Украина постиндустриальная

Между тем решение фонда не могло изменить экономических перспектив Украины. Ведь еще недавно долларовый эквивалент ее ВВП составлял порядка 140—180 млрд. долл. (2007—2008 гг.). И было бы наивно связывать его динамику не с собственным оборотом, а с траншем Международного валютного фонда, не превышающим полутора процентов указанной суммы.

Спад промышленного производства в Украине начался в ноябре 2008 года, хронологически совпав с началом экономической рецессии в США и ЕС. При этом он синхронно нарастал с падением мировых цен на сырье — помимо нефти и газа, на международных рынках стремительно дешевели, например, и металлы. Так, глобальный индекс цен на сталь снизился во второй половине 2008 года почти вдвое. Наиболее уязвимыми в этих условиях оказались сырьевые экономики. Другой неприятностью для них явилось банкротство инвестиционного банка Lehman Brothers — одного из лидеров рынка дефолтных свопов. С его падением резко повысились риски кредитования развивающихся рынков, снизив одновременно возможности их внешних заимствований.

Только эти два события спровоцировали резкое уменьшение валютных поступлений в Украину: в четвертом квартале 2008 года ее экспортные доходы упали относительно показателей третьего квартала более чем на треть, а объемы внешних кредитных поступлений — втрое. На внутреннем рынке сформировался и стал быстро нарастать дефицит иностранной валюты. Его покрытие сопровождалось 60-процентной девальвацией гривни и активными валютными интервенциями Национального банка, объем которых за три последних месяца 2008 года превысил 10 млрд. долл.

Наряду с Украиной повышенную чувствительность к падению цен на сырье продемонстрировали также страны с низким уровнем диверсификации производства. Показательно, что максимальная глубина спада в Норвегии (2,5%, 2009 год), относящейся к ведущим мировым поставщикам нефти и газа, оказалась намного меньше, чем в России (10,9%) или, например, Мексике (10,1%), также специализирующихся на их экспорте.

Не менее примечателен и национальный дефолт Исландии, финансовая устойчивость которой стала заложницей неподъемных долговых обязательств и моноотраслевой привязки к рыбному хозяйству. При этом в основе долгового кризиса лежало не обычное “проедание” внешних займов, а изъяны связанных с ними инвестиций. В частности, выяснилось, что финансовое участие в жилищной лихорадке не менее опасно, чем массированная поддержка импортного ширпотреба: в обоих случаях речь идет о буме личного потребления, а не производственных доходов, обслуживающих долговые обязательства.

В этой связи неудивительно, что эпицентр экономических потрясений находился в Соединенных Штатах. Помимо того, что американская экономика устойчиво демонстрирует низкую норму накопления (порядка 16—17% ВВП против среднемировых 20—22%), она еще увязла в спекуляциях с недвижимостью, резко сузив возможность возврата ипотечных кредитов. Устойчивый же иммунитет Китая, напротив, легко объяснить невероятно высокой склонностью к инвестициям (от 30—35% ВВП в 90-е годы до 45—50% в текущем десятилетии) и чрезвычайно малой долей личного потребления. При этом диверсифицированные вложения в технологии и производство средств производства делают его практически невосприимчивым к текущим кризисам: после снижения темпов роста ВВП Китая до 6,1% в середине 2009-го уже через полгода они снова выросли до 9%.

В Украине же к началу мировой рецессии наблюдался почти весь возможный спектр ее предпосылок. При этом значительная их часть проявлялась столь ярко, что невольно напрашивался вопрос о характере усилий Украинского государства, а также экономической модели, выстраиваемой им с момента провозглашения независимости.

Особое внимание привлекает деиндустриализация отечественной экономики. В то время как весь мир борется за право производства и реализации все более технологичной продукции, связанной с дополнительными доходами, Украина почти два десятка лет движется в обратном направлении. На протяжении 1990—2008 годов доля машиностроения в структуре ее промышленного производства снизилась вдвое — с 31 до 14%, а черной металлургии, напротив, выросла и едва ли не в том же соотношении — с 11 до почти 27%. При этом наблюдается явное затухание инновационной деятельности. Так, связанное с ней освоение промышленной продукции сократилось в 2003—2008 годах втрое.

Ссылки на недостатки советских технологий и сложность их развития после распада Союза были, безусловно, уместны какое-то время. Однако они не могут объяснить, почему за годы украинской независимости Малайзия и Китай укрепили свои позиции на международном рынке микроэлектроники, а ее отечественное производство, оснащавшее когда-то уникальные военные комплексы, низводится до пищалок для детских игрушек. При этом сетования на убогое наследство автопрома ни на йоту не объясняет, почему его уровень повышается путем сборки корейских, китайских и индийских автомобилей, тогда как Венгрия, Польша, Россия, Румыния и Чехия делают ставку на освоение американского, французского, немецкого и японского производств, экспортируя затем его продукцию в Украину. А китайские предприниматели при этом договариваются с Ford о приобретении Volvo.

