Марьинка. За три дня до наступления

— Сегодня Марьинку и Красногоровку ровняли с землей. Пытались увезти, кого могли.

В моей трубке звучит голос волонтера Дмитрия Личимана, который уже много месяцев помогает городку едой и с которым в конце мая мы вместе ездили в Марьинку организовывать выпускной для школьников.

Среди 12 волонтеров, среди которых и волонтеры из городского центра помощи, с нами поехали Димина мама и беременная жена Оля.

— А ты разрешаешь ей ехать в зону АТО в таком положении? — спросила я.

— Да вот, 3 месяца не брали с собой. Но сегодня особенное мероприятие, едем к детям, поэтому Оля очень захотела быть с нами.

Дмитрий и его друзья-баптисты с осени прошлого года занимаются волонтерством. Поначалу возили продукты, в основном хлеб, в оккупированый Донецк, разносили его по больницам и подвалам. Когда с Донецком поставили “границу”, то стал возить продовольствие в Красногородку, Авдеевку и Марьинку.

На границе

Из Запорожья выезжаем рано утром, забрав старательно упакованные коробки с подарками. Дорога впечатляет яркой зеленью травы и деревьев.

— Вот и началась “зеленка”, стало опаснее — как-будто читает мои мысли Дима. — Возобновились бои, приходят диверсионные группы. Раньше можно сидеть на блокпосту и видеть, что происходит далеко вокруг. Вот и не решались выходить. А теперь в каждом кусте может сидеть террорист.

Марьинка — это буферная зона.

— Мы доедем сейчас до Курахово, а за ним поставили границу с флагом и надписью, что это Украина. Мне это не очень нравится. Получается, что признали, что за этой границей не Украина?, — сетует Дима.

Вот за этой “границей”, не доезжая 2-х километров до Донецка, Марьинка. Раньше, по сути, она была спальным районом Донецка, потому что многие люди ездили на работу в областной центр. Сейчас там стоят наши военные и город постоянно обстреливают. Чаще вечером и ночью.

— Один раз мы попали под сильный обстрел, били прямо по нашему району. Мы тогда тоже приезжали в школу и когда начало прилетать, то уже детям было не до подарков, они начали разбегаться и прятаться, а мы — быстро уезжать в другой район, — рассказывает по дороге волонтер.

Перед первым же блокпостом между Запорожьем и Донецком Дима снимает видеорегистратор и предупреждает: “Фотографировать на блокпостах нельзя. Они на это реагируют очень нервно. И их можно понять”.

Выезжаем на Донецкое шоссе. Над полями очень низко ходят тучи. Где-то вдали идет дождь, нависают темно-синими красками над зелеными лугами. Дима достает из кошелька пластиковую сине-желтую карточку, на которой написано “Волонтер. Допомога українській армії” и фотография.

— Я хочу вам всем сказать, что если мы попадемся в руки сепаратистов, то нас всех расстреляют. Нас за волонтерство, тебя за Stopfake. Мы уже в списках где-то есть. К стене и расстрел без разговоров. Но могут и помучить, — предупреждает Дима.

Все в машине смеются, хотя сказанное — не шутка. 

Дима вспоминает историю Влада Маховского из Городского Центра Помощи.  Прошлым летом он вывозил людей из Луганска. Таможни тогда не было, волонтер говорил на блокпостах и на этой, и на той стороне цель визита, и его пропускали. Но однажды Влад напоролся на казаков. Они увидели у него списки людей, новые заветы на украинском языке, и приняли за сбушника. Отвели в подвал, начали пытать. Он 6 дней пробыл в плену. Его товарища, скорее всего, убили.  Самого Влада тоже хотели расстрелять. Спасла женщина-верующая, она  уговорила  казаков отпустить его.

— Ему так и сказали, когда отпускали, что мол благодари эту женщину, а так бы убили. Бус его отжали, конечно, выпустили на улицу без ничего, в чем был, документы забрали. Мы его видели через пару дней после плена, у него были следы от окурков на теле. Но ничего, он купил новый автомобиль и продолжает свое дело. А про все дни плена есть его рассказ в ютюбе. 

Городской Центр Помощи и благотворительная организация Храм начали помогать с первых дней войны, они ездили ободряли наших военных, которые были там голые, босые, возили им одежду, еду. А когда пошли бои уже жесткие, то местные жители ложились под танки, говорили нашим военным: “Вы враги. Чего вы пришли на нашу землю”. А они приезжали и даже словом помогали, говорили, что ребята защищают Украину.

