“Если бы это была не Украина, никто бы не сводил со мной счеты”

— Как вы теперь говорите: “в Украине” или “на Украине”?

— Конечно, я говорю “в Украине”. Происходит очень сложный внутренний водораздел. Потому что можно ведь и к русскому языку отнестись как к форме украинского диалекта, понимаете? Сложно сказать, кто здесь имеет решающее слово. Но название государства и предложное управление — [это] должно решать само государство. Мы же уважаем мнение других стран, мы же говорим “Кыргызстан” сейчас вместо “Киргизия”, правда?

— Но вы же при этом голосовали за присоединение Крыма.

— Это не так. Как только объявили, что такое предстоит, я схватила детей и уехала в Таиланд (о том, что Крым был присоединен к России неправильно, заявлял и сам Вороненков — по его словам, в Госдуме за присоединение Крыма кто-то проголосовал его карточкой без доверенности — прим. “Медузы”). Могу даже фотографии прислать, я каждый день постила из Таиланда, каждый день — и непосредственно во время голосования, и прямо в эту минуту вот. Чтобы всем было понятно, что меня там нет (на сайте Государственной думы утверждается, что Максакова голосовала за присоединение Крыма к России — прим. “Медузы”).

С моей точки зрения, это было сделано в нарушение федерального закона о референдуме. Даже если говорить, что Крым — автономная часть Украины, которая в состоянии часть решений принимать самостоятельно, но просто превысила все возможные полномочия… Даже если не брать эту сторону вопроса, если считать, что это их собственный “крымский грех”. Даже в этом случае мы, Россия, должны были проводить [собственный] референдум, а не какое-то непонятное голосование в Государственной думе, которое бы придавало легитимность всему этому процессу. Поэтому Крым удерживается не[правомерным] путем. Законодательно это урегулировано не было.

И по моему отсутствию это было видно. Потом, когда был прием в Кремле, за моим помощником носились и говорили: у вас что, есть справка о ее смерти, листок нетрудоспособности? Никаких отговорок по неявке быть не могло, кроме того, что человек просто не может дойти. По-моему, на этом мероприятии не было только патриарха Кирилла и меня.

— Вы схватили детей и уехали, потому что нельзя было проголосовать против?

— Понимаете, тогда надо было вообще не возвращаться. Надо было забирать карточку [для голосования] и больше не возвращаться.

— В смысле — проголосовать против, забрать карточку и не возвращаться?

— Надо было забрать карточку и даже не голосовать, потому что если бы я проголосовала против, я сомневаюсь, что я доехала бы до Шереметьево.

— Вы согласны с высказыванием вашего мужа, который сравнил Россию с нацистской Германией?

— Понимаете, вы ведь сейчас находитесь в Риге, хотя, думаю, с удовольствием жили бы в Москве. Ну вот, а я с удовольствием нахожусь в Киеве. Мне здесь нравится — нравилось всегда. Но невозможность жить и работать в стране, где ты жил и работал раньше, — это показатель того, насколько режим лоялен к своим гражданам.

У нас, понимаете, вообще неприемлема критика. Это так странно, это узурпация. Почему народ должен идентифицировать страну непосредственно с органами власти? Другое мнение по поводу наших чиновников, органов власти, всех остальных нигде не может быть высказано. Это какое-то странное постоянное обыдление. Невозможно ни критически взглянуть ни на что, ни дать трезвую оценку.

Невозможно жить в режиме, который требует полной лояльности. В принципе, меня же никто особо не травит. Тем не менее ректор Гнесинской академии — вернее, исполняющая обязанности ректора посчитала необходимым объявить, что я уволена. Она дирхор [дирижер-хоровик], которая где-то в Азербайджане что-то закончила и с тех пор была чиновницей всю свою жизнь — в Электростали, в училище… Она ползла по этой линии — и доползла в конце концов: возглавила Гнесинскую академию. Сейчас ей надо переназначиться. И это типичный пример обмена лояльности на полный непрофессионализм, понимаете? Эксцесс исполнителя. И это приводит к вымыванию кадров. Лучшие, которые могут что-то сделать, — они несогласные. Всегда надо находить подходы, уметь работать с такой средой, если государство хочет роста. Но нет, нам лишь бы кто — только чтобы согласные.

— Вы раньше этого не замечали? Вы проработали целый созыв в Госдуме.

