Война — это проще, чем мы думали

“Следующим вашим президентом будет Путин”, — говорили нам иностранцы. А мы обижались: тут у нас не все так примитивно, тут сложно и противоречиво, хитроумные планы, покрытые искусным мраком, таинственные многоступенчатые ходы, за кого вы нас вообще принимаете. А оказалось, что иностранцы, с их упрощенным взглядом на “диктатора Путина”, поняли его лучше нас. Потому что мы высоко ценили себя и не верили, что с нами поступят так примитивно. А иностранцы ничего не усложняли и угадали. Вот и с Украиной так вышло.

Еще день назад я рассуждал примерно таким образом. У военного невмешательства простой рецепт. Не нужно ставить правительство другой страны, в нашем случае Путина, в непереносимые для его внутренней и международной репутации условия. За все 14 лет это удалось один раз, и одному-единственному человеку — Михаилу Саакашвили в Осетии. Из этого ясно, чего именно не нужно делать. Все остальное долго и занудно решаемо.

Я исходил из того, что патриотическая, орущая, безмозглая голова орла находится у нас в Думе и на телевидении. А сфера практических решений остается в руках бюрократии, компетентность которой довольно высока. Должна сказываться долгая и в общем непрерывная традиция управления большим и сложным государством. Но все оказалось проще.

Непереносимые условия

Конечно, на Западе нет больших охотников воевать с Россией за Украину, отвоевать у России Крым и принести в Киев на блюдечке: нате, гости дорогие, разговляйтесь. За Украину, пожалуй, воевать не будут, а за себя будут, найдут форму. Услышал от нашего депутата словосочетание “ограниченный контингент” и вспомнил детство. СССР, между прочим, тоже был страной, с которой никто не стал бы в открытую связываться. В военном и политическом отношении сильнее сегодняшней России. Но то, что я писал чуть выше про непереносимую для другого правительства утрату авторитета, действует не только для Москвы и Путина, но и для других столиц и правительств. Российские войска за пределами собственных границ без очень серьезного повода — для них то же самое: непереносимые для внутренней и международной репутации условия. А я лично не хотел бы становиться гражданином воюющей с Западом страны. Даже локально и при помощи ограниченного контингента.

Есть вещи, которых западный избиратель не простит своему политику. Скажет: политик, ты нас предал. Нам кажется, что комплексы из времен холодной войны остались только в России, но в США их тоже хватает. Когда республиканский кандидат в президенты Ромни называет Россию “главным стратегическим противником” — это не только его личные причуды, это глубокое убеждение значительной части американского общества, от аризонских фермеров до высокопоставленных чиновников из Пентагона и Госдепа. Путин для них — это не Асад, который не представляет никакой угрозы для самих США. Это настоящий опасный враг, самый главный и самый сильный враг американцев на планете.

А президент Обама, наоборот, в глазах американцев выглядит все большим слабаком во внешней политике. На него сыплются те же обвинения, что когда-то на Горбачева. Ради дружеских рукопожатий, ради красивой картинки, ради оторванных от реальности идеалов он сдает врагам американские позиции. Пытается найти компромисс с Путиным, этим циничным и расчетливым диктатором, который уважает только силу. Американские избиратели прекрасно помнят, что Путин обошел США и в Грузии, и в деле Сноудена, и в Сирии. Предоставить ему свободу действий теперь еще и на Украине, какой-никакой, но Европе — может оказаться слишком большой ценой для репутации президента США.

Кроме того, в мире после Второй мировой войны, после всех неудачных умиротворений существует своя неполная арифметика. В ней есть вычитание, но нет сложения. Нельзя складывать территории. Разукрупнять, разделять страны можно — если кому с кем невмоготу. Это еще бывает. Очень редко можно соединять разделенные половины, как было с Германией и с Вьетнамом. Но вот отрезать кусочки одной страны и присоединять к другой — на это абсолютный запрет. Об этом в приличном обществе в мире не говорят.

Да, в мире есть неудачные границы. Их много в Восточной Европе, не меньше в Азии. В Африке вообще ни одной удачной. Но есть общее согласие развитых стран, что исправление границ ведет к большим бедам, чем неудачные границы. А неудачность границ по мере сил компенсируется их открытостью, международной интеграцией, глобальными проектами, экономическим ростом и тем, что в мире теперь не принято смотреть на то, что происходит в чужих границах как на совсем внутреннее дело: муж жену учит; я тебя, сын, породил — я тебя и убью, — такой логики нет.

Правда, в России и власти, и население привыкли, что ими всегда недовольны, что ни сделают — все неправильно, за все критикуют. Россия привыкла, что ее осуждают за любое применение силы, и эта привычка притупила способность различать оттенки. Да, за Осетию и за Чечню публично били, но за дверями серьезных кабинетов, но в дипломатических депешах (загляните на Викиликс в телеграммы посла США из Тбилиси в августе 2008 г.) понимали, что гибнут люди и повод есть. А в Крыму, на Украине этого повода пока нет. Выступление Матвиенко о том, что есть какие-то жертвы, выглядит анахронизмом из эпохи, когда волки требовали от ягнят справедливого устройства мира.

