В июле Министерство угольной промышленности Украины опубликовало программу реформирования отрасли, ключевым направлением которой станет приватизация эффективных государственных угольных предприятий и полная ликвидация бесперспективных. За скобками пока остается судьба смежного научного сектора — горных научно-исследовательских институтов (НИИ), подведомственных Минуглепрому. А то, что их деятельность нуждается в кардинальной реорганизации, не вызывает сомнений в экспертном сообществе.

Не секрет, что бюджетное финансирование науки в Украине не только недостижимо далеко от объемов советского периода, но еще и ежегодно уменьшается. По словам главы Комитета по науке и образованию Верховной Рады Владимира Полохало, “расходы на науку в 2010 году составляют 0,43% ВВП — это самый низкий показатель за последнее десятилетие и самый низкий показатель среди всех европейских стран”.

Премьер-министр Украины Николай Азаров на общем собрании Национальной академии наук Украины, заявил что “государственное финансирование науки будет увеличиваться лишь в меру того, как экономика будет становиться на ноги, а что касается бизнеса, то научные работники еще должны убедить его, чтобы он увидел перспективы и выгоду от внедрения научных разработок”.

Государственная позиция ясна и привычна. Наука — чемодан без ручки: выбросить нельзя и самостоятельно нести тяжело. От того, вероятно, и несут его избирательно, “по частям”. По словам Полохало правительство, уменьшая в бюджете расходы на финансирование фундаментальных исследований, увеличило расходы в рамках многочисленных министерств и ведомств на финансирование прикладных научно-технических разработок, которые никто централизовано не контролирует. Есть ли сомнения, что это первое из условий для хищения государственных средств через различные коррупционные схемы?

Одним из показательных примеров, по мнению экспертов, является угольная промышленность и масса связанных с ней отраслевых НИИ: разработчиков нового оборудования и технологий. Почва благодатная — эта отрасль в Украине всегда являлась самой дотируемой. В текущем году Кабмин принял решение выделить 6,2 млрд. гривен для государственных угольных предприятий, а в 2009 году из Стабфонда на эти же цели выделялось около 4 млрд. гривен. Пусть не миллиарды, но свои “государственные” миллионы из этих сумм ежегодно получают и профильные НИИ.

На содержание семнадцати отраслевых институтов в этом году государство потратит более 37,5 млн. гривен. Треть этой суммы — 10,5 млн. гривен — приходится на государственное предприятие (ГП) “Донгипроуглемаш” — главный институт в области комплексной механизации шахт. Получается 31,6 тыс. гривен в год на одного сотрудника. Для сравнения: МакНИИ (охрана труда) — 19,8 тыс. гривен, УкрНИИПроект (развитие техники и технологий беспрерывного действия для открытых работ) — 16 тыс. гривен, “Автоматгормаш” (автоматизация горных машин) — 10,9 тыс. гривен. Бюджеты остальных институтов в этом контексте можно даже и не рассматривать — от первой четверки они безнадежно далеки, а к бюджету возглавляющего список “Донгипроуглемаша” вряд ли приблизятся хоть когда-нибудь.

Рассказывает Юрий Филиппенко, директор ГП “Украинский научно-исследовательский и проектно-конструкторский институт по обогащению и брикетированию угля” (УкрНИИуглеобогащение, Луганск): “Размер государственной поддержки проектных и исследовательских институтов в Украине определяется исходя из объема выделенных средств из госбюджета. Но здесь следует отметить, что отдельные институты получают до трети от всего госфинансирования, а некоторые не получают и одного процента, что не справедливо. Следует исходить в первую очередь из первоочередности проведения тех или иных работ, количества людей, задействованных в них, а также качества выполненных работ. Это все, на мой взгляд, необходимо учитывать при выделении госсредств”.

Не совсем согласен со своим коллегой директор ГП “Государственный научно-исследовательский, проектно-конструкторский и проектный институт угольной промышленности” (УкрНИИпроект, Киев) Владимир Радченко: “То, что некоторые институты получают около 30% всего госфинансирования, а некоторые не получают и 1%, не соответствует действительности. Все зависит от объема проводимых работ тем или иным институтом. Например, УкрНИИпроект занимался западным регионом — Львовско-Волынским бассейном, Александрией (Кировоградская область), а “Донгипрошахт” — курировал часть донецких шахт, “Днепрогипрошахт” — курировал шахты Днепропетровской области. Поэтому в зависимости от загрузки и объема работ и выделялось госфинансирование. Сейчас, например, “Луганскгипрошахт” работает с шахтами российской части Донбасса. Все институты ищут себе работу и находят ее, в том числе — в частных структурах. Мы тоже сейчас работаем с гранитными карьерами. Все это деньги не государственные, а частные. Поэтому в бюджете отдельных институтов государственное финансирование зачастую занимает меньшую долю, чем частное”.