— Это же процесс. Все ухудшается. Так не было пять лет назад. Я по каждому поводу препиралась, я давала комментарии на сайте “Единой России”, которые, наверное, там до сих пор еще существуют, что не согласна с решением суда по Pussy Riot, что это некрасиво — и никого не украшает, что это административный ресурс, который проник уже везде и всюду. Я по каждому поводу, по всем вопросам повестки была постоянно против. Но я считала, что надо действовать… Там же есть здравые люди. Это же нация создает… Это как муравьи строят муравейники, птицы вьют гнезда, это на каком-то базовом уровне находится.

Люди, которые руководят нашим государством, это же не варяги, пришлые какие-то, которые делают все по-своему. Это же не татаро-монгольское иго. Это люди, которые плоть от плоти.

— А вы разве не плоть от плоти этого народа?

— Естественно, нет, если я наполовину немка… У меня папа — гражданин ФРГ.

— То есть у вас два гражданства.

— У меня гражданство Германии от рождения, у меня соблюдено и “право почвы”, и “право крови”, и меня вынуждали от него отказаться, но в силу разных обстоятельств я не могла это сделать. Хотя они и хотели.

— Они — это “Единая Россия”? Кто хотел?

— Ну да, когда я прошла в Государственную думу, они осознали, что у меня есть второе гражданство, я этого не скрывала, и они хотели, чтобы я от него отказалась, но это невозможно было сделать. И я рада, что этого не сделала.

— Как вообще происходило ваше внутрисемейное обсуждение — куда уезжать? Были какие-то варианты?

— Во-первых, Денис наполовину украинец. У него бабушка украинка. Он очень много ездил в Украину, провел детство в Херсонской области. И ему здесь многое понятно и близко. Я считаю, что человек в 45 лет должен в первую очередь работать, а не сидеть дома.

Сейчас все открещиваются — мол, это не дело Кремля. Но нет ни одного человека, к которому я бы не пришла и не сказала: то, что происходит, это 1937 год. Его пытаются привлечь к уголовной ответственности. По абсолютно надуманным, полностью сфабрикованным и сфальсифицированным обстоятельствам от начала до конца. Все, к кому я приходила, сочувственно кивали головой, говорили, что безобразие, но тем не менее они считают возможным так расправляться с человеком. Никто не хочет вставать на его защиту. И есть только одна причина, почему люди живут в таком страхе и даже те, кто, может быть, и высказывались бы, молчат.

Потому что таких страшных тюрем, как у нас, нет вообще нигде. Может, в Африке. Что такое лишение свободы? Это наказание. Но это не так. Если бы лишали свободы — лишают здоровья, почек, жизни. Всего лишают там. Долгая отсидка сопоставима с высшей мерой, поэтому, естественно, люди боятся туда попасть. Государство держит в заложниках полстраны, люди просто боятся перешагнуть через эту колючую проволоку, потому что там нарушается все, что можно и нельзя, — и будет нарушаться.

Денис сам пришел, дал показания как свидетель [по делу о рейдерском захвате]. Даже не знаю, приобщили они это к делу или нет. Это клевета от начала до конца, от первого до последнего слова, и фабрикует это непосредственно следователь, который этим занят. Сидит и фабрикует. Скажите мне, как можно так делать?

— Вы говорите, что к кому только не ходили. Это к кому? Источники “Новой газеты” говорят, что, якобы уже понимая, что ему грозит тюрьма, ваш муж специально связался с вами, чтобы получить доступ к [бывшему спикеру Госдумы Сергею] Нарышкину и [помощнику президента Владиславу] Суркову. Вы действительно их знакомили? Вы к ним ходили за защитой?

— Начнем с того, что они и в публичной плоскости, и на свадьбе у нас были. Этого никто не скрывает. Мы действительно дружим, что тут обсуждать. В моем окружении не было ни одного человека, которого я бы не просила вникнуть и просто остановить это. Как это объяснить, я даже не знаю. Навязывается какая-то точка зрения, человека обливают грязью, фабрикуют дело с помощью показаний людей, которых он не знает, с которыми он не был знаком, и только на основании того, что они что-то говорили. Никакой фактуры нет, вообще никакой. Ничего.

— А что вам на это отвечали Нарышкин и Сурков?

— Они мне сочувствуют, понимаете.

— И? Может, еще к кому-то надо было обратиться?

