы обнародовать этот список?

Вы знаете, этот вопрос немного сложнее, чем кажется, и сложность состоит в наличии банковской тайны, которую мы, по сути, должны раскрыть. С другой стороны — является ли информация об этих лицах банковской тайной, если все они уже раскрыты в судебных производствах. Это вопрос к юристам, не ко мне. Но то, что мы сами были бы заинтересованы в этом — правда. Мы весь минувший год работали с кредитными бюро, давали информацию о заемщиках, активно рассказывали об этом в прессе, с целью мотивации заемщиков платить. Но не работает. Вообще не работает. Сегодня репутация ничего не стоит.

Пока вы согласовываете вопрос банковской тайны, могли бы вы уже сейчас сказать, сколько в этом списке известных людей, хотя бы порядок цифр?

Открываете сайт Верховной Рады, состав депутатского корпуса. Вот 70% от него.

В этом году у вас запланирована ликвидация ряда банков…

Да, мы планируем закрыть 40 банков. Это достаточно амбициозная цель, но, надеюсь, мы справимся. Закрывать банки мы уже умеем, у нас на сегодня уже шесть банков ликвидировано и исключено из реестра юридических лиц.

И что будет с этими известными лицами, их преследование прекратится после ликвидации банка?

Если банк закрывается, это отнюдь не означает, что его бывшие акционеры и менеджмент теперь могут спать спокойно. Еще до прекращение банком деятельности обязательно подаются иски по ст.52 (закона “О системе гарантирования вкладов физических лиц”), где определено прямое требование, так называемый “прямой клейм”, к акционерам и бывшему менеджменту. Очень много сейчас дискуссий и прямой критики, что мы неправильно считаем, неправильно определяем виновные стороны. Мы работаем в рамках ст.52 закона — как там указано, так и делаем. Но плохо, что эти процессы “вдлинную”: суды — это всегда не быстро. Очень много сейчас работы ведется по линии криминальных производств: мы не только подаем в суд по ст.52, но и проводим конкретные экспертизы по конкретным эпизодам и инициируем уголовные производства. Таких вот заявлений по уголовным производствам подано в правоохранительные органы 5,415 тыс. Пока мы не можем похвастаться высоким уровнем результативности — на сегодня только по 2,741 тыс. заявлений приняты решения о внесении ведомостей в Единый реестр досудебных расследований и начато досудебное расследование. По 380 такое расследование завершено, из них по 28 направлено в суд и лишь по 12 заявлениям вынесены приговоры. То есть, результативность этого мероприятия пока 0,1%. Мы подали иски на 300 млрд грн, из которых вернули 30 млн грн, то есть коэффициент возврата даже ниже, чем рекавери (возврат активов — ИФ).

НБУ в ноябре прошлого года утвердил стратегию макропруденциальной политики, которая, в том числе, включает имплементацию евродирективы 2014/59/ЕС, определяющей порядок оздоровления и реструктуризации банков. Вы уже готовы к имплементации этого документа?

Мы уже год находимся в дискуссиях с Нацбанком по поводу того, как имплементировать эту евродирективу. Это международная практика, очень правильная, поскольку во всех странах мира процесс урегулирования происходит за выходные. То есть примерно так, как в случае с ПриватБанком, когда в пятницу или четверг банк был признан неплатежеспособным, а в понедельник он уже работал в обычном режиме. Сделать это нам позволила подготовка. Это, может быть, очень “топорный” пример, но урегулирование должно происходить так же быстро. Необходимо весь подготовительный период вынести на стадию “до” — Фонду необходимо включаться в работу с банком еще тогда, когда проблемы только начали проявляться. Так работают во всем мире, и мы очень поддерживаем инициативу внедрения евродирективы. Фонд институционально, ментально, и как угодно, полностью к этому готов.

Мы с Нацбанком продолжаем дискутировать относительно уровня влияния на “живые” банки. Но это здоровый диалог, во многих европейских странах до сих пор дискутируют по этому вопросу, несмотря на то, что евродиректива уже работает. Важно, что мы с Нацбанком стремимся к единому результату — к тому, чтобы банк не перешел в Фонд. Каждый новый неплатежеспособный банк — это еще один шрам на теле банковской системы. Нам интересно, когда рынок развивается.

Внедрение директивы, в том числе предполагает согласование Фондом плана урегулирования активов банков. Возможно, какие-либо банки вам уже подали документы на согласование?

Мы их не видели. Нам их не доводили.

Ведь имплементация директивы должна быть завершена к концу текущего года?

Да, к концу 2019 года.

Вы вложитесь в этот срок? У вас есть потенциал для соответствующей аналитической работы?

Думаю, да. У нас сейчас достаточно сильный департамент мониторинга, у которого есть свои системы: раннего реагирования, финансовой стабильности, стресс-тестирования. Соответствующую работу проделывает и Национальный банк, но у нас несколько другой угол зрения. Нацбанку важно просчитать, сколько банку необходимо капитала, чтобы он остался живым, тогда как Фонд смотрит на то, сколько банку не хватает активов для удовлетворения требований вкладчиков. Поэтому, в принципе, мы смотрим на одно и то же, но Фонд ни в коем случае не претендует на функцию надзора. Мы не перестаем это подчеркивать во всех коммуникациях с НБУ. Наша задача достаточно простая — мы хотим понимать наши риски, каким образом сделать так, чтобы те активы, которые сейчас есть в банке, не ухудшились и позволили нам, в случае признания банка неплатежеспособным, покрыть свои потери и потери кредиторов. Исключительно так.

С имплементацией евродирективы, безусловно, добавится несколько формальных действий. Но вся инфраструктура Фонда к этому готова. Сегодня у нас работает служба, которая, как только банк попадает в категорию проблемных, ежедневно мониторит все его операции. Если мы видим какую-либо подозрительную деятельность, мы сигнализируем Нацбанку, что та или другая операция ведет к ухудшению активов. Эта работа ведется постоянно.

Все просто привыкли смотреть на Фонд как на “могильщика” активов проблемных банков. Отчасти это обусловлено банковским кризисом последних лет. Но мы надеемся, что со временем мы вернем себе статус партнера банковской системы. Институционально сильный Фонд — это зеркало сильной банковской системы. Почему в европейских странах сумма гарантирования доходит до EUR100 тыс., а у нас только 200 тыс. грн? Потому, что у них система раннего реагирования и взаимодействия между Фондом гарантирования и центробанком налажена так, что случаев выплаты EUR100 тыс. практически не бывает. Все решается до того, как банк попадает в Фонд.

Сейчас все чаще поднимается вопрос решения проблемы плохих долгов госбанков, что с ними делать. Может ли Фонд, с его опытом, выступить такой инфраструктурой, которая могла бы помочь в решении этой проблемы?

Фонд является готовой компанией по управлению плохим долгом. Это полностью готовая инфраструктура с точки зрения продаж. Здесь вопрос к стратегии Министерства финансов, к их планам на будущее. Если поступит предложение Министерства финансов по использованию инфраструктуры ФГВФЛ, очевидно это будет мудрое решение. Все есть, все готово, создавать ничего не надо. Своим опытом мы готовы делиться всегда.

Одним из вариантов решения этого вопроса называют секьюритизацию активов. Как вы оцениваете перспективы внедрения такого инструмента в Украине?

Это мировая практика и это однозначно был бы шаг вперед. Но у нас очень жесткие законодательные ограничения по этому вопросу. Чтобы внедрить такой инструмент, необходима политическая воля.