Игорь Коротченко: “От Януковича в Кремле ждали большего”

С одним из самых авторитетных российских военных экспертов LB.ua поговорил о том, как изменится Россия после возвращения на президентский пост Владимира Путина и что ожидать от нового-старого президента РФ Украине.

“Мы ждали, что Янукович будет менее местечковым, а будет мыслить более глобальными категориями”

Сегодня многие прогнозируют, как изменится Россия с возвращением Путина на президентский пост. Стоит ли ждать, по вашему мнению, каких-то кардинальных изменений?

Все будет зависеть от того, каким будет Путин “номер три”. Если хотя бы часть из тех вещей, которые он озвучил публично, будут реализованы, разумеется, мы увидим и новую Россию, и нового Путина. Вопрос заключается в том, насколько глубокой будет трансформация правящей команды. Известно, что предшествующие два своих президентских срока, а также период, когда Путин был премьером, костяк вертикали власти составляли те кадры, на которых Путин опирался, начиная с 2000-х годов. Сегодня новое время требует новых людей и поэтому ярким индикатором будет состав нового правительства. Будет ли это тасование одной и той же колоды путинских назначенцев или мы увидим принципиально новых людей? Насколько готов к этому Путин? Мне кажется, что в определенной степени он к этому готов.

Ключевой вопрос сегодня в российском обществе — это запрос на социальную справедливость и борьбу с коррупцией. Путину и премьер-министру Медведеву предстоят непопулярные реформы, связанные с непопулярными социальными решениями. Здесь может образоваться такой разрыв между социальными ожиданиями в обществе и практическими шагами власти. Конечно, многое будет зависеть от того, насколько те люди, которых называют лидерами несистемной оппозиции, сумеют дальше находиться на мейнстриме общественных ожиданий. По крайней мере, среди среднего класса. Но то, что Путин будет меняться, совершенно очевидно, и лучшим индикатором будет состав нового правительства Российской Федерации.

Изменятся ли как-то отношения между Россией и Украиной или они по-прежнему останутся такими же натянутыми?

Мы очень многого ждали от Януковича. Ждали, что это будет чуть ли не друг России. Но практика показала, что украинские лидеры — прагматики, которые в тоже время зависимы и от своих экономических спонсоров, и от тех групп национального украинского капитала, которые их приводили к власти. Поэтому, очевидно, что логика украинско-российских отношений во многом будет определяться экономическими реалиями. А эти реалии такие, что никто не хочет дотировать Украину, и за все с нее собираются брать по рыночной цене. Более того, по мере того, как будут вступать в действия эти газопроводы, которые строятся — “Северный поток” и “Южный поток” — с Украиной будут разговаривать все более жестко. Конечно, здесь есть опасность нарваться на ответные действия в плане решений по Черноморскому флоту России.

Имеете в виду пересмотр “харьковских соглашений”?

Я имею в виду экономическую составляющую. Будут выдвигаться все новые экономические требования, которые будут пытаться компенсировать потери украинского бюджета. В целом, я думаю, с Украиной отношения будут оставаться сложными, во многом они будут диктоваться экономическими противоречиями элитных группы Украины и России. Вопросы газа, Черноморского флота РФ по-прежнему будут педалироваться, составлять большую часть двухсторонних отношений, и не утратят своей актуальности.

Что может сделать Украина, чтобы минимизировать риски обострения?

Мне кажется, что Украина должна учитывать самые болевые точки в двухсторонних отношениях. Первое — это Черноморский флот. Эта самая главная болевая точка. Россия была бы заинтересована в том, чтобы процесс перевооружения ЧФ, введения в строй новых подводных лодок и кораблей, происходил максимально в доброжелательной обстановке. Чтобы не вставляли палки в колеса и не препятствовали. Другими словами, чтобы проблемы Черноморского флота не служили разменной монетой в наших отношениях.

Второе, мне кажется, что Украина недооценивает потенциал сотрудничества, в частности в военно-технической сфере. Например, выдвигает нереалистичные требования по ракетному крейсеру, который раньше назывался “Украина”. Чтобы загрузить николаевские судостроительные предприятия, надо не выдвигать идею о продаже этого корпуса за 300 млн. долл., а все-таки быть реалистами. То есть продать его по цене металлолома с тем, чтобы потом в процессе восстановления этого корабля задействовать потенциал украинской судостроительной отрасли. У России, насколько я могу судить, есть интерес к этому кораблю, но он совершенно четко основан на том, что мы не будем платить денег, которых он не стоит.

