Третий авторитарный эксперимент России

Можно было бы предположить, что именно российская новейшая история предостерегает от рисков слишком долгой и сильной централизации власти. Недавнее прошлое России — как царское, так и советское — наглядно иллюстрирует, какие в конечном счете печальные последствия для государства и его населения может иметь долголетняя кажущаяся авторитарная стабильность. Вплоть до середины 1980-х советская власть казалась настолько прочной, что российские диссиденты пили за “безнадежность нашего дела”. Более чем за сто лет до этого известный русский поэт и апологет самодержавия Федор Тютчев провозгласил, что “в теперешнем состоянии мира лишь русская мысль достаточно удалена от революционной среды, чтобы здраво оценить происходящее в ней”.

Читая тексты сегодняшних защитников путинской “вертикали власти”, невольно вспоминаешь эти и другие русские недопонимания сущности современной политики (тем более в полиэтнических государствах). Различные недостатки авторитарного правления — начиная с неясных механизмов решения конфликтных ситуаций и вопроса “престолонаследия” или же недостаточно прочной обратной связи с обществом и до его ограниченного инновационного потенциала — хорошо известны. На этом фоне России сегодня нужны не третий и четвертый сроки полномочий Владимира Путина, а скорее нечто противоположное. С каждым новым годом, в котором страна пребывает с авторитарным вектором развития, ей будет все более сложно “плавно” уйти с этого пути в политическое “никуда”, по которому Россия идет с начала Второй чеченской войны и думских выборов 1999 года.

“Междуцарствие” Дмитрия Медведева в качестве президента РФ в 2008—2012 гг. дало кратковременную надежду, что российская политическая элита осознает риски длительных диктаторских полномочий для исполнительной власти. Медведев сам открыто выражал подобные опасения. Объявление же о возвращении Путина на пост президента, а также о его проекте Евразийс­кого союза осенью 2011 года были отрезвляющими. Видимо, в следующие годы Путин будет консолидировать сегодняшний российский режим. В худшем случае он тем самым невольно заложит основы для третьего коллапса российского государства за менее чем 150 лет.

Идея о том, что Путин в состоянии провести реальную модернизацию России “сверху”, зиждется большей частью на мнимых успехах двух его первых президентских сроков. Однако дать объективную оценку фактическим управленческим достижениям Путина в 2000—2008 гг. сложно по двум причинам. Во-первых, Путин, неожиданно назначенный на должность премьер-министра летом 1999-го, извлек значительную политическую выгоду из изменившейся за несколько месяцев до этого экономической конъюнктуры. Начавшееся тогда “экономическое чудо” РФ не в последнюю очередь было связано с резким обесцениванием рубля в августе 1998-го, которое положило начало более или менее бесперебойному подъему экономики страны до 2008 года. Как хорошо известно, скачок цен на энергоносители в тот же самый период принес добавочные миллиарды в российскую казну. Это позволило правительству существенно улучшить социальное положение, например, до тех пор нищенствующих российских пенсионеров.

Но ни один из этих факторов российского экономического возрождения за последнее десятилетие не имел отношения к новой “вертикали власти”, созданной в РФ к началу ХХІ века. Напротив, некоторые наблюдатели указывали на прямые и непрямые экономические убытки таких путинских авантюр, как Вторая чеченская война, уничтожение концерна “ЮКОС” или интервенция в Грузию в 2008 году. Действительная роль т.н. суверенной демократии Путина в относительно успешном экономическом развитии России во время двух первых периодов его президентства, таким образом, остается туманной.

Во-вторых, уважение, которым Путин до сих пор пользуется со стороны многих наблюдателей, базируется на предположении, что без его решительной централизации политической власти с 1999 года Россия была бы обречена на распад. Это утверждение, конечно же, использовала и сама руководящая прослойка для оправдания все больших полномочий для исполнительной ветви власти. Однако вопрос о том, действительно ли РФ в конце девяностых находилась в шаге от краха, также остается открытым. Скорее создается подоз­рение относительно целенаправленности созданной паники российскими апологетами авторитаризма. Особенно, если, например, сравнить ситуацию в РФ с политическим развитием Украины — страны еще более пострадавшей в результате разных экономических кризисов последних 25 лет и также этнически разделенной. Этому во многом похожему на Россию постсоветскому государству с начала девяностых повторно предсказывали гражданскую войну, например, в Крыму, как и разделение на Западную и Юго-Восточную Украину. Но это государство существовало дальше — и при полном отсутствии чего-либо похожего на путинскую “вертикаль власти”. Более того, Украина провела в 2004 году мирную массовую акцию гражданского неповиновения (т.н. оранжевую революцию), направленную как раз против создания украинского варианта “суверенной демократии”. Затем Украина пережила последующие за Майданом беспрерывные политические разборки между впервые оказавшимися у власти украинскими демократами в 2005—2010 гг. В последнее же время возникшие опасения насчет будущего единства украинского государства связаны не с украинской демократией, а наоборот, с последствиями политических манипуляций, явно копирующих “российский опыт”.

Все это вынуждает сомневаться как в путинских управленческих заслугах в прошлом, так и в потенциале его политического руководства в будущем. Остается надеяться, что российское общество — прежде всего московская элита — вовремя осознает, в какой новый хорошо знакомый тупик ведет страну бывший сотрудник КГБ.

Андреас УМЛАНД