Уран с привкусом кофе. Каким стал режимный город Желтые Воды, где добывали сырье для атомных бомб

Экономика, основанная на гонке вооружений, развалилась вместе с СССР. Цеха приборных заводов Желтых Вод опустели: по ночам в начале 90-х в фуры грузили станки и увозили в Россию. 

Однажды инвесторы из Германии предложили наладить в городе масштабный выпуск компьютеров и телевизоров. Но на сессии горсовета коммунисты дали последний бой: “Костьми ляжем, а немцам своего не отдадим!”. 

Теперь здесь нет ни немцев, ни высокотехнологичного производства, ни компартии. Ни памятника Ленину, упавшего после революции 2014 года. Остался пока еще ГП “ВостГОК”, где добывают, перерабатывают урановую руду и производят серную кислоту. 

Двадцать лет назад в городе насчитывали 56 тысяч жителей. Сегодня, говорят местные, нет и тридцати: люди разъезжаются в Днепр, Киев, в Европу и РФ.

Просторную квартиру здесь можно купить за 10-12 тысяч долларов. Маленькую — за 5-6.

Отправляясь в бывший режимный город, журналисты УП ожидали увидеть типичную постиндустриальную зону: серую, депрессивную и малопригодную для жизни. Но встретили позитивных, образованных, деятельных и самоироничных людей, спасающих Желтые Воды от уныния и забвения.

Как жить в городе, задыхающемся от ностальгии? Можно ли преодолеть фантомные боли старшего поколения? И что делать в глубинке, если не хочется уезжать в столицу? Репортаж УП из Желтых Вод.

Давид и Алексей

Осенняя листва Желтым Водам к лицу. 

Под шуршащими обрывками лета четвероклассник Давид ищет грецкие орехи. Собирает их по несколько часов в день, пока школа на удаленке. Получает по десять гривен за килограмм, покупает сладости.

— Высыпай! Время, время! — учит Давида взрослой жизни 55-летний приемщик Алексей, бывший электромеханик одной из урановых шахт.

Когда-то Алексей работал на глубине больше километра. Сегодня хозяйничает в павильоне, разрисованном рыбками. На стенах надпись “аквариумы”, объявления о продаже раков, креветок, гирлянд, хлопушек, ловушек для тараканов. И табличка “Мир картин”.

— Зоомагазин здесь был. Я еще сюда картины всякие тащу — продаю, — поясняет горняк.

На привязи надрывается лаем пес Рори.

— У нас в Желтых Водах теперь так: кто каштаны собирает, кто орехи, кто металлолом, — вводит в курс скорбных дел электромеханик. — Шахта моя не работает, затоплена. Кто в Польшу уехал, кто в Россию — вразброс!

Народ каштаны по полторы гривны за кило сдает. Их сушат, дробят, в Европу отправляют. Там лекарства делают, а потом нам в десять раз дороже продают.

В лучах ослепительного октябрьского солнца Алексей вдруг прогнозирует: зима будет холодной и голодной. 

— Я каштаны на терочку — и с сальцем, — по игривому разрезу глаз понятно: суровый мужчина шутит. 

Но когда речь заходит об уране и экологии, стращает: “Онкозаболеваний в городе много. Как-то японцы приехали со своими приборчиками. На площади Ленина (сейчас Мира — УП) у них там все запикало — и тикать отсюда!”.

ҐЕгор Летов и Лидия Ивановна

Выверенные ряды хрущевок и сталинок в Желтых Водах смыслом наполняют расписанные стены. 

Между строк, которыми пестрят исписанные дома, читается разное: нежность, эсхатологические мотивы, призыв к сопротивлению, презрение к государственной системе и к главе местного водоканала 

“Харитонова — вор!”. Словесный самосуд, устроенный коммунальной чиновнице, местные комментируют так: “У нас “куб” холодной воды один из самых дорогих в стране — больше 60 грн. А горячей уже лет десять нет”.

В веренице словесного граффити желтоводского Бэнкси чувственность смешалась со знанием текстов Егора Летова и изгоя Константина Ступина: “Я слышу колокол ада”; “Кайф вперемешку с кровью”; “Убей в себе государство”; “Бунтуй, угарай”; “Спільний сон інтимніше за секс; “Беспощадные глубины морщин”.