Независимая Украина, похоже, так и не осознала, что унаследованное ею авиастроение — технологическая роскошь, право обладания которой принадлежит всего нескольким странам. И если вопреки национальной политике она еще не утеряна, то только благодаря заложенному когда-то запасу прочности, который отнюдь не безграничен. Тем более что отечественный авиапром давно уже утратил признаки массового производства, сжавшись до сборки нескольких самолетов в год.

В то время как ведущие страны связывают свое будущее с нанотехнологиями, в Украине оно снова зависит от каменноугольных и железорудных пластов Донбасса и Криворожья. При том, что сто лет назад их мощность отражала новые горизонты отечественной экономики, а сегодня — ее “постиндустриальное” прошлое. Накануне кризиса доля сырьевой продукции в структуре отечественной промышленности составляла 70% против 14,6% товаров инвестиционного назначения. Аналогичные соотношения наблюдаются и в структуре товарного экспорта. Если в 80-е годы в нем доминировала продукция машиностроения — приблизительно 37%, а доля черной металлургии была в два раза меньше (18%), то в 2005—2008 года уже наблюдались прямо противоположные пропорции: машиностроение — 15%, черная металлургия — 40%.

В начале 90-х лишь немногие говорили о риске сырьевого перепрофилирования Украины. Сегодня это уже не риск и не угроза, а свершившийся факт, не вызывающий каких-либо дискуссий. Отечественная экономика, похоже, полностью адаптировалась к новому статусу сырьевой периферии. При этом ее динамика довольно жестко привязана к движению мировых цен на сталь, химикаты, зерно и подсолнечник. В этом отношении споры о хозяйственных достижениях сегодняшних политических оппонентов весьма условны. Просто одним повезло больше, а другим — меньше.

Так, во время первой премьерской каденции В.Януковича наблюдалось 73-процентное увеличение мировых цен на сталь. Неудивительно, что этот период запомнился устойчивым ростом отечественного ВВП: 9,6% в 2003 году и 12,1% — в 2004-м. А вот Ю.Тимошенко в 2005 году откровенно не повезло. За первые пять месяцев ее пребывания во главе правительства сталь на международных рынках подешевела на 21%. В результате темпы роста украинской экономики замедлились до 1,9% (девять месяцев 2005 года).

В 2006-м и 2007 году произошло новое повышение мировых цен на сталь, соответственно, на 14 и 22%. Синхронно с ними повысились и темпы роста украинского ВВП — до 7,3 и 7,9%, совпав со вторым сроком премьерских полномочий В.Януковича. При этом дополнительный импульс экономической динамике придавали активные внешние заимствования, стимулировавшие жилищное и офисное строительство, ввоз автомобилей и запчастей к ним, массированный потребительский импорт и связанную с ним торговлю. Безмолвным фоном указанного роста являлся увеличивавшийся внешний долг, валовой объем которого при втором “региональном” правительстве вырос в 1,7 раза — с 46,2 до 80 млрд. долл.

Перехватившая у него инициативу объединенная команда “оранжевых” впервые вкусила плоды благоприятной сырьевой конъюнктуры в декабре 2007 года. Фактически до осени 2008-го правительство Ю.Тимошенко не испытывало серьезных финансовых ограничений: беспрецедентное повышение цен на сталь (+61% за январь—июнь) и внешние заимствования частного сектора обеспечили пристойную динамику ВВП и бюджетных доходов. При этом поквартальный рост валового продукта устойчиво превышал 6%, а бюджет активно поддерживался налогами и платежами от вспухающего импорта. Однако с началом стремительного уменьшения кредитов и цен на сырье ситуация резко изменилась. В четвертом квартале ВВП сократился на 8%, а в первом квартале 2009-го — на 19,3%.

Нынешнему правительству, вынужденному отвечать не только за свои решения, но и за политику последних двух десятилетий, безусловно, не позавидуешь. Вместе с тем его откровенный популизм свидетельствует, что оно — не худший ученик своих предшественников. Если в 2004 году “регионалы” инициировали бюджетные заигрывания с избирателями, то в 2005-м их политические оппоненты лишь усилили бюджетную борьбу за лояльность населения. Во всем известной зависимости “инвестиции — экономический рост — зарплаты — пенсии” внимание оказалось приковано лишь к двум последним составляющим. К инвестициям же интерес проявлялся лишь постольку, поскольку они могли быть задействованы в перманентных избирательных кампаниях.