Цена интервенции

Есть неприемлемая цена для Запада и есть неприемлемая цена для России. Несмотря на долгую художественную и кинематографическую традицию, не надо думать, что русские рвутся воевать по любому поводу, что это такие гунны и викинги, чье любимое занятие — набег и грабеж. Даже по московскому протесту хорошо видно, что люди не настроены на насилие. Никакая серьезная война никого не делала здесь популярнее — ни Брежнева, ни Ельцина.

Все разрушительные войны вообще происходили между нациями, находящимися в стадии бурного демографического роста. Когда в каждой семье по одному ребенку и над ним дрожат мама, папа, бабушки и дедушки, ни на какую войну они его не отдадут ни в жизнь. Не только Запад, но и Россия массовых войн не будет проводить ни с кем и никогда в своем нынешнем состоянии.

С территориальными претензиями, с призывами к единоплеменному населению вооружиться, восстать и позвать на помощь Российское государство идет по пути Милошевича. Этот путь не закончился ничем хорошим ни для него лично, ни для его страны, ни для единоплеменного населения, которое он вроде как защищал.

Проект “Сочи” по созданию привлекательной современной России можно считать закрытым. Проект мирового финансового центра тоже. Победил средневековый проект собирания земель. Земли не факт, что соберутся, зато цена этого гипотетического собирания может быть очень высокой.

В первом послевоенном году, 2000-м, ВВП Сербии составлял всего 53% от уровня последнего предвоенного года, 1990-го. В январе 1994 года инфляция составила 313 млн процентов в месяц. Доля силовых структур в расходах бюджета достигла 80%. Бензин вообще исчез из свободной продажи, а еду можно было получить только по карточкам, отстояв в огромных очередях.

Ответственность Майдана

Сейчас у новых украинских властей, у общественного мнения, у толпы будет большое искушение представить происходящее себе и внешнему миру как дело только между Россией и свободолюбивой Украиной. Однако украинский политик или интеллектуал сколько-нибудь великого масштаба должен честно признать, что здесь есть и третья сторона. В конце концов, разве восстание на Майдане было не за честность, не за то, чтобы, говоря словами Навального, не врать и не воровать? Настоящее дело великого политика — убедить часть населения своей же страны, что своя власть лучше чужого спецназа и своего же “Беркута”, что это и его революция, а не чужая национальная.

Да, российские бэтээры едут по карте Украины. Но почему так спокойно? Попробуйте для сравнения ввести русские бэтээры в Ровно. То, что Крым реагирует на них иначе, чем Ровно, — проблема не только Крыма или Путина. Это и проблема Киева. И тут не должно быть никакой фальши, ни одной попытки замаскировать реальность от себя и от других.

Майдан слишком упился собственной скорбью и победой, слишком много говорил о мести и о люстрациях. Он никак не успокоил тех граждан собственной страны, которые не считали его победу своей. Он забрал у них жалкий и плохо написанный языковой закон, вместо того чтобы дать новый, еще более щедрый. Он пообещал им прислать новых начальников, вместо того чтобы дать выбрать собственных — а ведь демократическая же революция. С самого начала нужно было проявить щедрость победителей: объявить русский язык официальным, вторым государственным (от этого не развалился ни Казахстан, ни свободолюбивая Киргизия), предложить перейти к избранию глав регионов, официально запустить какие-то убедительные консультации о федеративном устройстве. Это просто никому не пришло в голову. А этим все равно придется заниматься, независимо от того, чем все кончится сейчас.

Умом я понимал Майдан, но мое эстетическое чувство в какой-то момент перестало ему симпатизировать — совсем не потому, что он против Януковича или Путина, — вот уж наплевать. А потому, что вся его стилистика: с молебнами, священниками, национальными гимнами, культом жертв и павших героев, революционеров и солдат, со щитами и шлемами, патетическими речами, местью врагам — все это отдавало какой-то страшной архаикой, каким-то XIX веком.

Потом к этому добавились территориальные разборки. То есть ясно, что Путин тоже совсем не гость из будущего. Но мещанская спокойная сытость его правления — в некотором смысле гораздо более европейская ценность, чем патетика национального восстания. И вот я умом чувствовал, что люди говорят о будущем, а пространство вокруг все больше структурирется под какой-то XIX век. И вот этот XIX век, с войной за территории, с армией на чужой земле, с классическим конфликтом Россия — Европа, накрыл и нас. И когда мы все ближе были к Европе — в действительности, а не в речах, — когда неаппетитный Янукович вместе с польским президентом Коморовским проводил совместный с Польшей чемпионат Европы по футболу или сейчас?

Хуже диктатуры

Москва пока совсем не похожа на воюющую столицу, хотя Англия уже отзывает отсюда своего посла: а что за столица без английского посла? Но московскому населению надо понимать, что события вроде сегодняшних — это гораздо хуже возвращения Путина к власти и вообще хуже авторитаризма.

Главные противники Путина — горожане умственного труда и свободолюбивые бизнесмены — жалуются на авторитаризм. Но на самом деле почти все любимые ими вещи: хорошая музыка, модные концерты, кинопремьеры, современный экспериментальный театр, интересная западная одежда, уютные кафе, новейшие машины в кредит, отпуска и выходные в Европе — все это совместимо с авторитаризмом. Это проверено не только у нас, но и в десятках других стран. Но все это несовместимо с серьезной войной.

Ее надо останавливать или готовиться совсем к другой жизни.

Александр БАУНОВ