70-летняя Лидия Григорьевна на эти послания внимания не обращает. Пришло время собирать ветки.

— Метлу з них буду робить і листя замітать, — озвучивает планы женщина, привыкшая наводить порядок со времен работы в горкоммунхозе. 

— О-о-ой! — восклицает она. — В Жовтих Водах квітники кругом були, цвіло місто! А зараз вже ЖЕКі сокращають, мусор не прибирають.

Молодь не держиться у нас: то по Польщах, то по Чехіях, то по Естоніях.

О всех проблемах Лидия Григорьевна рассказывает с улыбкой, выдавая в себе стойкого духом человека, который повидал в жизни всякое, кроме мира.

— В Києві не була навіть, не знаю, що таке наша столиця. Пару раз була у Дніпрі та ще один раз у Москві, коли сина в армію забрали. Ото і вся моя поєздка, — признается пенсионерка.

— Зараз жизнь — маліна! — продолжает смеяться она, хотя повода для смеха в общем-то нет. — Пенсію дали таку страшну і ужасну, що ховайся в жито! 

В мене ноги — шкандибаю. В аптеку зайдеш — мазюкалки не купиш на ту пенсію.

Режимный

В зарослях деревьев и кустарников на улице Гагарина спряталась аварийная высотка — админздание бывшего завода “Электрон”.

У парадного входа 67-летний геолог, коренной желтоводец Виктор Михайлович Яковлев делится историей о немцах. Тех самых, что в начале 90-х хотели производить компьютеры, получив отпор местных коммунистов. 

— Это даже не ошибка, а преступление против своих же детей и внуков. Мы процветали бы. У нас была бы своя Силиконовая долина! — уверен Яковлев.

Новейшие японские станки, просторные цеха, высокие зарплаты — попасть на “Электрон” хотели многие. Здесь выпускали приборы для атомных подлодок. 

— Настройщик аппаратуры получал 500-600 рублей. А проходчик в урановой шахте 350, — рассказывает гид.

В 70-х в Желтых Водах открыли филиал института от Министерства среднего машиностроения, курирующего атомную отрасль, разработку и производство ядерных боезарядов.

— Наш город был в числе “закрытых” из-за урановых рудников, — говорит Виктор Яковлев. — Из-за таких стратегических предприятий, как “Электрон”, “Южный радиозавод” (оба прекратили существование — УП) и других.

Мы подчинялись напрямую Москве. Снабжали нас намного лучше, чем Днепропетровск и Кривой Рог.

О том, что когда-то детишек воротило от черной икры, местные вспоминают часто: “Когда у ребенка падал гемоглобин, врачи гречку с печенкой не советовали. Отправляли в магазин за черной икрой”.

Дав образцовое изобилие, жителей города настойчиво просили держать язык за зубами.

— Сохранялся режим секретности, — поясняет Яковлев. — К примеру, наш гидрометаллургический завод, где перерабатывают уран, изначально назывался “ЦФУ” — Цех фосфатных удобрений. 

Рабочие на рудниках давали расписки, что не взболтнут лишнего. А из кабинета какой-нибудь администрации или НИИ попробуй только хотя бы какую-то бумажку вынеси!

Воронка

Выйдя на пенсию, Виктор Яковлев погрузился в изучение истории. В городском музее хранят его коллекцию трипольской посуды. Он покупает в интернете битые черепки, реставрирует, воскрешает предметы прадавнего быта.

От музея до предприятия, на котором работал Яковлев, всего несколько минут езды. 

— Я был главным геологом на ООО “Восток-Руда” Константина Жеваго — наше несчастье, разорил и бросил. Хотя там только одного скандия еще на пять миллиардов долларов, — возмущается желтоводец за рулем авто.

По дороге к руднику он успокаивает: “Уверен, уран к онкологии в Желтых Водах не причастен. На здоровье скорее влияет сернокислотный завод и меткомплексы Днепра, Кривого Рога, Днепродзержинска (Каменского — УП)“.

Оставив машину вдалеке проходной своей шахты, мужчина ведет по холмистой местности, к обрыву карьера глубиной сто метров.

