Демократия как девайс

Наблюдения постсоветской трансформации российских региональных и профессиональных элит и сообществ приводят к выводу, что никакого правового демократического государства они построить не могут и не хотят. Элитам это не нужно и опасно, а у общества нет ни материальных, ни организационных ресурсов, ни социального капитала, чтобы инициировать реформы. Социальной группы, которая могла бы делать реформы “руками” и стать новым политическим классом, тоже нет. Многие уже соглашаются с тем, что путинский режим на постсоветском пространстве самый легитимный, что лучше он, чем хаос и радикальный исламизм. Как будто выбор стоит именно так.

Но мир изменился, и в нем нет больше места Советскому Союзу. Новые технологии, распространяющиеся из Северной Америки и Западной Европы, сдвигают глобальный экономический и политический баланс. И ни “Первый канал” телевидения, ни 4 млн российских силовиков на это никак не смогут повлиять. Там, где раньше могли действовать только государства, — в космонавтике, коммуникациях, безопасности — теперь работает частный бизнес. Хорошая медицина и образование стали товаром на глобальном рынке. И если у вас самые большие компании — государственные “Роснефть” и “Газпром”, но при этом и парламент, и суды, и полиция, и армия, и дипломаты, по сути, персонал этих компаний, то как государство вы обречены. Ваш бизнес — углеводороды, а не институты.

“Верхи не хотят”

Постсоветские углеводородные и зависимые от них режимы, пытаясь удержать в своих руках государство, подавляют любую самоорганизацию и оппозицию, спонсируют гибридные войны вокруг своих границ и провоцируют активность террористических сетей по всему миру.

Их элиты-акционеры состоят из представителей последнего, самого циничного поколения советской номенклатуры — выходцев из КГБ и криминала. Они сумели подхватить и удержать выпавшую из рук политбюро КПСС власть, использовали ее для присвоения углеводородной ренты. Там, где нет углеводородов, источником ресурсов стали инфраструктура, энергетика, металлургия, сельское хозяйство и государственный рэкет.

Они создали симулякры правовых государств, в которых избирательный процесс, деятельность парламента, работа судов и свобода слова превращены в карго-культ. А вместо современных политических институтов, которые оказались “непрофильными активами”, — вассальные отношения внутри силовой вертикали. Очевидно, что демократическая модернизация такой политической системы — это синоним потери углеводородного бизнеса. Поэтому постсоветские режимы, агонизирующие или “встающие с колен”, воюют за самосохранение и на своей, и на чужой территории. Как Россия — на Северном Кавказе, на Украине и в Сирии. Они ведут гибридные войны против глобального рынка и демократии. Демократии не как бренда — бренд охотно используется пропагандой, — а как процедуры, чреватой сменой элит и автоматически — управляющих акционеров сырьевого или инфраструктурного бизнеса.

Владимир Путин, Рамзан Кадыров, Башар Асад — все эти лидеры утверждают, что борются с мировым терроризмом. Они так искусно смешивают своих противников, будь то граждане России в Чечне или Дагестане или Свободная сирийская армия, с джихадистами и собственной агентурой, что ни обыватели, ни даже некоторые эксперты не замечают или не хотят замечать этой хитрости. Грубая уловка делает оппозиционеров токсичными для публичной политики и блокирует международную поддержку.

“Низы не могут”

Но и оппозиция не блещет организационными, финансовыми и интеллектуальными достижениями.

Гражданское общество в России — это монетизированная социалистическая общественность. Многие наиболее амбициозные и способные профессионалы и активисты подкуплены режимом через должности, госконтракты или административную поддержку в бизнесе. Многие уехали из страны, находятся под следствием, уже отбывают срок или просто убиты. Но основная масса граждан не имеет ни организационных и материальных ресурсов, ни мотивации для активной общественной или политической деятельности.

Региональные исследования показывают, что ни в России, ни в других поставторитарных странах нет социальной группы, которая хочет и может взять на себя ответственность за демократические реформы. Даже на Украине несколько сотен тысяч активных волонтеров выдержали майдан и первые месяцы войны на Юго-Востоке, но не смогли или не решились навязать стране свой политический проект, стать политическим классом. Слова про подкуп активистов за должности и госконтракты актуальны и для Украины после февраля 2014 г.

Исламское сопротивление остается примитивно джихадистским, оно так и не смогло предложить политического проекта. Уровень развития социального капитала не позволяет создать современные судебную систему, местное самоуправление, региональные парламенты, систему общественной безопасности, здравоохранение, образование и систему социальной защиты.

Это так же невозможно, как организовать разработку, производство и вывод на рынок iPhone где-нибудь в Дагестане, — нет ни разработчиков, ни производителей, ни инвесторов, ни рынка. Всего того, что есть в Silicon Valley. Но даже в Дагестане продаются готовые iPhone. Потому что есть спрос на мобильную связь и удобные девайсы.

“Восстание масс”

Точно так же есть платежеспособный спрос и на good governance. Во-первых, все знают, что такое хорошее здравоохранение и доступное правосудие. Во-вторых, все и так платят и за безопасность, и за образование, и даже за судебные решения. При низком качестве государственных услуг и высоком уровне коррупции россиянин отдает государству более 60% доходов, если учитывать весь комплекс налогов.