Если честно, чуть позже, я узнаю, что и сейчас настроения там не лучше.

Год в подвалах

В сопровождении ВСУ въезжаем в Марьинку. Разбитые окна и обрушенные фасады домов сразу выдают присутствие военных действий.

В центре города вешаем свои объявления, где и когда будем раздавать хлеб. А дальше внизу кормим людей горячими обедами.

— Сегодня, хочу заметить, оживленно, значит, пару дней обстрелов не было, — говорит Дима.

Там же в центре замечаем автомобили Международного комитета Красного Креста с женевскими номерами. Возле них очереди. Горожане стоят за гуманитарной помощью. “Я 103-я” — слышится из очереди.

— Извините, не скажете, что здесь раздают? — спрашиваю я у женщины в очереди.

— Крупы, еду, чистящие и моющие средства, — отвечают мне. — Это очень хорошая помощь.

— Кому дают?

— По спискам. Пенсионерам, безработным, малоимущим.

— А как вы узнали, что сегодня будут раздавать?

— Некоторых обзванивали. Люди друг другу передали.

Спрашиваю, были ли обстрелы.

— Да. Обстреливали. Но сегодня ночью еще ничего, а вот вчера! Ужас, что было. Земля тряслась, всю ночь. Очень страшно.

— Сегодня пока тихо?

— Пока да.

Долго возле очередников не задерживаемся — нам нужно подготовить школу к празднику, установить аппаратуру к выпускному.

Во дворе уже ждут выпускники. В этом году выпустились всего 9 человек.

— Привет. Вы уже решили куда будете поступать? — сразу расспрашиваю я ребят.

— Куда возьмут, — немного стесняясь отвечают девочки.

— Но все-таки? Вы же куда-то наметили?

— Я хочу быть доктором. Буду поступать или в Полтавский, или в Запорожский.

— А я — архитектором. Буду пробовать в Харькове.

— А я в Донецкое училище на педагогический, хочу быть учителем младших классов.

С таким же вопросом подошла и к парням.

— Я никуда не буду поступать.

— Почему?

— Денег нет. Это нужно все время ездить в Донецк, на дорогу и так далее.

— А поступить на бюджет и с общежитием не думал?

— Нет. Это от родных далеко.

— Но студенты уезжают учиться в другие города, это нормально.

— Нет. Я останусь с семьей.

Школа в Марьинке старая, без ремонта. Некоторые стекла выбиты, от военных действий досталось и им. На втором этаже — стенды, посвященные охране природы, русскому и украинскому языках. Читаю, фотографирую.

— Это только то, что осталось — комментирует проходящая мимо учительница. — Тут все было в стендах, красиво. Осколками побило. Хотите в мой класс зайти? У меня вот в январе в классе выбило окна. Но ученики приходили все равно, сидели в холодных классах.

— Они здесь весь год прожили в подвалах. После 21:00, тихо на улице или не тихо, все-равно спускались в подвал. У меня у самой квартира без стекол, без окон. Жила у коллеги тут, поближе к школе. Сейчас так и живу, закрыла окна ДСП. Встаем утром и думаем: “Добежим, или не добежим до школы. Да и детей, наверное, сегодня не будет”. Приходишь, а дети уже сидят, ждут. Под обстрелами, под пулями, но куда деваться? Остались те, у кого некуда уезжать и не на что. У которых больные в семье, или вот девочка, сирота круглая, есть в классе — ни мамы, ни папы, живет со старшей сестрой.

За время войны в городке от обстрелов погибло около 40 человек.

— А еще с инфарктами, от страха, или парализовало кого-то на нервной почве, — горюет собеседница.

— А вы почему не уезжаете?, — спрашиваю.

— Мне до пенсии осталось 2 года. А куда я? У кого пенсия, те еще могут себе позволить уехать.

Лечим бронхи тройным одеколоном

Пока волонтеры готовят сцену, мы с Димой выходим в центр. Проходим мимо сгоревшего трехэтажного дома.

— Местные уже знают, что по траве тут гулять нельзя. Собаки кое-что разминировали, но не все, — говорит Дима.

Мы заходим в дом. Здесь до нас уже побывал 24-ый канал, так что мин не должно быть.  Дима — первым, я по его следам. Пробитые перегородки, ржавые остатки бытовой техники, запах гари.