— Сейчас это называется “Воронка обрушения”, — рассказывает Яковлев. — Вон там — копры “Новой”, “Новой-Глубокой”, “Северной-Дренажной”. 

Под карьером шли выработки десятилетиями, пока он не принял такую форму.

На горизонте по правую руку остался мост 1903 года и промышленная ветка Екатерининской железной дороги, построенная тогда же.

— По мосту как раз идет товарняк в сторону сернокислотного завода, видите? — машет рукой гид.

Добывать руду в этих местах начали в конце 20 века. Вначале рудник назывался Львовским — от фамилии его первого владельца Львова. Потом ему дали имя большевика Шварца.

— Дальше это был “Главный карьер”, — делится Виктор Яковлев. — Сто метров вниз — дно. Но ниже него под землей есть выработки на глубине в 14-15 раз большей. Они достигают горизонта 1 445 метра.

— Там столько места, что можно скрыть население пяти таких городов, как Желтые Воды, — продолжает геолог.

— А уран тут остался? — интересуется репортер УП.

— Вон там была так называемая “Кладбищенская залежь”. Под древним кладбищем находились вертикальные урановые “тела”. Их давно сработали, еще в 50-х, — отвечает Виктор Яковлев.

Юля

Весной 1648 года в паре десятках километров от современных Желтых Вод Богдан Хмельницкий с крымскими союзниками разбил войско Речи Посполитой. Спустя триста лет память о битве в сознании большинства вытеснили рекорды урановых пятилеток. 

Чтобы воронки рудников окончательно не поглотили казацкое прошлое, в 1992 году в городском парке открыли монумент героям Освободительной войны. Богдану Хмельницкому и его соратникам — Ивану Богуну и Максиму Кривоносу

— Мы приезжих водим к трем коням, — рассказывает Юля Василевская. — Говорим: “Если хотите поймать удачу, надо у коня Максима Кривоноса яйцо потереть”. А потом все наблюдают, как какой-то легковерный иностранец карабкается на этот холм.

Юля — член “Демсокиры”, называющая себя “правым либералом” — как и многие желтоводцы полна самоиронии, оптимизма и любви к своему несовершенному городу.

Когда несколько лет назад ее друзья уезжали в Польшу, Василевская выкупила у них кафе “Веранда”. Начала приучать земляков к качественному чаю и кофе. 

— Тогда это была безумная идея, — признается она. — Все твердили: “Заведение без алкоголя не пойдет. Забудьте! Никто не будет пить этот чай!”.

Прошло время, и клиенты Василевской уже знают, что зеленый чай и черный — с одного куста, не разных. А 500 гривен за 50 грамм гёкуро — цена, не взятая с потолка.

— Это долгая, но приятная просветительская работа, — отмечает Юля. — Сейчас уже проще. В городе есть несколько хороших кофеен. Их начинают открывать все: от скучающих жен бизнесменов до их детей, которые одной ногой в MBA.

Находить общий язык с действительностью Василевской помогает воображение и книги, которые она читает с раннего детства.

— Здесь время застыло, оно как желе, — говорит Юля. — Для меня Желтые Воды — словно Касл-Рок Стивена Кинга: город, в котором ты однажды оказался, и не можешь выехать десятилетиями.

Что держит меня тут? Наверное, какой-то созидательный склад ума. Плюс я не могу выдерживать ритм большого города — слишком много звуков, красок, движения.

А возможно меня держит какой-то стокгольмский синдром.

Музыканты

Летом 1987 года на улицах Желтых Вод появился молодой человек азиатской внешности. В желтой футболке с принтом обложки “Страх и отвращение в Лас-Вегасе” — книги Хантера С. Томпсона. 

Фактурный гость — Виктор Цой, приехавший по приглашению знакомого, желтоводца Анатолия Простакова. Цой сыграл два акустических концерта: на химкомбинате и в кинотеатре “Мир”.

Сегодня в “Мире” вместо фильмов — супермаркет “АТБ”. Напротив — пустой постамент, с которого упал Ленин. 

На противоположном конце площади — огромный дворец культуры, гордость желтоводцев. О нем в сохранившейся кинохронике 1960 года говорится: “Выстроен в период увлечения архитектурными излишествами”.