По той логике, которой следует Радченко — чем меньше институт получает от государства, тем больше он зарабатывает в коммерческом секторе, а 30% годовых государственных дотаций вообще должны говорить об отсутствии какого бы то ни было сотрудничества с коммерческими предприятиями. Похоже ли это на правду? Верится с трудом.

Как значится на сайте “дотационного лидера” отрасли, 85% угля в Украине добывается техникой, разработанной ГП “Донгипроуглемаш”, 75% горно-шахтного оборудования в стране выпускается более чем тридцатью машиностроительными предприятиями по чертежам института. То есть, сегодня институт — нечто большее, чем проектная организация, живущая за бюджетный счет. Это самый настоящий технологический монополист, способный зарабатывать в коммерческом секторе много больше, чем получает от государства. Как говорится, было бы желание. Но вот с желанием, похоже, как ни парадоксально это звучит, есть проблемы.

Пообщавшись с сотрудниками, удалось выяснить, что руководство ГП “Донгипроуглемаш” уже годами по непонятным причинам не взимает полагающиеся ему по лицензионным договорам немалые суммы, а ряд частных производителей открыто пользуются этим послаблением. В списке “счастливых” неплательщиков — Красноармейский машиностроительный завод, “НГМЗ-БУР”, Новокаховский машиностроительный завод и другие. Помимо действующих патентов, есть и те, срок действия которых истек, но еще существует реальная возможность взыскания лицензионных платежей прошлых лет в судебном порядке, однако о массовых исках, инициированных “Донгипроуглемашем” никто ничего не слышал. То ли институт сам не уверен в правах на собственные разработки, то ли бизнесу и науке удалось найти общий язык каким-то иным образом. Но, зная стоимость горно-шахтного оборудования, нет сомнений, что счет идет на миллионы гривен недополученной государством прибыли. Как минимум — недополученной, а там кто знает.

Один из сотрудников “Донгипроуглемаша” на условиях анонимности рассказал, что подобные действия руководства удивляют в коллективе многих. Честно заработанные конструкторами деньги, упущенные из-за бездействия руководителей, не позволяют дополнительно модернизировать лабораторную базу, повысить профессиональный уровень сотрудников, в конце концов — просто поднять зарплаты. Но знают ли о таком положении дел вышестоящие организации, тот же Минуглепром? Попадает ли эта информация в ежегодные отчеты?

Системная проблема заключается в том, что украинские научные учреждения до сих пор толком не знают, что такое комплексный научный и финансовый аудит — непременное условие работы любого аналогичного института в Европе. Научный аудит осуществляют иностранные эксперты, оценивая эффективность исследований. Финансовый аудит — обязательное требование любого бизнесмена, желающего спонсировать научные проекты. Европейские институты тратят на такой аудит до 10% своего бюджета. С его помощью легче не только отчитываться перед инвесторами и государством, но и находить наиболее эффективные пути расходования имеющихся средств.

Украинские эксперты давно резонно предлагают привязать систему финансирования к конкретным результатам каждого НИИ в целом и каждого ученого в частности, исходя из количества внедренных в производство разработок, в том числе снять проблему “соавторства” руководителей различного уровня в чужих разработках и прибылях от лицензионных отчислений. По их мнению, только после введения такой системы оценки научных результатов можно говорить о законодательном оформлении преференций для предприятий, готовых инвестировать в наукоемкие технологии.

Сегодня же можно только констатировать, что из-за отсутствия должного финансирования и единой системы контроля НИИ уходят в “свободный полет” и активно сотрудничают с коммерческими структурами, чтобы иметь хоть какие-то реальные возможности для развития. Только, похоже, это сотрудничество часто получается “однобоким”. По сути, научный потенциал, уникальные разработки, мощная экспериментальная база, наработанная за бюджетные средства в течение десятилетий, используются непрозрачно, а, возможно — и в личных корыстных целях без должной отдачи для госбюджета. Как иначе могла сложиться ситуация, когда ведущий отраслевой институт регулярно получает в виде дотаций то, что вполне способен, да и по праву монополиста должен зарабатывать самостоятельно? Не лучше ли эти средства перераспределить между институтами, чей годовой бюджет ограничен не то что миллионом, а хотя бы несколькими сотнями тысяч гривен? А рецепт, наверное, прост — если лишить тот же “Донгипроуглемаш” госфинансирования в рекордных объемах и перевести на самоокупаемость, то ситуации с дебиторской задолженностью попросту не было бы. Да и сам институт не напоминал бы “черную дыру”, в которую вливаются бюджетные деньги вместо тех, что честно заработаны коллективом. В противном случае государство так и будет финансировать не науку, а тех, кто нашел с ней “общий язык”.