— А никто не хочет связываться с этой группой. Они же получили индульгенцию после того, как разгромили ЮКОС, — вся эта бригада. И они так обросли за это время, их настолько все боятся. Даже те, которые работают, казалось бы, на равных или похожих должностях. Их просто боятся все.

— Возвращаюсь к вашему плану отъезда. Никаких других вариантов помимо Украины вы не обсуждали?

— Я могу быть где угодно. Я вообще считала, что мои поездки в Россию будут продолжаться. Я так думала до вчерашнего дня. Если бы это была какая-то другая европейская страна, никто не сводил бы со мной счеты. “Член семьи врага народа” это называется.

— А что происходит с вашей работой?

— Что касается Мариинского театра и театра “Геликон-опера”. В Мариинском я на постоянном контракте, а в “Геликоне” — приглашенная солистка. Оба продолжают отношения со мной. Эти отношения возникают, когда возникает репертуар. Сейчас временное затишье. Мне сложно говорить. Я не вижу причин, по которым я не могу выступать на сцене Мариинского театра или “Геликон-оперы”. Я не понимаю, в чем моя роль или вина. И вообще я не могу понять, почему гражданские институты так политизированы.

— Вы думаете, что работы в России у вас, скорее всего, больше не будет?

— Нет. Я понимаю, что я не застрахована от провокаций, хулиганства. На самом деле, всем все равно. Но провокации могут быть. Они сейчас еще объявили декриминализацию побоев. Я сейчас могу сказать, что солидарна с Дональдом Трампом, потому что сначала Государственная дума ему аплодирует — стоя! Они стоя аплодировали тому, что Трамп победил. А сегодня спикер дает Трампу советы по поводу того, как ему нужно выполнять свои обещания перед американской нацией, понимаете? Потому что спикер не согласен с тем, как Трамп это делает, не нравится ему, неправильно, не то. Этот спикер сказал уже однажды, что государство в России — это Путин, как-то так неловко перефразировав короля Людовика XIV. Он уже это сказал. То, что сейчас происходит в Думе, называется эксцесс исполнителя.

Я не думаю, что такова была задумка — чтобы там было столько сумасшедших людей. Но каждый на местах сходит с ума по-своему — и больше, чем от него требуют. И пример с Гнесинской академией — самый явный. Я даже прочитала где-то, что “Российская академия музыки имени Гнесиных пообещала уволить Марию Максакову из Мариинского театра” (смеется). Поэтому что сказать? Это все эксцессы исполнителя.

Самые никчемные, маргинальные люди, которые никакого не нашли себе применения, не встроились в общество, не сделали ничего полезного, ничего не прочитали, не выучили — именно эти люди сейчас нашли смысл жизни в этом патриотическом угаре. Псевдопатриотическом. Это армия людей, которые готовы бежать; только скажите, что им надо делать, — даже не надо спецоперацию проводить.

Если я сейчас выйду на сцену петь, не знаю, что мне устроят. Все что угодно.

— То есть вы боитесь ездить в Россию?

— При чем тут страх, это здравый смысл. Что мне это даст? Я вообще человек достаточно бесстрашный. Но мне нужно понимать, для чего я это делаю. У меня трое детей, которым я нужна живая и здоровая, по какой причине я должна рисковать чем-либо?

— А что с детьми? Вы их всех забрали, они все с вами сейчас?

— Нет, со мной [младший сын] Ваня. Старшие дети со своим отцом, у меня с ним вполне нормальные отношения.

— Они в России?

— Да, они с отцом.

— Я видела сообщение, что вашего сына, учившегося в Суворовском училище, отец оттуда забрал.

— Да, его отец забрал из Суворовского. Две недели назад, даже меньше — неделю.

— Забрал превентивно — или там что-то стало происходить в связи с вашим отъездом?

— Нет, ничего не происходило. Но отец — далеко не глупый человек, он посчитал, что будет лучше, если он его заберет. Я думаю, в этом был здравый смысл.

— Дети будут жить в России?

— Пока да, но, думаю, со временем они переедут учиться куда-нибудь на Запад.

— А как вы объяснили сыну, что случилось? Как это объяснить ребенку, который при этом продолжает жить в России?

— Он очень хорошо все понимает, ребенок очень умный, очень здравый. Он все прекрасно понял.

— Вы проиграли праймериз “Единой России” в 2016 году перед выборами в Госдуму.