— Тут был фонтан с писающим мальчиком и жабами, который уже не работает. Скульптур тоже нет, но народ до сих пор говорит: “Я на “жабках”, — рассказывает сорокалетний музыкант Александр Котков.

Котков, сотрудник научно-исследовательской лаборатории на ГП “ВостГОК”, во дворец культуры впервые попал лет в пять. Увиденное поразило и увлекло. Здесь он учился музыке и взрослел.

Небольшую экскурсию по дворцу гитарист проводит с друзьями по группе “АNO Band”. Коллегой из “ВостГОКа”, вокалистом Антоном Хлопенко, участником “X-Фактор”. И драммером Николаем Елиференко — автослесарем с “золотыми” руками, который уезжал в Польшу, но вернулся обратно из-за пандемии. И, похоже, совсем не жалеет. 

— Помните, как мы по долларов сто заработали? — иронизирует Николай Елиференко, обращаясь к товарищам.

— Да. Было у нас два мероприятия подряд в двух ресторанах. Часов пять в общем отыграли. Пальцы деревянные были, — улыбается Александр Котков.

— У нас в городе жил Юрий Николаевич Скрыпник, — вспоминает Котков. — Уникальный человек и педагог, композитор, настоящий гений. Он не любил самовыпячиваться и не умел себя продавать. 

Через него прошло много подростков. Главное, чему он учил — музыке и думанию.

С думанием особых проблем у желтоводцев не было и нет.

— Атомная тема в 50-х была специфической, новой. Сюда стекались лучшие специалисты, техническая интеллигенция. Тут зародилась целая культурная традиция, связанная с запросом на качественное образование. Она сохранилась. У нас хорошая школа, есть гимназия, лицей. Поступаемость наших деток на бюджет в вузы практически стопроцентная, — утверждает Александр.

В разговоре с журналистами УП Котков несколько раз называет Желтые Воды городом “не проездным”, имея в виду его обособленность от основных транспортных путей. Эта самодостаточная экосистема во многом сформировала характер местных. 

— Что должно произойти, чтобы мы отсюда уехали? — размышляют музыканты. — Наверное, закрытие “ВостГОКа”, градообразующего предприятия. Надеемся, этого не произойдет. Ядерная энергетика нужна. Как же без нее?!

Здесь наш дом. Здесь хорошо, комфортно. Здесь все друг друга знают. Люди даже бухают по кухням, по гаражам. На улице пьяного не встретишь, потому что стыдно!

Черноморы

Когда 59-летний житель Желтых Вод Николай Владимирович Черномор говорит, что у него “звичайна шахтарська сім’я”, согласиться с этим совершенно невозможно.

Он отработал пятнадцать лет электрослесарем и наладчиком насосного оборудования в подземных выработках. После этого стал служителем евангельской церкви пятидесятников “Живые воды”.

Его отец — электросварщик, оставил на шахте двадцать пять лет жизни. Растил с женой семерых детей.

— Батьки були протестантами, — рассказывает Николай Владимирович. — За часів СРСР їм доводилося важко. Пам'ятаю, в 70-х, коли був школяром, якісь люди оточили нашу хату. Шукали заборонену літературу. Забрали у батьків деякі релігійні книги, пісенники.

— В СРСР ми отримували неофіційну, недержавну освіту (по линии евангельской церкви — УП), — вступает в разговор 58-летняя Наталья Федоровна, супруга Николая Черномора, тоже выросшая в многодетной религиозной семье.

Когда в 90-х спецобеспечение и социалистическая сказка в Желтых Водах закончились, Черноморы, преодолевая всеобщее падение на дно, начали выпускать радиопрограммы — о жизни, вере, отношениях. Несколько лет назад перешли на подкасты.

— Ми хочемо розширити мислення молоді: завжди і скрізь є можливості. Ти можеш користуватися ними, а можеш сам створювати їх, — уверены Наталья и Николай.

Это простое в теории правило на практике усвоили их дети. 32-летний сын Максим занимается видео. 27-летний Андрей и 29-летняя дочь Юлия запустили с нуля кофейный бизнес.

— Сестра навчалась в Християнському коледжі в США, трохи там попрацювала в кав’ярні та повернулась. Вона завжди любила каву, і ми вирішили відкрити тут щось своє, — рассказывает Андрей.