Обучение в Махачкалинской медицинской академии в Дагестане или Ташкентском университете в Узбекистане обходится не намного дешевле, чем образование для большинства американских студентов. Только нет никаких образовательных кредитов и стипендий для студентов из бедных семей. Исследования системы здравоохранения показывают, что в России больной или его родственники оплачивают через систему обязательного страхования по тарифам, через дополнительные платежи или через коррупционные сделки в 10 раз больше услуг, чем им реально оказывается.

При этом хорошие институты для постсоветского обывателя никак не связаны с демократией — это почти то же самое, что бесплатный WiFi или удобный городской транспорт. Потребительский взгляд — важнейшее отличие общества, которое потребляет, от общества, которое создает. И зачем продвигать демократические институты в стране, власти которой, к восторгу большинства избирателей, коррумпируют то МОК, то FIFA, то азартно “троллят” всю систему международной безопасности?

Есть нерешенная проблема, которая гораздо масштабнее, чем брутальный лидер страны, производящей со всеми своими углеводородами 3,28% ВВП. В мире за последние 15 лет из деревень в города переехал еще один, но далеко не последний миллиард бывших крестьян. Если представители первого поколения мигрантов, привыкшие к сельскому труду, рады просто возможности прокормить свои семьи, то их дети хотят большего и остро чувствуют “стеклянный потолок”. Это они становятся миллионами избирателей, которые поддерживают на выборах популистов и в развивающихся странах, и в развитых демократиях. Урбанизация — глобальный процесс, и мигрантские сети — своеобразная месть глобализации — становятся инструментом распространения идей и взглядов, не совместимых ни с правовым государством, ни с открытой экономикой. Мы это уже видим сегодня. Наиболее амбициозные и радикальные представители второго и третьего поколений готовы стать пушечным мясом для новых гибридных войн в зонах высокой социальной турбулентности. Их сотни тысяч. Эти же комбатанты, используя криминальные и террористические сети, могут создавать проблемы для международной безопасности. Это мы тоже уже наблюдаем.

Сможет ли эта волна сломать или подпортить качественные политические машины в Северной Америке и Западной Европе? Увидим. В любом случае уже есть первый довод в пользу того, чтобы попытаться удовлетворить спрос обывателей в постсоветских и других развивающихся странах на good governance.

Второй довод состоит в том, что сегодня не только постсоветское пространство, а большая часть мира — это потенциальный гигантский новый рынок для хороших институтов. Которые граждане готовы оплачивать.

Бизнес вместо политики

Поскольку мы говорим о странах, в которых неограниченную власть и все ресурсы могут захватить члены одного дачного кооператива под названием “Озеро”, в которых некому и незачем проводить реформы, главный вопрос — как и кто будет создавать новые институты и почему это вообще возможно.

Но, во-первых, современная наука об институтах и их развитии вполне готова к решению практических задач, как в начале прошлого века физика была готова к ракетостроению и ядерной энергетике. И этот вызов очень полезен для ее приближения к точным наукам.

Во-вторых, американские, западноевропейские глобальные компании могут заменить большую часть, если не все необходимые институты. В американской медицинской компании Kaiser Permanente в 38 больницах почти 20 000 врачей за $60,7 млрд в год (примерно в 2 раза больше, чем бюджет ФФОМС РФ на 2017 г.) лечат 11 млн человек (столько застрахованных в системе). В Республике Татарстан, в которой одна из лучших региональных систем здравоохранения, бюджет отрасли на 2017 г. меньше $300 млн, за которые примерно 17 000 врачей лечат около 4 млн человек. Эндаумент только одного Гарварда — почти $40 млрд в год, расходы — $4 млрд, бюджет Российской Федерации на образование — $10 млрд.

В-третьих, субъектами рынка институтов должны быть регионы и даже крупные муниципалитеты. Для каждого региона нужен свой проект, свои инвесторы и своя команда. Представители региональных элит, точнее, дети стареющих вождей получат возможность стать бенефициарами новых институтов, но не как политики, а как бизнес-партнеры, так же как они стали бенефициарами IT-индустрии, современного ритейла и высокотехнологичных клиник с импортированным оборудованием. При условии, что не будут мешать управлять.

В-четвертых, поскольку мы имеем дело с частными компаниями, которые занимаются бизнесом, а не политикой, то и кадры — это вопрос управления, а не политики. Так, в начале 1990-х в Россию пришли такие аудиторские компании, как KPMG, со своей деловой культурой и со своими кадрами. Так что местные элиты могут быть только акционерами. И никакого вмешательства в управление.

Конечно, детального бизнес-плана такого продвижения демократии и good governance пока нет. Но кроме соразмерности по масштабам и лучшего качества управления у бизнеса есть еще два сильных преимущества. Расходы на реформы заменяются доходами think tanks юридических, страховых, медицинских, образовательных, security и финансовых компаний на новых рынках с масштабами в сотни триллионов долларов. А значит, предприниматели и инвесторы могут говорить с вождями не о смене элит, а об их переходе из рискующих жизнью топ-менеджеров в респектабельные акционеры.

Все это было бы фантастикой, если бы не огромные деньги, международная безопасность и, может быть, судьба главного достижения политического творчества человека — правового государства с открытой экономикой.

У девелоперов есть термин, обозначающий реконструкцию фавел в безопасные дорогие кварталы, — gentrification. Описываемый процесс можно называть institutional gentrification (институциональная джентрификация). Добро пожаловать в новый мир.

Денис СОКОЛОВ, эксперт РАНХиГС, руководитель исследовательского центра RAMCOM