Насколько важен фактор личной симпатии глав двух государств?

Сейчас есть определенного рода разочарования.

Почему?

В Москве ждали, что русский язык получит статус второго государственного. Это важно для нас ментально. Ждали, что Янукович гораздо в большей степени будет интегратором, чем это происходит сейчас. Мы ждали, что он подключит Украину к Таможенному союзу и в перспективе к Евразийскому союзу. Были завышенные ожидания, связанные с тем, что у нас была некая идеологизация.

А на самом деле Янукович оказался человеком несколько иным. Но это его выбор, как политика и того, как он понимает интересы Украины. Я не хочу сказать, что мы ждали украинского Лукашенко, нет, конечно. Но мы ждали, что он будет менее местечковым, а будет мыслить более глобальными категориями. Получилось так, что все-таки он в определенной степени не оправдал тех ожиданий в российском общественном мнении и части элит. Это мое ощущение.

“Для нас главная война — либо внутренний вооруженный мятеж на Северном Кавказе, либо локальные войны и конфликты на южном направлении”

Давайте вернемся к России. Какая, из реформ, начатых Дмитрием Медведевым, будет, по вашему мнению, продолжена Путиным?

Прежде всего, военная реформа. После российско-грузинской войны пришло общее понимание того, что армия, которая досталась нам в наследство от Советского Союза, и которая сохранялась у нас 18 лет после его краха, оказалась нежизнеспособной. В первую очередь потому, что ушла угроза глобальной большой войны, к которой мы готовились. То, что мы унаследовали — это система кадрированных воинских частей, где было ограниченное количество офицеров, небольшое количество техники в виде “неприкосновенного запаса”. В условиях подготовки или начала большой войны мы планировали проводить мобилизацию в течение месяца, расконсервировать технику и дальше в таком классическом варианте направлять войска в район боевых действий.

Практика показала, что такая модель нежизнеспособна, в том числе в ходе первой и второй чеченских войн. Сейчас возникает проблема локальных войн, и к ней модель армии должна быть максимально приспособлена, чтоб после сигнала тревоги можно было взять бригаду или две, и в полном составе, не проводя каких-то мобилизационных или организационных мероприятий, перебазировать ее и сразу пустить в бой. Вот это нужно сегодня.

Угроза большой войны сегодня представляется маловероятной, мы все больше и больше привязываем Запад, в частности Европу к себе посредством встраивания наших энергоресурсов в их структуру экономики. То есть происходит взаимное проникновение, усиливается взаимозависимость, и в этих условиях любой военный конфликт между Россией и НАТО будет одинаково бить по двум сторонам. С другой стороны мы себя страхуем от большой войны наличием ядерного оружия.

Что Вы называете большой войной?

Это война, скажем, между Россией и НАТО. Сегодня вероятность такого сценария оценивается ближе к нулю. Мы провозгласили, что в случае агрессии против нас превосходящих сил противника даже с обычным вооружением мы используем ядерное оружие как меру по нейтрализации такой угрозы. Соответственно, то же самое мы делаем в отношениях с Китаем. Поэтому для нас главная война — либо внутренний вооруженный мятеж на Северном Кавказе, либо локальные войны и конфликты на южном направлении по опыту и сценарию грузинской войны. Это может быть прорыв исламистов из Афганистана на постсоветское пространство, масштабная дестабилизация и дальше экспорт ее в российские мусульманские регионы. К таким типам войн мы сегодня готовимся. Вот это направление военной реформы однозначно будет Путиным продолжено.

А как насчет остальных реформ?

Что касается других реформ, то вопрос заключается в том, что надо уходить от сырьевой экономики.

Инновации, “Сколково”…

“Сколково” с чего началось? С того, что там украли деньги на дорогу. Так, что очень важным направлением останется борьба с коррупцией, что провозглашалось. Реально эта борьба не началась, и нужны четкие посадки коррупционеров. Особенно в сфере оборонно-промышленного комплекса, где есть просто вопиющие случаи.

