Обстоятельства смерти Аркадия Бабченко очевидны, а рассуждения о том, кто организовал его убийство, тривиальны и потому неинтересны. Понятно, что непосредственным заказчиком убийства выступила администрация президента России. Споры о том, насколько это доказуемо в судебном порядке и заслушивание контрдоводов российской стороны лишены смысла и были бы напрасной тратой времени. Принципы “не дискутировать с Россией”, “не выслушивать её доводов” и “исходить из презумпции российской виновности” давно пора сделать обязательными в любой вменяемой дискуссии наравне с отказом от рассмотрения проектов вечного двигателя, сколь бы соблазнительно они не выглядели.
Поиски конкретного исполнителя могут, точнее, могли бы иметь смысл только для его примерного, на страх другим убийцам, покарания. Но наше правосудие давно уже стало местом для решения частных вопросов. Когда речь заходит о защите чего-то такого, с чего нельзя получить взятку, оно беззубо и паралично. Качество судейского корпуса не оставляет надежды на улучшение ситуации. К тому же при отсутствии смертной казни покарание растягивается во времени, что порождает дополнительные проблемы, а на суде могут всплыть нежелательные к огласке детали.Так что даже если убийцу и найдут, перспективы выглядят неважно.
Знание того, был ли убийца психопатом, наемником или бескорыстным энтузиастом с вынесенными пропагандой мозгами было бы полезно только для организации превентивных мероприятий по предотвращению таких случаев в дальнейшем. Нет нужды говорить о том, что никто этим заниматься не будет.
И тогда возникает другой, менее очевидный, но крайне неприятный вопрос: а кто, собственно, у нас в Украине, против убийств журналистов? Кто хотел убить Бабченко — понятно, а против был кто? Причем так, чтобы не просто абстрактно и вообще против, а достаточно сильно хотел положить конец такой практике и одновременно имел бы достаточные возможности, чтобы предпринять что-то реальное? Это ведь далеко не первое политическое убийство в Украине, а в последнее время они происходят просто до неприличия часто.
И вопрос повиснет в воздухе. Не видно никого, кому это было бы надо. Те, кто негодует сейчас в соцсетях, надежно изолированы от принятия властных решений. Они не в счет. Они не смогут консолидировать общество, а значит, и все общество даже на выборах будет не в счет, поскольку, за исключением, может быть, каких-то редчайших случаев, будет не в состоянии выдвинуть своих кандидатов, и получит для выбора тот набор проходимцев, который ему подсунут сверху. Ну а тем, кто пробился наверх и получил возможность формировать список кандидатов, выдвигаясь сами или продвигая своих ставленников, популярные и независимые журналисты уж точно не нужны. И даже потенциально независимые, способные в какой-то момент выйти из-под контроля — тоже не нужны. Они нежелательны даже в том случае, если сегодня являются ситуативными союзниками. Союзы в политике — вещь зыбкая: сегодня ты союзник, завтра враг, послезавтра снова союзник. Зато человек, не прошедший многозвенную систему отрицательного отбора, которая является непременным условием допуска в политику, всегда опасен. А если он достаточно популярен — он независим, он может удерживать внимание читателей и зрителей одной своей популярностью и этим опасен вдвойне. И втройне опасен тем, что может стать центром гражданской консолидации.
Это, конечно, еще не значит, что все политики подряд готовы убивать журналистов лично или заказывать их убийства. Но переживать за их жизни и предпринимать что-то для снижения их рисков власть имущие тоже не станут. Их вполне устраивает ситуация “стрижки газона”, когда любую медийную фигуру, получившую широкую известность и ведущую себя независимо, рано или поздно убивают, поскольку заказчик, с одной или с другой стороны, обязательно находится. И тогда на смену убитому в его нишу приходят новые люди умеренной популярности. Которые тоже затем будут расти, пока не достигнут опасной черты. За которой их тоже убьют.
В качестве дежурной отмазки нам скармливают версию о том, что “такие дела раскрываются крайне трудно”. Версия эта рассчитана на людей, вообще не понимающих, как раскрываются уголовные дела. Между тем ничего сложного тут нет — полиция везде и всегда, во всех странах и во все эпохи исходит из очень простых и очевидных вещей — и в этом ее сила и эффективность. Так вот, если говорить о реальном раскрытии дел, а не о навешивании их на кого попало, то их по большей части раскрывают на основе оперативной информации общего характера, большая часть которой собрана заранее и массив которой формируют годами. Только в этом случае можно быстро и продуктивно очертить круг подозреваемых. Но для того, чтобы информация о потенциальных убийцах политических журналистов была заранее собрана, органам, занятым ее сбором, должны быть даны соответствующие указания. Так вот, их некому отдать. У власти нет побудительных мотивов для этого.