За девять месяцев, вместивших первое премьерство Ю.Тимошенко, темпы вложений в основной капитал уменьшились до 3,4% против 34,5% годом ранее. Тогда подобную динамику можно было как-то объяснить снижением деловой активности из-за падения конъюнктуры на сырье. Однако в январе—сентябре 2008 года, когда мировые цены на металл и пшеницу зашкаливали, ситуация вновь повторилась: инвестиции в основной капитал снова упали до 4,7% против 28,5% в 2007-м.

Указанные результаты не удивляют, если вспомнить, что в марте 2005-го первое “оранжевое” правительство решительно перекроило бюджет ради увеличения социальных платежей, а в 2007-м будущий премьер обещала уйти в отставку, если не вернет за два года вклады бывшего Сбербанка. Объективности ради стоит отметить, что тогдашние предвыборные посулы Партии регионов были не менее щедрыми. По экспертным оценкам, их реализация стоила бы 30% планового бюджета, тогда как у БЮТ социальный пакет тянул на 25%.

Приведенные раскладки примечательны не только тем, что их главные действующие лица и участники — самые опытные украинские политики, успевшие за неполные двадцать лет проявить себя на всех высших исполнительных и выборных должностях государства, включая президентскую. Показательно, что их симпатики устойчиво представляют — в разных конфигурациях — не менее двух третей украинских избирателей. Что может свидетельствовать не только о преобладающей поддержке экономической политики государства. Но также о его разрушительном потворстве наиболее примитивным ожиданиям общества.

В этом отношении необходимо признать, что рост производства в независимой Украине никогда не относился к числу ключевых задач. Скорее наоборот — в 2001 году парламент отправил в отставку правительство В.Ющенко после того, как при нем закончилось десятилетие спада и начался экономический рост. К сожалению, последняя пятилетка лишь подтвердила указанное правило: начавшись с 12-процентного роста, она завершается 15-процентным спадом. При этом вряд ли можно пенять на неблагоприятные условия. В 2005—2008 годах Украина заплатила за импорт газа 24,7 млрд.
долл., а за ввезенные автомашины и запчасти к ним — 27,1 млрд. Указанные средства позволяли построить несколько автозаводов, “не словом, а делом” способствуя созданию пяти миллионов дополнительных рабочих мест. Однако Украинское государство предпочитало не замечать подобных возможностей.

Как и того, что в эти же годы переводы от наших бывших соотечественников и “заробитчан” раза в два превысили валютную выручку от экспорта зерна — убийственная статистика для страны, претендующей на реформу села и статус европейской житницы. При этом, конечно, можно порадоваться за людей, сумевших хотя бы на чужбине повысить свое благосостояние. Но вряд ли за государство, не способное предложить своим гражданам лучшего применения талантов и усердия, чем иммиграция. Последняя, кстати, является верным признаком серьезных рыночных дефектов, коль скоро стоимость местной продукции не воспроизводит овеществляемого в ней труда, выталкивая из страны наиболее опытных и предприимчивых специалистов.

Отбор и продвижение рынком наихудших из всех возможных вариантов известен в экономической литературе как “негативная селекция”. К указанному явлению обычно обращаются при описании локальных провалов рынка. Отечественный феномен, похоже, связан с провалами глобальными. После двадцати лет рыночных преобразований в Китае мир заговорил о новом экономическом чуде, признав успехи страны, ежегодно увеличивающей свой ВВП процентов на десять. В Украине после семнадцати лет экспериментов объемы валового продукта оставались на 25% меньше уровня 1990 года. По результатам восемнадцатого они, скорее всего, окажутся меньше его процентов на 35—37. При этом ссылки на негативные последствия мирового кризиса малоубедительны, поскольку неясно, почему они не мешают росту того же Китая.

Начало новейшей экономической истории Украины совпало с распадом Союза и соответствующим триумфом неолиберальных идей. Между тем отечественное знакомство с ними оказалось еще менее глубоким, нежели прочтение теории К.Маркса большевиками. Как результат достаточными предпосылками общественного благополучия была объявлена частная собственность и свободный рынок, а необходимыми — всеобщая бесплатная приватизация и отсутствие госконтроля над ценами. Сегодняшние реалии — урожай тогдашнего посева. В стране махровым цветом цветут сотни монополий и десятки тысяч монополек, не подотчетных государству, которое не способно проконтролировать ни цены, ни качество их товаров, даже если речь идет о заведомо опасной для здоровья и жизни продукции. В силу этого количественный спад сплошь и рядом сопровождается деградацией качества, для которого планка бывших ГОСТов оказывается недоступно высокой.

