Жертвы контроля. Почему мы растим детей для фюрера

Когда министр внутренних дел Британии утверждала, что “реальным людям” не нужно шифрование трафика в мессенджерах, имея в виду, что нормальным, честным людям нечего скрывать, она просто немного опережала свое время. Конечно, нам, “реальным людям”, хочется “шифроваться”, несмотря на степень честности и реальной необходимости что-то скрыть. Нам просто не нравится, когда кто-то облеченный властью — какой-то Старший Брат, Отец Народов или еще какой-нибудь фюрер — сует нос в нашу личную жизнь. Но уже наши дети, скорее всего, будут именно теми “реальными людьми”, к которым взывает британский министр, ратующий за полную прозрачность каждого во имя безопасности всех.

Мы последнее поколение, для которого соотношение безопасности и свободы, приватности и контроля — предмет для споров и даже протеста. Нашим детям горячность родителей в этом вопросе будет казаться странной. Потому что они, как мы, не пропадали на целый день на улице, на стадионе, по квартирникам. У них, как у нас, не было одного стационарного телефона на пять квартир для Самой Экстренной связи с родителями и крика с балкона как постоянного канала связи. Они не встречаются, как мы когда-то, с родителями мельком за завтраком и мельком же за ужином, где мы давали односложный ответ на сакраментальный вопрос “сделал уроки?” и уклончивый “как там в школе?”. Они крайне редко бывают предоставлены сами себе, как были предоставлены себе мы, безо всякого контроля, под собственную ответственность, на свой страх и риск.

Тогда было полно несчастных случаев. Увы, многие советские школьники знают, как выглядели “школьные похороны”, — обычно это были жертвы трагедий на стройках, водоемах и дорогах. Теперь мир стал еще ужаснее — опасности кругом, злодеями кишит каждая подворотня, криминальная хроника ежедневно леденит кровь жуткой статистикой и не менее жуткими подробностями. Мир стал адским местом — таков общий глас.

Общий глас, конечно, сильно преувеличивает. Мир не стал опаснее, он стал лучше информирован. Мы в счастливом неведении выхватывали железки прямо из-под ковша экскаватора — потому что кто-то нам сказал, что это осколки авиационной бомбы, — и искренне не понимали, почему экскаваторщик, увидев нас на осыпи котлована, бледнел как полотно. А наши родители в счастливом неведении зарабатывали в это время на хлеб насущный. Они и теперь не знают половины из того, чем занимались их выросшие дети в свободное от школьной скуки время. И хорошо, что не знают. Может, только поэтому до сих пор живы.

Но мы-то с вами знаем, как страшен мир. И кто обвинит нас в том, что мы пытаемся обеспечить нашим детям безопасность? Или хотя бы убедиться в том, что наше сокровище цело и невредимо, раз уж мы не можем хранить его в сухом прохладном месте без доступа солнечного света. И что в этом такого — позвонить раз в день маме и сказать... Ну, ладно, два раза в день позвонить маме. Или три. Или даже пять — для мамы ведь не жалко. Или, ладно, мама сама позвонит узнать, где ее чадо, и чем занято, и съело ли суп, и благополучно ли перешло дорогу, и еще раз — потому что переходов два,  и какие оценки получило, и село ли уже делать уроки, а тогда почему так шумно, ты все еще на улице?.. Конечно, узнать заранее о полученной двойке — это даже хорошо: пока дитя предстанет пред ваши ясны очи лично, вы уже выместите зло и разочарование на фарфоровом сервизе и перейдете к конструктивному вопросу “как жить дальше”. Так что в деле безопасности для ребенка мобильная связь иногда действительно играет некоторую роль.

Но в большинстве случаев полная и ежеминутная доступность и подотчетность ребенка строгому родительскому “где ты?” и “чем занимаешься?” почти никак не связана с безопасностью. Это дань родительскому неврозу. В эпоху, когда телефон был один на этаж и ради звонка маме на работу нужно было ломиться к соседке с темной репутацией, это делалось только в случае аврала. Теперь частота контактов с дитятей наращивается как снежный ком — мало одного звонка о том, что “я уже дома”. “Я зашел в дом”, “я поел суп”, “я сделал уроки”, “я пришел в спортшколу/на музыку/в худшколу/на английский”, “я снова дома”. И это в том случае, когда не нужно отчитываться о каждом переходе через дорогу.

У Станислава Лема в одном из рассказов о пилоте Пирксе описан глюк системы безопасности космического корабля, который привел к крушению. Сбой был связан с тем, что бортовой компьютер посылал все больше и больше запросов к разным системам корабля, чтобы лучше обеспечить его безопасность. Наконец запросов и ответов стало так много, что программа проверки захлебнулась, корабельный компьютер завис и корабль разбился при посадке. Что-то подобное случается с родителями, одержимыми вопросом безопасности, — они посылают и посылают запросы и постепенно формируют невроз и у себя, и у ребенка. И хорошо еще, если при этом корабль не разобьется — ребенок, отвечая на звонок, успеет отреагировать на опасную ситуацию на улице или мама, услышав в третий раз за пять минут, что “абонент не может принять звонок”, не будет доставлена в больницу с приступом стенокардии.

Но ладно бы только мобилка. Ее можно отключить, забыть дома, выключить звук или просто в упор не слышать. Но и мама может оказаться находчивой и выберет, например, опцию “позвонить другу”. Или классному руководителю. Или еще кому-то из ближнего круга, кто может о тебе порассказать много интересного. Обеспокоенные родители могут прибегнуть и к более изощренным и технологичным методам, сделав слежку ненавязчивой, постоянной и никак не зависящей от воли дитяти. Из того, что уже имеется на вооружении у родительского невроза, — часы с GPS-датчиком, передающие информацию о местоположении ребенка на родительский комп, функция принудительного включения мобильного телефона, дающая возможность родителям услышать, что происходит вокруг их чада, наконец, самые обычные камеры, развешанные в квартире (и не только), передающие изображение на родительский монитор в режиме реального времени.

