Спасшиеся в Мариуполе: “У русских и Путина насрано в голове. Им в каждом доме штаб “Азова” мерещится”

Сергей Ваганов, ушедший несколько лет назад на пенсию, родился в Казахской ССР, в семье офицера. Детство и юность провел  в Мариуполе. 

15 лет проработал ортопедом-травматологом в Авдеевке. Но со своей давней страстью к фотографии пошел в журналистику. Работал в донецких иданиях. Сотрудничал с такими агентствами, как Associated Press и France Press.  

Его снимок с горняком, обгоревшим в 2000 году во время аварии на шахте “Засядько”, попал в рейтинг “Лучших журналистских фотографий I десятилетия XXI века” новостного агентства MSNBC.

В 2017-м в список лучших снимков года по версии The Guardian попало его фото из прифронтового села Водяное под Мариуполем. На нем боец из 59-й бригады делает жим лежа самодельной штангой, на которой вместо диска —  отработанная артиллерийская мина.

Сергей и Ирина — русскоязычные граждане Украины, которых пришли спасать россияне. Такую братскую любовь они не приняли в 2014-м, когда в Донецк, где они жили и работали, пришла “русская весна”. Пришлось уезжать на подконтрольную Украине землю — в Мариуполь. Здесь можно было открыто высказывать свои мысли о том, что творится в “ДНР”.

 

Но большая война, еще в более ужасной форме, застала их и у моря. Под бомбежками они провели 18 дней, прежде чем вырваться из блокады.

Сергей, чьи снимки видели в разных странах, увез из Мариуполя, охваченного огнем и смертью, только тяжелые воспоминания. Свою камеру там он так и не расчехлил.

“10% Мариуполя ловили диверсантов, еще 10% — собственно сами диверсанты. Остальные 80% просто могли забить тебя палками, приняв за наводчика. 

С 2017-го года я официально безработный, у меня нет никакой ксивы. 

Мы не снимали даже наш быт. А смысл? Мы собирались умирать”, — говорит Ваганов.

УП публикует историю Ирины и Сергея языком оригинала. 

Геноцид

Война у нас началась, как и везде, 24 февраля. Проснулись, открыли новости: бомбят Киев, Харьков, Сумы, Чернигов…

В нашем Центральном, бывшем Октябрьском районе Мариуполя взрывы и стрельба поначалу были отдаленными. Все начиналось со стороны Новоазовска. С Восточного микрорайона, того самого, который в 2015 году обстреляли “Градами”. 

В первый, второй день мы следили за новостями, слышали стрельбу. Но это, в общем-то, обычное для нас дело. За восемь лет войны на Донбассе мы привыкли: ты на пляже, играешь в теннис, слушаешь шум волн. И “бабахи”. 

Ты знаешь, что там, вдалеке стоят наши воины, дают достойный отпор врагу. 

 

24, 25, 26 февраля были такие же ощущения. Но скоро стало понятно, что все очень серьезно. Сначала выяснилось, что поезда на Волноваху уже не ходят. Затем один за другим исчезали свет, связь, вода, отопление, газ.

Русские рубанули две насосные станции в Павлополье, оставив город без воды уже с 26 числа. Потом разбомбили высоковольтную станцию в Никольском, лишив Мариуполь электричества и связи. 3 марта добрались и до газораспределительной станции. 

Все это они делали целенаправленно, чтобы оставить нас ни с чем, а потом уничтожить. Думаю, это настоящий геноцид.

Мародерство

Когда был свет, еще работали аптеки, магазины. Были продукты, были очереди. Как только электричество пропало, магазины закрылись. После этого сразу появились мародеры. 

Когда народ понял, что газа не будет, начали выносить из уже опустошенных магазинов столы, полки для костров, на которых готовили еду. 

У нас рядом, в квартале, недостроенный детский садик. Оттуда вытащили строительные паллеты, разобрали там беседки. 

Возле каждого подъезда начали строить печки.

Как-то утром мы вышли во двор, увидели, что он кишит людьми: тянут все деревянное из садика, а сторож пытается их остановить. 

Молодые валят деревья, рубят, пилят их.

На улице ночью было минус восемь. Это помогало сохранять остатки продуктов. Но приходилось спать в одежде, доставать все, что только может согреть.

Бомбы и быт

Под постоянными обстрелами жизнь перемещается в прихожую. 

