Спикер ВР Андрей Парубий сделал соблазнительное предложение будущей Православной церкви в Украине — ей могут передать Софийский собор в Киеве. Жемчужину, каких немного осталось от киево-русской эпохи и которая до сих пор оставалась последним бастионом музейщиков в противостоянии реституции церковной собственности. Да, этот бастион может пасть, это станет своеобразной символической чертой, подведенной под “многовековой мечтой” украинского народа о “своей” церкви.
Спикер считает, что это было бы “справедливо”. Последнее слово выглядит немного странно — в чем именно справедливость? Но к тому, что наша власть, как Дед Мороз, при случае открывает мешок и раздает, что считает нужным и кому считает нужным, можно было привыкнуть.
А тут и повод есть: люди ждут Томоса, а он все не едет. Может, мы его все-таки соблазним? Ну, ладно, не его самого, так тех, от кого он зависит. Придете на Объединительный собор — София ваша.
Ну и, наконец, это просто красиво. Это же наша перемога — она должна выглядеть величественно.
Из интересного: в любой другой исторический момент идея отдать церковникам Софию Киевскую вызвала бы негодование в рядах культурной общественности, как это неоднократно случалось. А тут — тишина. На фоне хайпа, поднятого вокруг Томоса, никакая цена победы уже не кажется слишком высокой.
Еще из интересного: разговор о передаче Софии спикер начал со слов, что пора, мол, задуматься о том, как жить будем “после Томоса”. И тут же перешел на передачу культового сооружения.
Не пытается ли власть шикарными жестами замаскировать не самые шикарные условия перемоги? Неловкость сгладить. Компенсацию предложить.
Кризис ожиданий в случае с Томосом вполне возможен. И как это часто бывает, связан он не с жестокостью реальности или жадностью/коварством греков, а с тем, что ожидания были сформулированы так, чтобы нравиться, а не так, чтобы сбываться.
Судите сами. Что вызвало и продолжает вызывать самые бурные дискуссии в медиа? Титул предстоятеля. Название церкви. Место в списке (он же диптих) — как будто Бог в рай по списку вызывает. Нас очень интересует, у кого что заберут, кому что отдадут и как поделят, — тут Парубий вполне в тренде. Обязательно, “геть от Москвы” и чтобы с треском. В общем, как обычно, игра с нулевой суммой. Должен остаться только один, иначе победа — не победа.
Неизвестность, стимулированная скрытностью власти во всем, что касается договора с Фанаром, — мутная вода, в которой многим оказалось удобно ловить рыбку. Противники автокефалии, например, пытаются выловить для себя утешительный приз. Автокефалия, судя по всему, будет — это, конечно, минус. Ну так порадуемся хотя бы тому, что это “не такая” автокефалия. Как так — только 15-е место в диптихе? И не патриархат, а какая-то архиепископия. И это еще не все, погодите, прочитаете — прослезитесь. Ребята, ваша так называемая “автокефалия” меньше, чем автономия УПЦ МП. Вот увидите.
Эти последние слова — ключевые. УПЦ МП лучше, больше, православнее, это и так известно, но она даже автокефальнее, чем эта наша автокефалия.
Цель этой пропаганды даже не столько подпортить нам игру (хотя и не без), сколько успокоить самих себя. Советские люди привыкли к игре с нулевой суммой. Противники автокефалии любого гражданства уверены, что наша победа — это их поражение. Им не хочется, чтобы у нас была автокефалия — любая, хоть широкая, как запорожские шаровары, а хоть бы и узкая, как игольное ушко. Потому что это разрушает тот мир, в котором они привыкли жить. Со своим фальшивым “братством” и “единством”, в своей странной “Святой Руси”, построенной на лжи и насилии. Поскольку ложь, насилие, исторический цинизм — вот это все — оправданно, пока “работает”. Пока это “братство” и “единство” существует, имеет видимую форму. Но если оно вдруг распадется — хоть патриархатом, хоть архиепископией, хоть чучелком, хоть тушкой, — окажется, что вот это все зря. Насилие, цинизм, ложь — все зря. Зло в чистом виде, не смешанное ни с какими “благими целями”, которыми его можно было бы оправдать.
Казалось бы, ну и пусть. Пускай люди утешаются, чем могут и как могут, но эти слова ядом капают на нашу и без того не слишком благополучную почву. Вот, смотрите, власть нервничает. Документы опубликовать не решаются, зато готовы на подкуп.