Менее всего я хотел бы, чтобы эти рассуждения были восприняты как выпад против нынешней команды персонально. Нет, дело тут вовсе не в конкретных личностях. Сама система власти устроена у нас так, что при любых перетасовках она будет воспроизводить одни и те же подходы — и никогда не будет заинтересована в существовании влиятельных лидеров мнений, находящихся за пределами корпорации. В ярких фигурах, работающих в СМИ, заинтересовано только сильное общество, а оно в Украине сегодня не влияет на власть в достаточной степени. И яркие фигуры, как уже сказано, провоцируют усиление гражданской составляющей, что совсем уже нежелательно для нынешней, никогда не знавшей гражданского контроля власти.
Почему это так? Потому что при отсутствии постоянного, а не от Майдана к Майдану, гражданского контроля и гражданского давления на нее корпоративная власть неизбежно вырождается в очередной клон КПСС и застывает в этой форме. А бюрократии живые герои не нужны. Бюрократии нужны вышколенные функционеры и ещё нужен набор мертвых героев-мучеников, подходящих для мумифицирования в официальном пантеоне — как тут не вспомнить воннегутовских “100 мучеников за демократию”. Мертвый герой, он ведь чем удобен: ему можно придать любую позу и нанести на него любой грим. И чем ярче такой герой был при жизни, тем удобнее будет юзать его после смерти. А это значит, что любой такой герой с какого-то момента просто обречен умереть.
Ну а лет через пять в ближайшем скверике, глядишь, и воздвигнут бронзовый бюст, к которому по праздникам будут возлагать цветы юные пионеры. То есть, конечно, не вот так прямо пионеры — а, скажем, юные мазепинцы. Юные мазепинцы — это ведь уже нормально, да?
В качестве дополнительного бонуса на любом таком убийстве можно поднимать тему о том, что у полиции и СБУ маловато полномочий. И ради общественной безопасности надо их расширить, усилить, ускорить и углубить, снизив порог допустимого применения силы и оружия, и легализовав близкие к власти парамилитарные организации. И подавляющая часть нашего общества в ответ понимающе кивнет — но журналистов убивать от этого не перестанут. Скорее, напротив, их станут убивать чаще — а мы, проснувшись в один крайне скверный денек, обнаружим себя в России-2, неотличимой от России-1.
Что касается заказчиков убийства Бабченко, то тут, повторяю, все понятно. Ну, а чего вы ждали? Мы же на войне. В нас стреляют, иной раз и без промаха. Мы живем в воюющей стране, а гибридная война не предполагает линии фронта, война идет везде. Наше общество расколото. Существенная его часть находится под воздействием вражеской пропаганды и воюет на стороне врага. Нет, это не большинство и не половина, и даже не четверть, но это меньшинство достаточно большое, чтобы извлекать из него материал для чего угодно — от псевдомайданов до убийств журналистов, гражданских активистов и прочих неформатных персон.
А наша бюрократия, в свою очередь, воюет очень плохо, потому что делает это неохотно. А не хочет она воевать, потому что не воспринимает бюрократию на той стороне как своих врагов. Бюрократия в массе своей все еще полагает, что конфликт случаен и должен завершиться перемирием, с закреплением новых границ сфер влияния. Как следствие, шаги по нашей изоляции, во всех смыслах, от России, которые в нынешней ситуации крайне важны, чтобы хотя бы снизить инфильтрацию в наш тыл враждебного элемента и вербовку ими сообщников — это шаги нерешительны, половинчиты (хотя какое там “половинчиты”, когда и десятой доли необходимого нет) и всегда запаздывают. Одним из последствий этого являются участившиеся политические убийства. Есть и другие последствия, и много, но они не так заметны — хотя неприятностей сулят нам не меньше.
Про наступательные действия, сопоставимые с информационной войной, которую ведет Россия против нас, вообще речи нет. Они на нуле. Нет государственной концепции таких действий, как таковой. И погибший Бабченко был одним из немногих россиян, который пытался хоть что-то делать в этом направлении и который сумел пробиться со своими проектами. За это, собственно, его и убили — хотя по сравнению с российской мозгопромывочной машиной деятельность Бабченко напоминала поход против танка с голыми руками. Что было, конечно, смелым шагом. Но очень уж беспокойный он был, пока был жив. Зато теперь его можно отлить в бронзу, поставить на полку и по праздникам стирать с него бронзового пыль, произнося приличествующие случаю речи.