В соседнюю четырнадцатиэтажку, где-то в районе девятого этажа, прилетел снаряд или бомба. Дом взорвался изнутри, уничтожив все в округе. В нашей “хрущевке” взрывной волной вырвало окна.

Между бомбежками, в такой себе “режим тишины”, мы слышали, как они кричат в матюгальник: “Жители Мариуполя, к вам пришли чуть ли не освободители. Националисты, сдавайтесь!”. 

Они говорят, что пока не выбьют “националистов”, не уйдут. Этим они сейчас благополучно прикрываются в своей пропаганде. Им в каждом доме, в каждом окне эти националисты мерещатся. 

Больницу разбомбили, потому что там штаб “Азова”. Школу разбомбили — там тоже этот штаб. И в драмтеатре — тоже, хотя большими буквами было написано “Дети”.

Самолеты летали каждые 20 минут и каждый нес четыре бомбы. Пока мы не отсидишь эти четыре бомбометания, подняться не можешь. 

Однажды ночью были какие-то очень тяжелые самолеты. Они отличались по звуку: летели высоко и сильно гудели. Затем — мощнейшие взрывы. Наверное, это были такие же бомбы, которые они скинули на театр.

 

Огромных запасов еды у нас не было: мясо, мешок картошки, пачка сахара, макароны, которые варили на костре.

Когда еще был газ, мы пережарили фарш. Все, что было мясного, сварили в очень соленой воде, закрыли в банки.  Остатки мяса раздали соседям, взамен они дали нам овощи.

Все эти 18 дней мы жили и думали о том, что быстрей закончится: питьевая вода, еда или лекарства. Наши друзья-волонтеры помогли с медикаментами — для нас это было самым главным (у Сергея Ваганова проблемы со здоровьем — УП). 

Когда пошли разговоры, что отключат воду, мы набрали полную ванну — наш стратегический запас. Этой водой мылись, ее пили и на ней же готовили.

Еще у нас была вода, которую мы купили накануне. Ее мы вскипятили, закрыли в банки с крышками. Спрятали в в кладовку, в надежное место, чтобы взрвыной волной их не расхерячило.

Трупы

Никто не собирался эвакуироваться в ту Ростовскую область. Даже многие из лютых местных “ватников”. Сначала они кляли “Азов”, говорили: “Это вы виноваты, стреляете тут!”. А потом радовались: “О, молодцы, отбили!”. Такие вот у них были качели.

С этими людьми вступать в споры опасно и бесполезно. Среди них много таких, кто в любой момент может переметнуться на какую угодно сторону.

Того, что творится в Мариуполе, в Донецке не было за все эти восемь лет. Да, Донецк бомбили по окраинам из артиллерии. Но здесь попросту ковровые бомбардировки. Они делают это при помощи авиации, квадратно-гнездовым способом.

Зачем это им? Интересный вопрос. 

Мы же фашисты, у нас же в каждом доме штаб “Азова”. Просто у русских, у Путина насрано в голове. Зачем он в Украину вообще поперся?

Все это — планомерное уничтожение украинского народа. По-другому, это нельзя расценивать. 

Они же планомерно отрубили все коммуникации. Они рынок разбомбили. Автобусы, которые собирал “Метинвест”, пятьдесят штук, накрыли одним махом. Они уничтожают всю гуманитарную сферу.

Никто точно не скажет, сколько уже там погибло. Никто. 

У нас труп мужика какого-то лежал несколько дней, пока его не зарыли в клумбе — там земля мягче.

Полицейские говорили приносить трупы в центральный отдел, чтобы их регистрировали и по мере возможности забирали куда-то. Но чтобы нам дойти до центра города, нужно пять раз умереть под пулями и бомбами.

Соседи рассказывали, что сгорела одна квартира, а вместе с ней и бабушка. Приехали, открыли окно, потому что холодно на улице. И уехали. Куда ее забирать?

Вот у нас был прилет рядом в четырнадцатиэтажку. Сколько и кто погиб там? Мы не знаем. Мы ж не пойдем туда под обстрел, смотреть ради любопытства. 

 

Через два дома от нас, напротив воинской части, попадание было еще в одну многоэтажку. Там дыра огромная на уровне четвертого, пятого. Был там кто-то или нет?

Сколько людей осталось в квартирах, неизвестно. В нашем доме волнообразно появлялись и исчезали незнакомцы, которые потеряли жилье в своих соседних районах. Они переселялись сюда. 