— Как я могла проиграть праймериз? Ну сами посудите, как я могла проиграть праймериз? [Беспартийному Сергею] Вострецову? Ни дня не работавшему человеку? Этот Сергей Вострецов не работал с тех пор, как закончил какую-то эмвэдэшную…

— А что происходило во время этих праймериз?

— Это игра в наперстки. Во-первых, никаким гражданам невозможно объяснить, по какой причине им туда надо идти [и голосовать]. Они и на основные-то выборы ходить не хотят, потому что все прекрасно понимают, что никто ничего не выбирает. Что это за Дума, которая избирается 15% крепостного населения — бюджетниками? Туда никто не ходит, никто не голосует, потому что все всё уже давно поняли, это апатия. Там людей было мало, как лейкоцитов в моче, — два-три в поле зрения, на обычных участках, где проходили праймериз. Никто туда не ходил и ни за кого не голосовал. У меня была обратная ситуация — за меня проголосовало огромное количество людей.

— И почему вы в итоге проиграли праймериз? Это как-то было связано с мужем?

— Это было связано с тем, что Володин категорически не хотел видеть меня в Думе — и уже, видимо, знал, что будет ее возглавлять. Я-то этого еще не знала, а он уже знал. Если бы знала, я бы, наверное, тоже не пошла.

— Что происходит с делом вашего брата? В 2014 году писали, что вы пытались надавить на следствие.

— Нет, я абсолютно ничего не делала, потому что я как раз считала, что он в определенном смысле виноват. Я никакие запросы не писала, ни о чем не просила. Мама попросила Кобзона, и он написал запрос. Но она как мать, я считаю, имеет право защищать сына всеми доступными ей средствами. Статья 51 Конституции дает ей такие возможности. Это никак не улучшило положение Максима, он в итоге отсидел под домашним арестом, ему засчитали это все в срок, и он из зала суда вышел. Он осужден, но наказание свое он уже отбыл.

— Вы гражданство Украины планируете получать?

— А зачем? У меня вид на жительство здесь — как у жены гражданина Украины.

— Пишут, что ваш муж получил гражданство специальным указом президента Порошенко.

— У моего мужа железобетонные основания для получения были. Гражданство он получил сам, без комиссии при Порошенко, просто миграционная служба.

— Железобетонные как у человека, давшего показания по делу Януковича?

— Нет-нет, он украинец наполовину.

— Вы критикуете Володина, который говорит, что “Путин — это Россия”. Но вы же тоже так говорили? Пускай другими словами.

— Я не отказываюсь от своих слов. Но сейчас он до такой степени изолирован ближайшим окружением от реальной жизни; вертикаль выстроена таким образом, что они все ждут от него, с одной стороны, отмашки — и нельзя говорить, что он номинально не в курсе каких-то процессов. А с другой стороны, он реагирует только на оперативные справки ФСБ, он только на них опирается и по ним принимает решения. То есть фактически тот, кто готовит эту справку, во многом определяет вектор развития политики.

Он не пользуется, насколько мне известно, внешними источниками, смотрит только на эти справки. Он считает их наиболее точной информацией, поэтому он заложник того, что ему приносят. Раньше, видимо, работала эта служба более качественно, трудно сказать. Обратная связь у него не лучшим образом настроена. И есть то, что есть.

Когда я говорила о нем то, что говорила, он был более открытым. Он общался с нами, он приезжал на съезды, он не был изолирован от людей. Сейчас к нему невозможно подойти. Когда я избиралась в 2011 году, мы встречались с ним, мы сидели на расстоянии вытянутой руки, долго разговаривали. Лично со мной он разговаривал минут 20, не меньше. Он общался, спрашивал. Можно было ему говорить вещи какие-то, он вникал. Сейчас этого нет. Сейчас статисты задают заранее подготовленные вопросы.

— Если бы сейчас у вас была возможность поговорить с Путиным, вы бы стали просить за мужа?

— Здесь речь даже не о помощи. Самое смешное — я не знаю, в чем бы она могла выразиться. Если бы я попросила его вникнуть, он бы, безусловно, встал на мою сторону. В этом — фальсифицированном от начала до конца — деле не было ни одного человека, который был бы другого мнения. И конечно, он тоже бы это понял. И даже если бы он сказал, что надо прекратить непонятно чем мотивированное преследование, после этого, я думаю, случилось бы ДТП, я не знаю что еще. Понимаете? Эти люди, с моей точки зрения, на сегодняшний день сильнее решения президента.

Лика КРЕМЕР