В целом, конечно нужна глобальная структурная реформа российской экономики. Надо увеличивать сегмент машиностроение. Самая большая проблема в том, что увеличивать этот сегмент мы можем в первую очередь за счет экспорта оружия. Кстати, кооперация с Украиной очень важна. Радует назначение Саламатина (Дмитрий Саламатин 8 февраля 2012 года назначен министром обороны Украины — LB.ua). Это человек, которого в России знают и высоко ценят его потенциал. Саламатин — прагматик и с ним можно договариваться. Это назначение нужно так же для украинской армии, состояние которой недопустимо низкое. Мы готовы здесь выходить на новый формат сотрудничества, хотим делать совместную систему ПВО-ПРО, готовы с Украиной взаимодействовать. А те активы, которые есть в украинской оборонке, будут для нас очень привлекательны. Либо в формате совместного производства, либо в покупке по рыночной цене в области авиастроения, в частности КБ Антонова и “Мотор-Січ”.

После последних многотысячных акций протеста оппозиции в России наконец-то заговорили о необходимости политических реформ, либерализации закона о партиях и даже возобновлении выборов губернаторов. Возможна ли реализация таких законодательных изменений в ближайшем будущем?

То, что Медведев обещал в плане либерализации политической системы, будет исполнено. И то, что Путин обещал Медведеву, все обязательства будут выполнены. Но нам надо найти этот баланс, потому что мы помним губернаторов, которые не подчинялись Москве. Самая большая опасность в том, что влиять на политические процессы опять же будут финансы. То есть человек, который будет ставленником каких-то олигархических и финансовых группировок, на имеющихся ресурсах может легко выиграть выборы. Поэтому систему фильтров надо как-то сохранять, а в законодательстве сохранить норму о том, что даже выборный губернатор может быть отправлен в отставку главой государства, например по недоверию.

И еще, на мой взгляд, надо уходить от названия президент для руководителей северокавказских республик. У нас президент должен быть один — президент России, а все остальные должны быть либо губернаторами, либо главами регионов. Проблема северокавказского сепаратизма остается главной угрозой безопасности России и ее территориальной целостности. То есть регион не спокоен, а местные элиты занимаются тем, что перекачивают бюджетные трансферы себе в карман. Там уровень коррупции запредельный, зачастую боевики рекетируют бизнес, и таким образом создается самоподдерживающая среда для финансирования банд подполья. Эта угроза никуда не исчезла, как и проблема сепаратизма, особенно на Северном Кавказе. Это одна из болевых точек в ближайшие 2-3 десятилетия в развитии России.

“Для Путина важно подготовить преемника, но уже не такого технического, как Дмитрий Медведев”

Многие сегодня уверенны, что и Владимир Путин после следующих шести лет президентства снова будет баллотироваться. Это возможно?

Думаю, что он сегодня об этом не думает. Для него сейчас главное, чтобы сегодняшняя протестная активность конституционным полем была снята. Конечно, то, о чем вы спрашиваете, потенциально реально. Но согласится ли общество еще на один шестилетний срок Путина? Об этом можно говорить только с определенной степенью вероятности, потому что никто не знает, какие события будут происходить. Я все-таки думаю, что для Путина важно подготовить преемника, но уже не такого технического, как Дмитрий Медведев. Нужно будет готовить полноценного преемника на тот случай, если он не пойдет на второй шестилетний срок. Хотя власть такая штука, что с ней расстаются очень тяжело. Поэтому не исключаю, что Путин примет решение снова баллотироваться и победит. Может быть, не с таким перевесом, может быть, во втором туре.

Не грозит ли это дальнейшей эскалацией политического напряжения, возможен ли в принципе дальнейший рост уличных протестов в среде несогласных?

Если бы Путин победил с результатом 51-53% , мне кажется, протестная активность была бы гораздо выше. Но почти 64% (даже при том, что могли быть какие-то мелкие нарушения) — это очень хороший результат. И Путин, и Медведев сейчас очень активно вовлекают несистемную оппозицию в процесс переговоров. Мы видимо совершенно немыслимые вещи, когда например, Удальцов или Немцов сидят за одним столом с Медведевым. Если бы об этом сказали три или четыре месяца назад, в это никто бы не поверил. В любом случае, власти хотят самых буйных встроить в легальный политический процесс и дать им возможность действовать на политическом поле и конкурировать. Хотя понятно, что в первую очередь будет конкуренция за ресурсную поддержку. Понятно, что взять деньги на политическую партию можно либо в Кремле, либо где-то на Западе. Я все-таки думаю, что политические протесты потихонечку должны сойти на нет. Но после того, как начнутся непопулярные решения, связанные с повышением тарифов на энергоресурсы, на коммунальные платежи, и в целом, если кризис серьезно затронет Россию, может быть и расширение протестной волны.

Антонина ЦИМБАЛЮК