Ценность квартиры как таковой в Мариуполе утрачена. Даже чужим оставляют ключи — живи, пока и сюда бомба не прилетит. 

Такая вот миграция по городу.

Спасение

Если у тебя нет машины, считай, что это — приговор.

Наша знакомая пешком выходила с сыном до Мангуша. Это хрен знает сколько (20 километров — УП). Им повезло — выбрались.

В первые дни было какое-то движение — люди идут. Были обозначены какие-то точки сбора для эвакуации: спорткомплекс “Ильичевец”, театр, еще что-то. Но затем никакой информации и коммуникации.

У нас был контакт с другом, доктором, он пообещал, что нас заберет на своей машине. Он с женой и сыном перебрался с Восточного в центральную часть. Одноклассник дал им свою квартиру. 

Иногда они приходили к нам, иногда мы к ним. Он обещал, что нас заберет. А мы очень боялись, что  с ним что-то случится, потому что он ходил в волонтерский центр. Помогал разгружать, раздавать лекарства, продукты.

И вот 14 марта он залетает к нам где-то в 16:30, говорит: “У вас на сборы три минуты!”.

Сели в машину, поехали по Приморскому бульвару. Кто-то успел дозвониться, рассказал, как уезжать. Нам сказали валить по такому-то маршруту — и мы свалили. Шансов остаться живых на следующий день у нас практически не было.

В машине нас было пятеро. Все завалено сумками. 

Ночью добрались до Бердянска. Перед городом был блокпост, в самом Бердянске тоже. Они говорили спокойно и вроде как сочувственно: “Вот видите, тут все хорошо и спокойно!”. В такой момент можно поверить, что они нормальные люди.

Мы заехали и офигели: тризуб, иллюминация! Мы света не видели две недели. Все тихо, никто не стреляет. 

За двухместный люкс в гостинице с нас взяли 1 000 гривен.

Мы приняли ванну, курили на балконе, слышали шум волн. Слушали, как содрогается Мариуполь, который от нас в 90 километрах.

На мирной земле

Рано утром у нас был путь на Токмак, Васильевку, Запорожье. 

Мы проезжали массу блокпостов, которые между собой не коммуницируют.  Они все разномастные.

На одном сказали: “Ой, мы — тоже донецкие, натерпелись по подвалам”. Когда мы увидели у них нашивки “ДНР”, подумали: “Ну, п**дец!”. Сейчас кто-то посмотрит, всмотрится и скажет: “Да это ж Ваганыч!”. Шанс попасть (в плен — УП) был высокий.

Мы видели на блокпостах этих детей 18-летних в касках металлических, выпуска 53-го года. Насилие в отношении нас они не применяли. Зачем-то смотрели паспорта. Что они там искали? 

Самый жесткий досмотр был в Токмаке: вывернули все сумки, компьютеры, телефоны. 

Я (Сергей — УП) протягиваю свой кнопочный “Филипс”, который держит батарею три недели. Он еще называется “батарея с функцией звонка”. И вот они смотрят на этот телефон: “Ладно, дед, не надо”. 

С рабочего стола ноутбука мы снесли еще в Бердянске папки “Война”, “Летопись российско-украинской войны”. Накопитель с камерой был в рюкзаке. 

Если б у них было хоть масло в голове, если б это были фээсбэшники, нам бы просто там был п**дец. Но они ничего не соображают. И слава богу!

По пути мы видели много разбитой техники: танки, машины, гаубицы. Дороги были заминированы. Один раз пришлось противотанковые мины объезжать по узкой колее. 

 

Каждый блокпост — стресс. Не знаешь, кто там и что тебя ждет. 

Появились кавказцы. Один из них слово “багажник” по-русски не мог выговорить. Жестами показал, чтобы открыли.

Мне рассказывали, как один из дагестанцев там жаловался: “Нас сюда прислали, моих двух братьев убили, и я вообще не понимаю, что мы тут делаем!”.

Сейчас мы в Ужгороде, на мирной земле. 

Помылись, в тепле, в безопасности, сыты, а спать все равно не можем. Проснулись в четыре утра. В Мариуполе примерно в это время начинался авианалет. У них там уже система: бомбежка ночью, рано утром, а потом целый день.

У нас спрашивают: “И что теперь?”. 

У Путина кроме ядерной кнопки в заложниках еще две нашей АЭС. Но теперь мы хотя бы в пешей доступности от словацкой границы. 

Евгений РУДЕНКО