Повторю, потому что важно: в большинстве случаев это вовсе не “ради безопасности ребенка”. Это ради нашего родительского спокойствия. Мы знаем, где он, слышим (в идеале — видим), чем он занят. Мы можем удостовериться в том, что он в безопасности и заодно узнать, делает ли уроки. Разумеется, в экстренном случае, когда действительно что-то случится,  мы, возможно, это быстро обнаружим и поспешим на помощь. Но, во-первых, можем и не заметить — даже веб-камеры в квартире, если только они не летают по всему дому за ребенком, не гарантируют стопроцентной прозрачности. Во-вторых, опасные ситуации встречаются довольно редко, а пока их нет, мы будем использовать функции слежения для того, чтобы контролировать наших детей.

Конечно, как честные люди и ответственные родители мы не станем скрывать от детишек, что мы подсматриваем за их личной жизнью. Проходя мимо камер, они будут посылать нам воздушные поцелуи или рассказывать о том, как дела в школе. Им, может, даже понравится эта игра в “недремлющее око Мамы и Папы”, которых они сами не видят, но которые видят их, слышат их, все знают и все могут. Это вполне мимишно, пока деревья большие. Но дети имеют обыкновение вырастать и становиться взрослыми.

Привычка — или даже потребность — находиться под постоянным контролем не исчезнет только оттого, что человеку выдали паспорт, аттестат зрелости или трогательный сверток в роддоме. Прочная связь “безопасность—контроль”, которую родители сформировали в их мозге, обеспечит кому-то в будущем возможность контролировать их и дальше — уже взрослых, налогоплательщиков и избирателей. Покупать их свободу за обещание безопасности — почти так же, как это делаем мы, хоть и из совершенно других соображений. Потребность скрыть что-либо — что-то личное, интимное, постыдное или, наоборот, святое — у наших детей просто не будет сформирована.

На тех, кто готов принять риск ради свободы, и тех, кто готов поступиться свободой ради безопасности. Собственно, для последних “свобода” и “риск” — это умозрительные категории, не сформированные практикой. От того, чего ты не знаешь, чего у тебя никогда не было, отказаться легче легкого.

Стопятьсот публикаций психологов и прочих специалистов по детям и семейной жизни посвящены тому, что “нельзя делать ребенка своей собственностью” и что нужно “научиться отпускать ребенка”. Главный посыл этих публикаций — ”видеть в ребенке личность”. Но наш постоянный контроль над ребенком — это нечто прямо противоположное. Мы делаем из ребенка свою собственность не только тогда, когда тягаем его по десяти кружкам, школам развития и спортивным секциям — не для того, чтобы дитяти было хорошо, а для того, чтобы мама могла хорошо думать о себе. Не только тогда, когда в директивном порядке назначаем, с кем ему дружить и кого любить, а от кого держаться подальше. Не только тогда, когда вместо него решаем, замерз он или проголодался. Мы делаем то же самое постоянным надзором, требованием ежечасного отчета, просмотрами аккаунта в соцсетях и т. д.

Наши дети взрослеют без выраженного личного пространства. Как верно подмечено героем “Сферы”, “ты бы не сделал этого, если бы знал, что на тебя смотрят — верно?”. А ведь постыдное, сделанное втайне “это” как раз то, что делает нас самими собой, такими, какими мы есть, когда никто на нас не смотрит. Да, в такие моменты мы иногда делаем странные вещи. Но они зачем-то нам необходимы. Можно ковырять в носу или, задрав юбку, чесать ягодицу, не потому, что чешется, а потому, что можешь. В знак абсолютной свободы и интимности момента.

Быть предоставленным самому себе, принимать риски, связанные со свободой, — это был необходимый элемент взросления нашего, последнего доцифрового поколения. Когда говорят о “поколении миллениалов”, “поколении центиалов” и т. п., которых “нам не понять”, потому что они “выросли с гаджетами”, замечают что угодно: естественность, с которой они пользуются электроникой как частью собственного тела, коммуникативные практики, сформированные соцсетями, клиповость мышления, визуальность вместо текстуальности, креативность вместо накопления знаний и т. д. О “прозрачности” их личной жизни тоже говорят, когда очередная 12-летка выставляет свои фото топлес в “Инстаграмм”. Но вот что характерно: такие разговоры обычно сводятся к вопросу, куда родители смотрят.

Самый страшный приговор для родителей — не досмотрели. Если с ребенком приключится что-то страшное, почти наверняка в трагедии признают виновными именно родителей. Возможно, не первой строкой, но в шорт-лист обвиняемых молвой родители обязательно войдут. Даже если ребенка на пешеходном переходе собьет проскочившая на красный машина, найдется хотя бы один голос, который громко поинтересуется, почему ребенок был один и куда смотрели родители. И ладно бы только этот (увы, не одинокий) голос. Папа с мамой и сами будут до конца жизни винить себя за то, что были где-то. Что не досмотрели.

Вот потому мы и смотрим. Во все глаза. С привлечением всех чудес техники. Дабы если не предотвратить, то хотя бы убедиться в том, что нет, пока ничего не случилось. Но... постойте... Он ведь уже полчаса как должен быть в музыкальной школе! Алло! Заюшка? Где тебя носит, оболтус? Чтобы через пять минут духу твоего там не было!.. И помни: Я ТЕБЯ ВИЖУ! Всегда.

Екатерина ЩЕТКИНА