Вместе с тем все “реформаторские” задачи прошлого десятилетия давно уже выполнены. При этом, правда, жертвой массового имущественного передела пала как государственная собственность, так и мораль, нормы которой второй раз за столетие оказались перевернуты с ног на голову. Попутно была извращена и хозяйственная ориентация общества: с легализацией захвата чужой собственности развитие производства утратило всякий смысл, поскольку его доходность не шла ни в какое сравнение с возможностью мгновенного обогащения путем законной экспроприации “бесхозных” предприятий. Неудивительно, что среди них повышенную живучесть демонстрировали наименее сложные и капиталоемкие. Что вполне соответствовало инвестиционному потенциалу и предпринимательским горизонтам первых отечественных неофитов капитализма.

Их недолгого хозяйствования обычно хватало для стремительного личного обогащения с попутным финансовым и материальным истощением когда-то крепких производственных комплексов. К началу текущего десятилетия лидерами отечественной промышленности и бизнеса стали металлургические предприятия. Значительная же часть машиностроительных заводов оказалась на грани физического исчезновения, оттягиваемого арендой пустующих площадей и продажей прилегающих территорий. При этом бывшие инженеры и “синие воротнички” массово растворились в базарных рядах, пришедших на смену научно-производственным объединениям и ставших воплощением отечественного “рынка”.

За 18 лет, прошедших после 1990 года, годовые объемы инвестиций в основной капитал сократились в Украине вдвое: к началу прошлого года они составляли всего 44,7% от уровня девяностого. В то же время реальные потребительские расходы населения выросли в 1,4 раза. Указанные диспропорции лучше всяких слов объясняют причины устойчивого воспроизводства многих отечественных проблем: технологической деградации предприятий, недостатка товарного предложения, его чрезмерную затратность, повышенный уровень инфляции, нехватку рабочих мест и т.д. Бытующие представления о возможности их преодоления посредством гибкого валютного курса и стабильных цен не более продуктивны, чем неолиберальные иллюзии 90-х.

При всей справедливости критики плановой экономики нельзя не признать, что за полтора-два десятка лет, включавших период гражданской войны и разрухи, она позволила возвести Днепрогэс и “Криворожсталь”. Сложно сказать, что ей может противопоставить сегодняшняя экономическая модель. Тем более что массовая распродажа госсобственности не имеет ничего общего с формированием фундамента будущих поколений, а служит хаотичному затыканию бюджетных дыр. Как это произошло, например, с приватизацией той же “Криворожстали” и последующим растворением вырученных от ее продажи 4,2 млрд. долл.

Инвестиционная активность отечественного бизнеса, к сожалению, немногим выше, чем у государства. Текущий кризис — наглядное тому подтверждение, поскольку падение конкурентоспособности при ухудшающейся конъюнктуре является прямым следствием аморфной инвестиционной политики. Ее результативность наглядно демонстрирует горно-металлургический комплекс, не использовавший благоприятные возможности последних десяти лет.

Еще в 1999—2002 годах ряд его предприятий участвовал в экономическом эксперименте, получив возможность снизить на 70% ставку налога на прибыль; списать накопленную задолженность по неуплаченным налогам, сборам, пеням и штрафам; вдвое уменьшить пени и штрафы за будущую несвоевременную уплату налогов; наполовину снизить ставки сбора в Государственный инновационный фонд; не платить сборы на строительство, ремонт и поддержание автодорог общего использования и т.д. В это же время их экспортная деятельность была поддержана резкой девальвацией гривни, сопровождавшей валютно-финансовый кризис 1998—1999 годов. Наконец, уже в процессе указанного эксперимента на международных рынках начался рост цен на металлы, продолжавшийся с небольшими перерывами до середины 2008 года. При этом глобальный индекс цен на сталь вырос в четыре раза.

Вопреки уникальным возможностям, ни о какой массовой модернизации отечественной металлургии речь не шла. На какие цели были потрачены 75 млрд. долл. валютной выручки, полученной металлургическими предприятиями только в 2005—2008 годах, — загадка, ответ на которую знают лишь их собственники. Между тем к началу падения мировой конъюнктуры они оказались готовы не лучше, чем украинские строители к сокращению внешнего кредитования. Что, по сути дела, и явилось одной из главных причин начала в стране экономического кризиса. Это, однако, нимало не смутило владельцев отечественных метзаводов, уже осенью 2008 года заявивших о необходимости их срочной поддержки государством.

Углубление сырьевой специализации не только привязывает украинскую экономику к хозяйственному циклу ее индустриальных партнеров, но также увеличивает амплитуду ее конъюнктурных колебаний. При этом технологическое увядание снижает производственный потенциал и будущие возможности страны. Надежды на иностранных инвесторов необоснованны, поскольку они выстраивают свою политику, учитывая местные приоритеты. Так, к началу прошлого года в структуре прямых иностранных инвестиций, привлеченных за годы независимости, вложения в операции с недвижимостью в восемь раз превышали объем инвестиций в машиностроение. Что служит неплохим индикатором масштаба хозяйственных задач, решаемых Украиной.

Сергей КОРАБЛИН (доктор экономических наук)