Знают, чего опасаются: что вполне “автокефальная” публика, разогретая холиварами в соцсетях, подхватит в том смысле, что мы “меняем московское ярмо на греческое”. Слова патриарха Филарета, между прочим. Правда, сказанные десять лет назад, но мы еще и не такие слои пыли отряхивали. Действительно, почему только 15-е место в диптихах? И почему это архиепископия, а не патриархат? Нас миллионы от Сяна до Дона — “и всего 25 баранов”? А говорят, там еще и какие-то механизмы влияния греков на нашу церковь “спрятаны”. Зачем нам греки? Пускай дают Томос, а дальше мы сами.
Нам для этого даже подсказок из Москвы не надо.
Уверенность в том, что нам просто должны что-то дать — Томос, “Джавелины”, кредиты, сочувствие и солидарность, — такая же умилительная, как попытки наших заклятых друзей успокоить себя тем, что наша автокефалия вовсе не такая автокефальная. Мысль о том, что за все нужно платить, вызывает у нас внутреннее отторжение. Разве мы мало платили? Вся наша трагическая история, все наши страдания — разве это не плата? Наши требования только справедливы. Вот только подобное требование справедливости можно адресовать Небесам, а не конкретным игрокам на политическом, экономическом, церковном и любом другом земном поле. Греки точно так же не задолжали нам Томос, как Европа — безвиз, а США — ”Джавелины”.
Но кроме того, что каждый действует в своих интересах, есть еще одно обстоятельство — участие греков в строительстве нашей церкви и в наших интересах тоже. Потому что в данный момент мы не можем сами создать “свою церковь”. Все, что у нас есть, — широкие верующие массы. Которые сами по себе — церковь, но, для того чтобы организовать их в поместную церковную структуру, нужны знания, умения, понимание ситуации, которых у нас не хватает. Все, что могут построить наши отечественные иерархи, независимо от политических предпочтений, окажется аналогом советской церковной структуры. Потому что никаких других семинарий и духовных академий, никакого другого организационного опыта в их жизни не было.
Мы как народ, в том числе народ Божий, немало пережили за последние несколько веков. И мы за это время немало потеряли. В частности, некоторые личные и социальные качества, которые очень существенны для церковной жизни.
Немногие из нас, например, осознают сложность той задачи, которая встанет перед украинской церковью после Томоса. Можно забрать у МП название, Киево-Печерскую, Почаевскую и даже когда-нибудь Святогорскую лавры. Можно выгнать “геть московского попа” — каждого в отдельности или всех вместе взятых. Можно передать новой церкви Софию Киевскую. А хоть и десятину из госбюджета. Но это не поможет. Вместо “московских попов” стричь деньги с паломнического туризма будут попы единой поместной — вот и вся разница.
Создать церковь, собрать ее из разрозненной публики, зациклившейся на своем, очень ограниченном, опыте веры, связанной к определенными местами, словами, обычаями, языком и т. д., — задача весьма непростая. Но это главная “послетомосная” задача.
Нам, находящимся в середине конфликта, это не по силам. Мы видим в “своей церкви” что угодно — историческую справедливость, политическую необходимость, просто ласкающий ухо лозунг “геть от Москвы”. Это все тоже нужно, чтобы создать определенный настрой у публики и правильную мотивацию у политиков, от которых многое зависит. Но это только средство, а не цель.
В свою очередь, перед Константинополем в Украине открывается интересный вызов и редкая возможность собрать множество православных в церковь максимально открытого типа. “Церковь будущего”, если хотите. Украина для такого эксперимента хороший полигон. В нашей церкви, по очевидным причинам, не может быть твердой опоры на какую-то одну этническую традицию, а потому невозможна и замкнутость на национальной церковной идее, которая так утвердилась в других поместных церквях в эпоху “весны народов”. Невысока также вероятность образования жесткой связки между государством/политикой и церковью, как в некоторых других посттоталитарных странах, — тоже ввиду большого разнообразия, “многовекторности” внутри церкви-общины, а также присущей украинской церковной традиции укорененности церкви в большей степени в общине, чем в сотрудничестве с властью. В общем, есть возможность обратить наши слабые стороны в силу церкви.
Мы сами такой полуутопический проект реализовать не сможем. У нас не хватает двух жизненно важных для любого долгоиграющего проекта вещей: стратегического виденья и менеджмента. Без которых мы даже первый этап — создание поместной структуры — не пройдем без больших потерь и потрясений.
Но в результате может получиться церковный, а не политический — национальный, государственный —проект. Который в перспективе, впрочем, в случае успеха сыграет и весьма положительную политическую роль.
Вселенский патриарх может предложить нам участие в своем глобальном церковном проекте. И разделить с ним и успех, если повезет, и, если не повезет, провал. Как видите, “кто от кого зависит” — вопрос не такой уж однозначный. Нам с нашего 15-го места в диптихе хоть падать будет не так больно.