Он закончил музучилище в Николаеве, мечтал стать крутым барабанщиком. Играл в разных группах, хотел устроиться на работу на круизный лайнер: “Але зрозумів, що бути музикантом — невдячна справа. Спочатку ми купили ростер в Харкові. У батька трошки віджали місця в гаражі — зробили там невеличку ростерію”.

Сегодня у Андрея с Юлей кофейня Sibs в Желтых Водах. Недавно открыли вторую — в Александрии, в 80 километрах отсюда. От смелой идеи дилетантов до успехов прошло неполных четыре года.

— Пам’ятаю, як ми писали Борисову (ресторатор Дмитрий Борисов — УП), що прості смертні, хочемо познайомитися. Через місяць він позвав в свою академію у Київ.

Цього року ми вже попали в топ-100 кращих кав’ярень України у City Coffee Guide 2021. У списку разом з Києвом, Харковом, Дніпром, Львовом, Одесою тепер можна побачити і Жовті Води

Вдовы

У подъезда хрущевки на улице Франко собрались несколько пожилых, но бойких женщин. Заждавшись начала отопительного сезона в Желтых Водах, они согреваются солнцем.

— В квартире четырнадцать градусов. Люди мы старые, знаете ли. Крови нет, моча не греет, — смеется Галина Константиновна.

Она приехала в Желтые Воды в 1970-м из Ярославской области РСФСР. Мужу дали работу в научно-исследовательском институте, ей — в грунтоведческой лаборатории. 

— В тринадцатом отделе изысканий геодезией занималась. В советское время без изысканий, грубо говоря, “очко” нельзя было поставить, — уточняет пенсионерка.

Несмотря на полвека жизни в Украине в ее речи проскакивают нездешние звуки и интонации. Об особенностях заезжего языка Алевтина Анатольевна Городова, соседка Лидии Николаевны, говорит так: “Наш говор и ядом не вытравишь”.

81-летняя Городова родом с Урала. В украинский город рудников попала в 1972-м транзитом через Днепропетровск, где удивлялась непонятным для нее словам: “цеберка”, “зупинка”, “перукарня”. А когда осела в Желтых Водах, прочувствовала, как ей кажется, в полной мере пагубное влияние урана.

— По ночам голова болела, давление скакало, — вспоминает она. — Когда строили, радиоактивная гадость осталась в асфальте и стенах. У нас тут женщины ногами страдают. Обратите внимание: идет примерно молодая, но уже с палочкой. Сколько хочешь таких. И я без ног хожу.

— Когда асфальт клали, под ним щебень был,— поддерживает разговор Лидия Николаевна. — Темно-зеленый, понимаете? Отходы с шахты! Ну а мы шо? Квартира, работа оплачиваемая. Это потом мудрость появилась в голове, в душу мать!

— У нас тут мужики друг за другом посыпались, теперь в нашем подъезде, представьте себе, одни вдовы, — делится Алевтина Николаевна.

— Алкоголь? — пытается нащупать причины аномалии репортер УП.

— Нет! — смеется Городова. — Мужики у нас были хорошие. Просто мы более закаленные.

— Моего уже восемь лет нет, царство ему небесное! — приходит на помощь подруге Галина Константиновна. — Поживей надо быть! Мы (женщины — УП) с утра встали, зарядились. 

Жрать готовим, уборка, а оно лежит: “Га-а-а-ля, ты мне кушать положила? Галя, в этом доме ложек-вилок нет?”. Да в душу мать! Ты что? Не можешь ящик открыть, взять ложку?!

Вдовы заливаются смехом.

Супрун

Однажды в Желтых Водах избили четырехлетнюю девочку. 

— Избили ее же родители. Малышку привезли в реанимацию. Мы с друзьями искали медикаменты, все, что нужно. Девочка умерла. Наверное, тогда я и начал заниматься волонтерством, — рассказывает фельдшер “скорой” Сергей Супрун.

В медицине Супрун четырнадцать лет, и к смерти привык быстро. Сантименты отвлекают от помощи тем, кого еще можно спасти.