Возле разрушенного дома стоит пожилая женщина. Начинает разговор Дима:

— Завтра приедем хлеб раздавать. Недалеко от вашего дома.

— Ой, хорошо. Мы вас ждем. И три дня назад ждали, а вы не приехали.

Я встряю в разговор, специально на украинском:

—   Вам пенсію привозять?

Бабушка тоже переходит на украинский.

— Ну а якже. Двісті восемдесят за свет отдала зразу. Бо якщо не віддать, то воно накопляється, накопляється и за квартіру пошті двісті гривень. А ми в подвалі пошті всю зиму просиділи.

— Мы привозили продукты, — говорит Дима.

— Куди, в подвали?

— Да.

— Я ні разу не получила. І, ето самоє, бронхи обострились, що я вже тільки не пробувала — нічого не допомагає (кашляє). І сиропи в аптеці, і народними средствами пробувала. Водку гарячу пила, одеколон тройний. Оце зараз мені посовітували дєтским. І тоже — стоїло восемь, зараз двадцять дев'ять п'ятдесят. Кх... інтєрєсно. А що робить? Живим же в гроб не ляжеш. Може доб'є хтось (сміється).

Дима спрашивает у бабушки, ее зовут Люба, чем им помогают в городе.

— Мені он поміг хлопчик вставить вікна. В долг поставив. Дай Бог йому здоров'я. Я і в магазин ходжу, там мені теж в долг дають.

— В магазин хоть продукты завозят?

— Завозять. І ковбаса є. Дорогуща, правда. І що то за ковбаса? Я кусочок сала візьму собі краще. Да, молодьож, ви, канєшно, попали. Я і ту війну пережила. Я — з 39-го року, і тоді в погребі сиділи. Вода була там, а ми вєток накидали, і сиділи. А що робить?

— А солдаты вас не обижают? Не мародерствуют? — спрашиваю я.

— Ні, ні, ні. Я йду, вони мені: “Добрий вечір”, я їм: “Добрий вечір, дітки. А що? Вони що, винуваті?”.

— Не грабят?

— Ми тут пожилі люди, бідні, у нас немає що грабить.

— А молодые, которые повыезжали и квартиры пооставляли?

— Та ні. Мородерства в нас наче не було такого...

К нашему разговору присоединяется приходящий мимо сосед бабы Любы. У него другая версия про мародерство.

— О,не було... канєшно. Хочете знать? Поїдьте в Курахово на Нову Пошту спитайте, що там відправляли. І ворота, і забори. Машини крали. Ходили гаражі відкривали? Відкривали.

— А кто этим занимался, местные или приезжие?

— Приезжие.

— Откуда?

— І з западной України, і з Дніпропетровська... Вони нам прописку не показували. У формі, з автоматами.

“Не надо было меня освобождать. Я бы лучше жил под гнетом капитализма”

Наш собеседник не очень доволен украинской властью. Говорит, что даже собирался уехать рабо тать в Донецк, но не пустили — сказали искать работу дома.

— Освободили от всего: от работы, от жилья, от вещей, абсолютно от всего. Если посмотреть украинское ТВ,то ДНР сами по себе стреляют, сами себя душат, сами себя убивают. А теперь я вам скажу, здесь новая очистная станция строилась, пойдите туда загляньте. 24 августа залезли там, все забрали — это украинская армия. Здесь никого не было из ДНР. Пойдите посмотрите. 2 недели вырезали все. И в комбикорм загляните, если пустят. Хоть бы копейку дали. Вставить стекла.

— Так в горсовете висит объявление, что помогают с ремонтом, — напоминает волонтер.

— Где висит? Для кого висит? — повышает тон мужчина. То для таких, как вы, висит. Я прихожу, говорю: “Дайте мне два мешка цемента, я сам все сделаю”. Они говорят: “Денег нет”. Так я вам завтра прийду за квартиру платить, вы мне с тех денег и дайте.

— Вставили окна после лета. Как 25 января — опять повыбивало, прилетел снаряд.

— А кто стрелял 25-го?

— Украинская армия.

— Откуда вы знаете?

— Видели наши, что стреляли, лупили по Донецку, развернули ствол и сюда. Я, например, никого не трогал, абсолютно, жил себе. Пришли меня освобождать, не надо было меня освобождать. Я бы лучше жил под гнетом капитализма, — возмущается мужчина.

