Умер-шмумер, лишь бы был здоров

Либерализм — это свободный рынок. А значит, еда на столе и товары в магазинах. Либерализм — это политическая демократия. А значит, возможность выбора наиболее подходящего варианта в электоральном меню при возможности регулярной ротации “блюд”. Либерализм — это свободное движение товаров, людей, капиталов, идей, интернациональная наука и образование. Какие есть альтернативы? Фашизм, коммунизм, изоляционизм. Танцы вокруг праха Сталина. Играющие от злости желваки от недовосстановленного величия. “Крымнаш”, который на хлеб не намажешь. Химерические угрозы, которых не существуют, но наличие которых оправдывает неэффективность внутреннего управления. Это — альтернативы?

В рассуждениях о закате либерального порядка и вредоносности Европы как-то забывается, что в 2014 г. путинская Россия инкорпорировала в свой состав здоровенный фрагмент чужой территории и вела прокси-войну на востоке другого государства. Могли ли отношения с Западом после этого оставаться на прежнем политико-дипломатическом уровне? Забывается и о том, что в случае Алексея Навального речь идет не о “фигуранте” и “политическом проходимце” (с точки зрения технологии попадания во власть отдельных представителей нынешней элиты я бы еще поспорил насчет того, к кому применять этот термин), а о применении химического оружия, о невозбуждении уголовного дела по факту покушения на убийство гражданина Российской Федерации.

При чем здесь закат либерализма? Может быть, осмысленнее вести речь о кризисе демократии в России. Причины искаженного восприятия Европы не в Европе, а в России. Здесь кривые линзы, а не там косое восприятие восточного партнера. Никто и ничто, кроме пришедшей к власти группы православных чекистов, не мешали России развиваться нормально. Речь не о либерализме, а именно о нормальности. К слову, причина более интенсивной поддержки Навального более широкими слоями гражданского общества не в том, либерал он или не либерал, а в том, что сама власть превратила его в символ нормальности. Смысл модернизации России не в превращении ее в либеральный анклав, а в ее нормализации, избавлении сознания средних россиян от наслоений несуществующих угроз и химерической привязанности к выдуманным отеческим гробам вместе с пепелищами, существующим только в чекистской исторической мифологии. В нормальной России, в том числе психически нормальной, невозможны дискуссии о том, какого истукана поставить в центре Лубянской площади — прежнего изверга Дзержинского, мифологического героя советского кино Александра Невского или душителя инакомыслия Андропова, верившего в то, что экономику можно поправить дневными рейдами по парикмахерским.

В нормальной России демонстративное хамство в ходе переговоров с европейским высоким представителем едва ли может быть приравнено к “внешней политике”. Даже Леониду Ильичу Брежневу, который просил своего спичрайтера Александра Бовина объяснить ему, что такое “конфронтация” в обмен на лекцию о свойствах боровой дичи, не пришло бы в голову так унижать партнера ради бессмысленного пиара и самоутверждения. Детант рождался из желания разрядки и доброй воли. Без желания и доброй воли не будет никакого сотрудничества с Европой и Америкой, а будет бомбежка Воронежа, которая уж точно не может быть признана чем-то нормальным и рациональным. Бомбежка Воронежа в виде достижения семилетнего падения реальных доходов населения и подавления любых признаков немифологизированного мышления граждан России — квинтэссенция российской внутренней и внешней политики последних лет.

Какое отношение к этому политическому и социально-экономическому самострелу имеет Европа? У нее и своих проблем хватает, но она остается Европой, пусть и не тем кинопавильоном, адаптированным под сцены из старобуржуазной жизни, который рисует воображение режиссера Богомолова.