— Позавчера у нас четыре смерти за сутки от ковида, — сообщает Сергей. — Поначалу вообще никто не верил, что он существует. Сейчас, когда десятками везем в больницу, уже задумываются. 

Странных у нас все равно много. Думают, что их хотят чипировать, рецепт борща из головы украсть.

В начале пандемии в Желтых Водах, как и по всей Украине, все держалось на волонтерах, активистах, благотворительных фондах. Не было ни масок, ни антисептиков. Тогда Сергей особенно часто порывался уволиться. Но не смог.

Его смена начинается в восемь утра, длится 24 часа без сна. За работу на полторы ставки — десять суток в месяц — ему в среднем платят 11 тысяч гривен. Его испытывают на прочность рабочий режим, чиновники от медицины и пациенты.

— У нас город больше пенсионеров. Народ привык, что при СССР здесь было отличное обеспечение, “скорая” выезжала по первому требованию. У тебя, грубо говоря, палец зачесался, и ты уже вызываешь “карету”, — улыбается Сергей Супрун.

Между марафонами на “скорой” он подрабатывает массажистом. Бесплатно учит азам первой домедицинской помощи. Ходит в походы и воспитывает детей в патриотической игре “Джура”. Помогает армии на фронте.

йти из больницы, уехать из Желтых Вод ему на дает любовь. К семье, профессии, городу.

— Что такое Желтые Воды? — повторив вопрос репортера УП, Супрун отвечает. — Казацкое героическое прошлое. Тишина. Зелень.

Странно, но урана и шахт в этом ассоциативном ряде нет.

Куцый

Здесь были рудники и шахты. Институт, “Электрон” и Южный радиозавод. Здесь были порядок и черная икра. Кинотеатр “Мир”, в котором пел Цой. Справляться с фантомным грузом старших приходится молодым. 

— Когда совсем ничего в голову не идет, у нас вспоминают про олимпийского Мишку. Шкуру для него делали на нашей меховой фабрике, а потом в Москве в небо запустили, — делится Юля Василевская историей, набившей ей оскомину.

У нее, законодательницы здешней чайной моды, есть байка не столь академичная. Передающая особенности местных — крепких телом и сильных духом.

— Стыдоба, конечно, такое рассказывать, — интригует Василевская. — У нас был человек, бывший заключенный, погоняло “Крысан”. Гнал самогон по уникальной рецептуре: даже когда человек трезвел, то от отрыжки потом пьянел назад.

Пойло было похоже на смесь авиационного топлива с димедролом. Называлось “Крысановка”, прям бренд был.

Как свидетельствует Юля, напиток вызывал у клиентов две полярные реакции. Вначале дикую активность, желание смеяться, танцевать. После — апатию на грани анабиоза. 

— Наши его нормально переваривали, даже если пробовали впервые, — улыбается девушка. — Но вот приезжие пятнами шли, сыпь постоянно какая-то. Человека в больницу поведешь, а врач сходу: “Крысановку пил?”.

Шутить, смеяться над собой, что-то делать, верить. Люди, которых встречаешь здесь — лучшее, что осталось у Желтых Вод.

— Как-то в последнее время Желтые Воды истончаются, — отмечает Юля. — К нам все чаще приходят в кафе, говорят: “Это моя последняя чашка. Давайте прощаться!”.

Люди перестали хотеть хорошего: “Абы не было хуже!”. 

У меня есть безумное видение: вот есть одноэтажная Америка, а у нас могла бы быть двухэтажная Украина. Желтые Воды могли бы стать IT-кластером — уютным, комфортным городом для жизни.

На прощание Василевская рассказывает еще одну историю, которая не сулит Желтым Водам вечной жизни, но придает уверенности оставшимся здесь и сейчас.

— У нас есть уличный пес Куцый — один из двух столпов, на которых держатся Желтые Воды. Второй — это комбинат (ВостГОК — УП). Комбинат — он как золотой телец, как мавзолей посреди Красной площади. 

А Куцего половина местных знает. Его подкармливают, домой берут ночевать. Он приходит на все пьянки, гулянки, свадьбы. 

Куцый — как вороны Тауэра: когда вороны из крепости уйдут, Британия падет.

Евгений РУДЕНКО, Эльдар САРАХМАН