— Это натуральный геноцид своего народа, только этот народ разговаривает не так, как они, — уверен наш собеседник. По ходу дискуссии он входит в раж.

— А вот теперь я вот вам что скажу. Мой отец воевал и он, получается, враг.

— Нет, — говорю я.

— Ну как нет? Вся советска армия — враги. Порушили все памятники. У отца есть награды.

— Нет. Не враги.

— Слушайте меня дальше. Шо такое георгиевская ленточка? Она на орденах, на медалях. Почему моему отцу давали медаль с георгиевской лентой. Почему ее здесь нельзя повязать?

— Закон про советскую символику не касается орденов и медалей.

— А он что, не имеет ее право носить теперь?

— Имеет.

— Ага, попробуй тут.

— Вот смотрите. Была революция, свергли царя. В Ленинграде остался памятник Николаю ІІ, восседаемому на коне. Зачем валить памятники? Только что смотрел телевизор. Там в метро есть стеллы Великой Отечественной войне, Ленину. Позакрывают, сбивать будут. Зачем? Это лишние деньги. Лучше отдать сюда их.

— Памятники Великой Отечественной войны не сносят. Ленинов — да. Ленинов нужно убрать, — пытаюсь я доказать что-то собеседнику.

— А чем он плохой был, Ленин? Чем? Какая разница между ним и властью, которая сейчас? А как сейчас с историей. Украина с Польшей дружили-дружили, целовались. Хоп, новый президент. Этот поехал руку протягивать, а тот не пришел на встречу. Не будет он встречаться с бендеровцем, который поляков сжигал, 100 тысяч, или сколько. 11 июля нас разбомбили, кончился газ. Нету и, наверное, не будет. Я сравниваю с Донецком. Только чуть-чуть с газом что случилось, приехали плохие ДНРовцы и быстренько отремонтировали. А здесь нет газа — и не надо. В декабре за свет заплатил 330 гривен, потому что начинаются долги.

Далее идет перечисление тарифов.

— Никто не говорит, что наше новое правительство — хорошее, — пытаемся мы примирится.

— А зачем тогда за него эти придурки головы свои ложат?

— Не за него.

— А за что?

— За страну. За целостность страны.

— Нету уже страны. Ее продали, — бросает мужчина.

— В вашем воображении нет. А в моем есть, — защищаюсь я.  

— Еще давно-давно, когда я был молодой, как вы, на машине работал. Я приезжал на Западную Украину и был там москалем. Хотя я украинец. У меня в паспорте написано — украинец. Но туда я приезжал — “москаль”. Я понимаю, есть бандиты, террористы. Так занимайтесь террористами, а не установками, оружием массового поражения “Град”, бомбить население. Здесь были террористы до 11 июля, месяцев 5, наверное. Я спокойно ездил на базар, никто меня не трогал. 11 числа прилетает к нам “подарок” с Антоновки. Мы на скамейке сидели. Ну, конечно, террористы стреляли с Донецка (сарказм). Только снаряды крученные, облетают дом и залетают с другой стороны, — иронизирует наш собеседник. 

В Марьинке ловит только российское и сепаратистское телевидение. Какие взгяды оно транслирует, всем известно.  

Вот и школьная учитель ница говорит, что идет гражданская война.

— Знаете, есть поговорка из двух сорящихся виноват тот, кто мудрее. Вот пусть тот, кто мудрее, сядет за стол переговоров, найдет какой-то общий язык. При чем здесь мы? Не знаю. Мы оказались здесь под обстрелами вообще не понятно почему и за что. Уже даже Донецке спокойно, у меня есть дети в классе, которые переезжают туда, — жалуется женщина.

С 29 мая ситуация в Марьинке очень ухудшилась.

В прошлое воскресенье в Марьинку ворвались ДРГ ( диверсионно-разведывательная группа), начался бой, перестрелка, прямо возле церкви, где волонтеры кормили людей горячими обедами. Пуля ранила сестру Ольгу — повара, которая готовила обеды.

Вчера же город, по словам волонтеров, которые отвозили туда еду, Марьинку и Красногоровку “ровняли с землей”. Дима и его команда пытается сейчас вывезти из города побольше людей, в первую очередь детей. Он просит, чтобы за них помолились.

— По 200-ым не говорят, но завтра буду лично спрашивать. Завтра попробуем прорваться или в Красногоровку или в Авдеевку. в Марьинку, пока не пускают, там зачистка, — коротко сообщил волонтер.

Алина СУГОНЯКО